Несмотря на кусающийся холод, он сопротивляется желанию войти в одно из этих злачных мест. Он еще недостаточно закален, чтобы противостоять городским страстям. Ему едва удалось бы толкнуть дверь, он сейчас похож на ребенка с его нерешительными действиями, который собирается признаться отцу в серьезном проступке. С ощущением дурноты и острого удовольствия он пожимает плечами и покидает бульвар Сен-Мишель, по которому с трудом ползут вверх омнибусы. На улице Аббэ-де-л’Эпе попрошайка, одетый в кучу тряпья и фетровую шляпу, протягивает ему изможденную руку, которую завершает скрюченная кисть.
— Подайте, отец мой.
— Вот тебе, — говорит Беранже, давая ему монетку в пять сантимов.
— Да хранит вас Господь! И защитит вас от человека с волчьей головой.
Беранже опешил. Попрошайка разражается смехом и уносится в сторону улицы Сен-Жак. Когда Беранже решается преследовать его, уже слишком поздно, человек исчез. Кто захотел его предостеречь? Он ощупывает свое пальто на уровне сердца. Конверт с манускриптами на месте.
— Вы видели бегущего человека? — спрашивает он у двух женщин, толкающих тележку с картошкой.
— Нет, нет, ничего не видели, — ворчат они.
На полусогнутых ногах они удаляются от непрошеного собеседника, целиком поглощенные тем, что тянут тяжелую поклажу. И он продолжает слышать их голоса, грубые и хриплые, более резкие, чем все те голоса, что он слышал в Лангедоке. Он не может рассчитывать ни на кого; здесь священников не любят больше, чем в Разесе. Беранже стискивает зубы и глубоко вздыхает. «Я слишком уязвим, — говорит он себе. — Когда же все это закончится?» И он машет своим кулаком в пустоту, как если бы хотел повергнуть невидимого врага.
Вдали купол Валь-де-Грас, похожий на перевернутый кубок из серого металла, теряется на фоне голубоватого чрева низко висящего неба. Улица Фейянтин совсем рядом. Дойдя до угла двух улиц, он продолжает двигаться с наигранной непринужденностью, бросая взгляд на здание, которое, как ему кажется, имеет номер 12, потом, не замечая ничего особенного, возвращается назад и приближается к месту встречи.
«Сион, несомненно, раскинул свои сети, но я попытаюсь быть хитрее, чем все его агенты. Вот вход».
Когда он толкает дверь здания, шум упряжки и возглас «ну-ка», характерный для кучера, успокаивающего своих лошадей, заставляют его повернуть голову.
— Подсаживайтесь ко мне, месье Соньер, — повелевает молодой человек с угловатым лицом, который стоит у дверцы фиакра.
— У меня встреча, месье, — сухо отвечает Беранже, — и я никогда не принимаю приглашения неизвестных мне людей!
— Я Эмиль Оффэ.
В этот момент Беранже кажется, что с ним сыграли шутку: адрес по улице Фейянтин всего лишь приманка. Он качает головой и садится в фиакр.
— Ладно, — говорит он, — я еду с вами. Какую новую западню вы мне готовите?
Его собеседник не отвечает. Беранже никогда не видел столь бледного цвета лица. Узкая голова кажется специально выточенной из белого мрамора, чтобы особо выделить его взгляд. Такие же черные, как волосы, глаза, вытянувшиеся вдоль выступающих скул, смотрят со странной неподвижностью, свойственной слепым. И этот двойной треугольник давит на него, будто хочет проглотить. Беранже сопротивляется и бросает:
— А вы не болтливы, как я посмотрю? Ваш дядя знает, что вы не живете на улице Фейянтин?
— С чего вы взяли, что я не живу в этом месте? — спрашивает Оффэ голосом без интонаций.
— У меня веские основания так полагать!
— Объяснитесь.
— Это вам стоит искать оправдание! Насколько я знаю, у нас не было назначено встречи в фиакре?
— Вам вряд ли понравится моя ледяная комната. Я прибыл вчера из Лотарингии, где находится моя семинария, и у меня не было достаточно времени, чтобы прогреть ее.
— А куда вы меня везете?
— В «Золотое Солнце». Сегодня суббота, там соберется толпа народу, и мы сможем спокойно поговорить, не обращая на себя внимания.
«Золотое Солнце»? Вот уж, право, странно… Беранже спрашивает себя, что скрывается под этим именем: какой-то ресторан? Чайный салон? Библиотека? Через стекло он замечает, что фиакр спускается по бульвару Сен-Мишель. Чем ближе они приближаются к Сене, тем больше становится гуляющих. В течение нескольких секунд перед взором Беранже предстает все общество, будто изображенное в миниатюре на картине: бедняки, буржуа, солдаты, прачки, продавцы каштанов, графини, воры и проститутки. Бульвар волнуется подобно морю, на котором поднялись волны от сильного ветра. Море шляп разливается на этом берегу Сены, где расположено множество кафе; шляпы с перьями, котелки, меховые шапки, шали, кепи и цилиндры вращаются подобно завядшим листьям, подхваченным циклоном. Вдруг фиакр останавливается на площади Сен-Мишель.
— Что происходит? — беспокоится Беранже.
— Да мы же приехали!
— Как это приехали?!
— Смотрите, — бросает Оффэ, указывая ему на желтые буквы, освещенные электрическими лампочками.
«Золотое Солнце», — читает Беранже. В это предвечернее время кафе похоже на птичий двор, где царит возбуждение. Теперь он слышит постоянный гул, доносящийся из этого прокуренного вертепа, звон бокалов, громкие голоса, гоготанье, окрики официантов, преодолевающих препятствия вместе со своими подносами.
— Не собираетесь ли вы завести меня туда?
— А почему бы нет? Мы находимся в свободной стране.
— Да я одет…
— В сутану под пальто. Какое это имеет значение? Здесь принимают любого посетителя: республиканцев, роялистов, бонапартистов, папистов, синдикалистов, франкмасонов, анархистов, германофилов, социалистов, коммунистов — я не могу всех припомнить. Но только поэты чувствуют себя здесь королями.
— Вы странный монах, месье Оффэ[28].
— А вы странный священник, месье Соньер.
Оба мужчины громко смеются, однако смех Беранже быстро утихает, так как теперь он должен покинуть защищавшую его кабину фиакра и смешаться с толпой прохожих. Он смотрит сквозь двойные стеклянные створки двери, которые без конца открываются и закрываются, и из-за них доносятся крики болтающих. У него нет времени задуматься о последствиях подобного приключения. Оффэ толкает его вперед. Оффэ указывает ему путь в табачном дыму. Опираясь на металлическую барную стойку, в платье красного телесного цвета, стоит, облокотившись, чрезмерно накрашенная женщина. Заплывшая жиром королева, которая одолжила бы свое круглое лицо какому-нибудь импрессионисту.
— Привет, Эмиль! — бросает она радостно, поднимая свой стакан с коньяком в сторону монаха и аббата.
— Здравствуй, Лили.
— Что это за красавчика ты к нам ведешь? — спрашивает она, улыбаясь Беранже, которому вдруг стало резко не по себе.
— Друг из провинции, аббат Беранже Соньер.
— А! Вот кого бы я охотно стащила с его кафедры, чтобы затащить потом в свою постель.
И она протягивает свою пухленькую ручку Беранже. Тот неловко хватается за нее, сжимая ее так, как если бы речь шла о руке какого-либо бандита из Разеса.
— Отец мой… Какая сила, — шепчет она, наклоняясь к нему.
— Рад знакомству, — отвечает он смущенно, так тихо, что в его голосе невозможно почувствовать ни малейшего следа теплоты или особенности произношения.
— Может, вы останетесь со мной? — говорит она, еще больше придвигаясь, так близко, что Беранже чувствует ее горячее и тяжелое дыхание, эти пары алкоголя и Табака, что проскальзывают сквозь губы Лили. В нетерпении она берет его за локоть.
— Позже, Лили, мы направляемся в зал «Перо», — говорит Оффэ, увлекая за собой Беранже, который не знает, как себя вести.
— Тогда возвращайтесь с поэмой для вашей Лили, — добавляет тучное создание, глядя, как они опускаются в подвальное помещение по маленькой лестнице, спрятанной за стойкой.
— Спасибо, что вытянули меня из затруднительного положения, — шепчет он Оффэ.
— Ну же, ну месье Соньер, уж не заставите же вы меня поверить, что вид такой женщины, как Лили, приводит вас до такой степени в смятение.
— Я не привык… Вам не следовало приводить меня сюда.
— Вы скоро привыкнете, вот зал «Перо».
Беранже останавливается на мгновение, чтобы лучше рассмотреть длинный зал, в который они только что вошли. Все в цвете, много красок; картины с изображением женщин, портреты и фотографии, сцена с пианино, много столов, наполовину занятых, и клубы дыма являются составными частями этого странного маленького театра — Беранже не находит для этого другого слова — где мужчины и женщины громко беседуют, еще гораздо громче, чем в кафе.
— Этот столик в стороне нам великолепно подойдет, идемте, давайте сядем, — говорит Оффэ, приветствуя одних, стуча по плечу других.
— Кто все эти люди? — удивляется Беранже, который не понимает, как Оффэ знает их до такой степени, что может фамильярничать с ними. Такой молодой монах и весь этот сброд! Так в мозгу Беранже не остается никакого сомнения, что речь здесь идет о бывших заключенных, мошенниках и сутенерах, скорее анархистах, которые что-то затевают.
— Поэты, прозаики, шансонье, музыканты, скульпторы, голодающие бедняки, которые ждут конца века, мечтая о другом мире, — отвечает Оффэ.
У Беранже возникает сомнение по этому поводу, но он утаивает свои мысли, не прекращая с сарказмом смотреть на ближайших соседей: трое подвыпивших молодых людей в рубашках с засученными рукавами и развязанными галстуками.
— Они приходят сюда каждую вторую и четвертую субботу месяца, чтобы принять участие в триумфе «Пера». Вы никогда не слышали о таком журнале.
— К своему великому невежеству, нет…
— Четыре года назад Дидье Дешам основал «Перо». И журнал организует здесь свои вечера. Наши артисты могут выступить перед публикой, состоящей из знатоков. На этих собраниях запрещено говорить о политике…
— Все это хорошо, но я до сих пор не понимаю, что мы здесь делаем. У меня есть важные документы, которые я должен представить на ваше рассмотрение, а вы выбираете эту шумную пещеру, чтобы их изучить. Позвольте мне усомниться в вашей разумности и в ваших способностях, молодой человек.