Elle a poussé trois cris d’effroi.
Au premier cri qu’elle a poussé
Elle a dit le nom de son frère:
Il se réveille et voit passer
Trois colombes aux ailes brisées.
Au second cri qu’elle a poussé
Elle a dit le nom de son père:
Ouvre sa fenêtre a l’instant
Et voit voler trois cygnes en sang.
Au dernier cri qu’elle a poussé
Elle appelle enfin son amant:
Ouvre la porte de son château
Et voit fuir au loin trois corbeaux[35].
Тяжелое молчание следует по окончании поэмы, потом нестройный хор одобрительных реплик раздается среди собравшихся. Беранже различает голос Эммы. Он ищет ее. Молодая женщина кажется изнемогающей в огромном красном кресле, и ее белые руки выделяются на этом пламенном фоне. Совсем рядом с ней, дрожа над круглым столиком, тоненькие языки пламени свечи освещают ее лицо. Она видит его. Его рот открывается в немом призыве, и он улыбается, но, вовремя спохватываясь, трансформирует свою улыбку и хмурит брови в адрес Жюля.
Неразговорчивый молодой человек подходит к ним.
— Ну, вот вы, наконец, — говорит он, обращаясь к Эмилю, совершенно не заботясь о присутствии Беранже. — Мы ждали только вас, чтобы начать…
Потом, оборачиваясь к кругу приглашенных, он просит тишины и представляет Беранже:
— Сегодня вечером нам повезло видеть среди нас священника — аббата Беранже Соньера. Вот он. Пусть он знает, что, призывая пройти через добро и зло, мы приглашаем его на праздник разума, где перемешиваются распутство и свобода, духовное высвобождение и наслаждение, не ограниченное временными рамками. Пусть каждый теперь займет свое место.
Эмма поднялась, чтобы пойти навстречу ему Образуются группы. Она приветствует его и увлекает вслед за пятью мужчинами. Они покидают зал и следуют по коридору, который уходит в глубь этого огромного дома. Беранже чувствует приятное тепло, когда она берет его за руку, чтобы прошептать ему в ухо:
— Что бы ни случилось, будьте непроницаемым и недоступным для всякого рода предрассудков или страхов.
И только сейчас Беранже узнает Илью среди пяти мужчин, которые идут впереди них. Еврей обращает к нему вопросительный взгляд, охваченный беспокойством, которое он пытается скрыть. Удивление и радость; Беранже готовится принять его в свои объятия, но внутренний голос мешает ему сделать это, разум подсказывает, что если он так поступит, то навлечет на их головы большие неприятности. Темные умные глаза его друга благодарят его за это. Беранже изображает что-то вроде легкой улыбки. Их души и умы гармонируют, и они объединяются против этого чего-то странного, что ходит бок о бок с ними. Беранже не в силах назвать это словами.
Беранже снова ощущает пальцы Эммы на своей руке, этот простой контакт вызывает в нем что-то вроде пламенного трепетания. Она указывает ему занять место на одном из семи стульев, расположенных на равных интервалах друг от друга вокруг круглого стола. Комната, в которую они только что попали, без окон. В одном из ее концов Беранже видит что-то вроде прямоугольника, вырезанного в паркете. Отверстие заполнено веществом, похожим на песок, но он не уверен в этом, так как здесь, как и в других помещениях, освещение очень слабое. Вставленные в черные подсвечники огромные свечи распространяют умирающий свет, который трансформирует вещи и живых существ в неясные образы. Прямо перед ним, между двух пурпурных занавесей, сверкает металлическая пластина. Он определяет по выгравированным на ней знакам каббалистический ключ; в соответствии с тем, чему его научил Будэ, ему кажется, что он узнает «ключицу Сатурна», предназначенную для времени тайных обрядов. Двадцать восемь древнееврейских букв и буква H, лежащая на боку, окружают квадрат, содержащий священные слова IEVE, ADNI, IAI, AEHIEH. В этот момент он оценивает всю опасность подобного приключения, его душа оказалась на пути погибели. И пока другие мужчины делают представления, неотступная мысль о смертном грехе обрушивается на него: здесь присутствуют Станисла де Гайта, основатель каббалистического ордена Розы и Креста, Мазере, глава тайного общества «The Order of the Golden Dawn», доктор Жерар Анкос, по прозвищу Папус, Барле, магистр спиритов, и Илья, непрерывно бдящий друг. Друг, который, кажется, напоминает ему о своем последнем совете, данном несколькими месяцами ранее: «Соньер, чтобы вас ни попросили сделать, будьте мягки и ведите себя достойно со всеми; но в социальных взаимоотношениях не давайте никогда возможности поглотить себя, выходите из всех кружков, где у вас не будет хоть какой-нибудь инициативы».
Беранже подавляет в себе чувство горечи: до настоящего момента у него никогда не было инициативы, и он всегда позволял поглотить себя. Пойманный в ловушку своими амбициями, пойманный в западню женщинами. Амбиции, не являются ли они лестницей, ведущей в бесконечность, которая все время открывает очередную последнюю и недостижимую ступеньку? Что же касается женщин, то не ведут ли они к пресыщению? К отвращению даже, потому что не в состоянии они его удовлетворить, дать возможность его душе отдохнуть часок… И, однако же, он повинуется с наивностью тем, кто указывает ему ступеньки, по которым нужно взобраться, и не может устоять против женщин, открывающих ему свои сердца. Что он здесь делает? Что понимает он в эзотеризме, в движении символизма? В этих людях, в Илье, в Эмме? Время, в котором они живут, чуждо ему. Он хочет всего, и сразу же.
— …Блуждать — это неизбежное призвание человека-эгоиста, который восстает против высших сил, быть потопленным — это удел всех тех, кто претендует быть сверхчеловеком, и быть пораженным молнией — это судьба, уготованная тем, кто строит вавилонскую башню. Не будем забывать никогда об этом.
Эти слова, кажется, предназначены для него. Беранже выдерживает взгляд того, кто их произносит, — Станисла де Гайта. Это импозантный мужчина высокого роста, выше, чем он сам, у него широкие ноздри и тяжелый и чувственный рот. Его металлические глаза похожи на два сближенных треугольника, расположенных очень близко от толстого носа. Его длинные коричневые кисти многократно стучат по столу, словно хищные птицы, подскакивающие по гладкой поверхности замерзшего озера.
— Мы сейчас вызовем духов и вступим с ними в разговор. При их помощи мы попытаемся осветить нашу ночь, даже если тайны ночи навсегда останутся непостижимыми. Прислушаемся к таинственным голосам, которые дадут нам предупреждение. Самый лучший способ услышать их заключается в том, чтобы вознестись до их уровня. Вознесемся же разумом, отделимся от материи, для нас нет никакого смысла входить в контакт с осадком духовности, с тем, что оккультисты называют «личинки» или «элементалы». Наше тело погружается в сон… Наше тело погружается в сон… Наше тело погружается в сон…
Неустанно он повторяет эту фразу, тогда как Илья чертит число 40, священное число, состоящее из круга, изображающего бесконечность, и четверки, которая в упрощенном виде представляет тройственную систему, увеличенную на единицу. Аромат серы, сока лаврового дерева и камфары наполняет комнату, как если бы их разбросала невидимая рука.
Голос Гайта теперь принимает более мягкие интонации, что-то тонкое, проникающее в Беранже, выделяется из окружающего воздуха, это не очищающий аромат, а вибрации. Он безуспешно пытается молиться, надеясь на то, что к нему спустится свыше какая-нибудь помощь, чтобы вытащить его из всего этого. Он не может даже больше пошевелить пальцем, его руки кажутся сросшимися с руками Эммы и Папуса.
Слова мага парализуют центры сознания в его мозгу. Назойливый ритм отзывается через плоть, через нервы, и он расслабляется.
— Пусть духи придут!
Кто кричал? Гайта? Илья? Беранже не пытается даже искать ответ на их лицах. Совсем другой феномен завладевает его чувствами бодрствующего во сне человека: призрачный цветок, блестящий в конце комнаты и истекающий влагой от потолка до прямоугольника из песка, появился в световом пятне. Удивленный ясностью своих мыслей, своим хладнокровием, он созерцает этот источник света, прибавляющий в своей интенсивности, и слушает исходящий оттуда голос. Послание, которое предназначено ему самому:
— Теперь мое задание выполнено, но твое ожидает тебя, тебя, который, за неимением мудрости, обладает силой. Любящий власть, ты будешь обладать в этом мире княжеской властью. Ты всегда хотел богатства, оно ждет тебя в Ренне. По правде сказать, ты должен быть полностью удовлетворен, ты, чьи нечестивые мольбы будут осуществлены посредством исполнения всех твоих пороков и удовлетворения твоих амбиций. Для этого ты отречешься от Христа и станешь рабом Асмодея. Таким образом свершится то, что было начертано, и ты сможешь заменить меня и искупить свои ошибки в мире странствующих душ.
— Кто ты?
— Человек, не видящий больше света.
— Откуда ты?
— Из нижнего мира.
Беранже с жадностью задает вопросы, ему приятно получить несколько ободряющих слов. В этот момент крайнего напряжения, когда будущее проникает в него и перед ним открываются наслаждения новой жизни, он не может согласиться со своим приговором.
— Я не отрекусь от Христа!
— Ты уже отрекся от Евангелия.
— Я верю во всемогущего Бога.
— И ты будешь поклоняться Сатане.
— Это не так!
— У тебя будет вечность, чтобы кричать об этом.
Новый приговор обрушивается на него, и, подобно глубокой и неизлечимой боли, убивает удовольствие, которое Соньер начал предвкушать, и он разом чувствует себя оторванным от своего будущего.
Гайта пронзает его своим взглядом.
— Что произошло? — спрашивает он у него.
— У меня были галлюцинации, — отвечает Беранже, пытаясь покинуть стол.
— Главным образом постарайтесь не разрушить ту связь, которая соединяет нас с другим миром, продолжайте сидеть! — предлагает Папус.
Несмотря на сумерки, окутавшие лица, — свет исчез, — Беранже улавливает на долю секунды испуганный и умоляющий взгляд Ильи. Он весь корчится на своем месте и создает впечатление, что борется с огромной кипящей энергией, приковывающей его к этому месту. Наконец он успокаивается, почувствовав, как Эмма мягко надавила своими пальцами на его кисть.