— Республика трепещет, — хихикает Беранже.
— Вам стоило бы молиться, а не насмехаться, — говорит Мари.
— Пардон… Ты права. Мне не стоило себя так вести. Я должен исполнить свою миссию и…
Он прекращает говорить. Свою миссию? Какую миссию? Доверенную ему Сионом или ту, которую ему дала Церковь? Как примирить их обе? Сион ожидает, когда он похоронит свое достойное сожаления прошлое священника и станет его ставленником; Церковь приказывает, чтобы он снова стал непорочным. Он смотрит на Мари, она ничем не может помочь ему. В этот миг он мечтает о том, чтобы повстречать кого-нибудь способного сыграть для него роль духовника. Илья далеко… И тогда, когда он думает о своем друге, его посещает мысль о том, что сокровище не существует.
— Они все стали мифоманами… Ты понимаешь, Мари? Нет, конечно, ты не понимаешь… Какими бы укоренившимися ни были предрассудки и предубеждения людей, они всегда ожидают увидеть нечто необычайное. И я такой же, как они… Простак, которого вводят в заблуждение всякими королевами и голубыми яблоками… Но дело в том, что у меня на такую жизнь жуткий голод.
— Не мучайте себя, — говорит она, подходя вплотную к нему.
Трогая его лоб, она чувствует, что у него сильный жар. Почему он так усложняет себе жизнь? Она здесь для того, чтобы прислуживать ему и любить его. Все могло бы быть проще, если бы он отказался от своих бредовых идей. Ей хотелось есть, сидя возле него, спать рядом с ним, молиться ради их любви — и не иметь никаких других занятий.
— У вас жар. Вот чем все это оборачивается, когда выходишь ночью, плохо одевшись. Вы истратили кучу своих сил на этой могиле — и все это зря.
— Зря, говоришь ты? Ну уж нет! Куда я его подевал?
Беранже ощупывает карманы своей сутаны. Лоб его хмурится.
— Ну, куда же я его подевал? — проявляет он беспокойство.
— Вы это ищете? — спрашивает Мари, показывая ему колье с медальоном, которое она только что извлекла из своей блузки.
— Да. Где ты его нашла?
— Под мучным ситом, подметая утром.
Он берет украшение и исследует его. Колье не представляет собой никакого интереса. Медальон же просто великолепный. Он относится к временам великого Рима. На одной из сторон на чьем-то профиле читаются буквы: IOVIVS MAXIMINUS NOBCAES[42]. На другой стороне, в то время как он ожидает увидеть богов или античные символы, расположен прямоугольный треугольник с вершинами, помеченными буквами. Скребя по окислившемуся металлу, он может прочесть на одном из острых углов: ARCADIA, на прямом угле: AD LAPIDEM CURE ВАТ OLIM REGINA — к камню раньше бежала королева — и на последнем угле: крест, астрологический знак солнца и samech, пятнадцатую букву древнееврейского алфавита.
Аркадия, картина Пуссена! Беранже ощущает возбуждение, которого он никогда раньше не испытывал. Безумное волнение наполняет все его сердце наподобие страсти, порыв которой приподнимает его, уносит, швыряет. При виде этой внезапной радости, которая озаряет лицо ее любовника, Мари приближается еще ближе и присаживается к нему на колени.
— Поцелуй меня, — говорит он.
— Но что происходит? — говорит она с легким смешком.
— Поцелуй, только один, просто чтобы убедиться, что мне не снится сон!
— Договорились, только один! — отвечает она, запечатлевая звонкий поцелуй на его губах.
— Какой прелестный спектакль! — восклицает кто-то циничным голосом. Они оба вздрагивают. Перед входной дверью стоит Будэ, с язвительной улыбкой в уголке рта, ликующий от удовлетворения, что застал их в такой момент.
— Снова вы! — гневно возмущается Беранже, отодвигаясь от Мари, которая, сконфуженная, убегает вон из кухни.
— Да, опять я, это вас удивляет?
— Что касается вас, то меня ничего не удивляет. Что у вас есть сказать мне?
— Что нам удалось захватить двух мужчин, которых вы ранили прошлой ночью.
— Вы там были?
— Я?! Нет, конечно же.
— Тогда братья из Сиона?
— В каком-то роде.
— Почему они не вмешались на кладбище?
— Мы вас защитим, когда вы проявите желание. Братья — назовем их так — ожидали тех, что напали на вас, возле Сарра-де-ля-Рок и смогли схватить их. Их главарю удалось скрыться…
— Это его необходимо было арестовать!
— Рано или поздно он попадет к нам в руки. Его сообщники проговорились; мы знаем, куда он направился, но это неважно, в настоящий момент, мне кажется, интереснее узнать, что вы обнаружили в могиле.
— Откуда вы знаете, что я в нее спускался?
— Пленники сообщили.
Беранже глядит украдкой на медальон. Это не ускользает от Будэ, который мгновенно опускает свою руку на предмет. По своей твердости эта распластанная по столу сухая рука, внешне кажущаяся слабой, похожа на когти хищника. Но прежде чем кисть Будэ сжимается, Беранже обездвиживает ее. Его пальцы охватили ее по контуру и крепко удерживают. Он думает, что настало время положить конец власти старого аббата.
— Я хочу этот медальон, — гримасничает Будэ.
— Замолчите! Я ранил двух человек этой ночью и могу сделать то же самое с вами. Подобные вам люди желают, чтобы, когда они говорят «я хочу», все остальные без увиливания тут же согласились бы. Подобные мне люди желают давать без принуждения. Мы находимся на одном корабле, Будэ, но на нем нет капитана, нет даже ни одной души ни на палубе, ни на корме, ни на носу. Мы одни, безнадежно одни. И, если мы хотим доплыть до острова, который вырисовывается на горизонте, надо действовать сообща, как равный с равным. Я уже давно хотел сказать вам это, мой многоуважаемый коллега. Вы больше не пытаетесь высвободить свою руку из моего объятия? Это значит, что мы начинаем друг друга понимать. Когда я его ослаблю, мы будем понимать друг друга в совершенстве. Но ваш высокомерный вид говорит мне о том, что этот момент еще не настал.
— Вы много говорите, но ничего не сказали, Соньер.
— Существуют случаи, когда становится необходимым уточнить свою мысль. Это может привести в будущем к настоящему сотрудничеству. У вас со мной много общих точек, хотя вы и считаете себя намного превосходящим меня, неизмеримо отличным от меня. У меня есть Мари, у вас есть Жюли. Я увлекаюсь древнееврейским языком, а вы кельтским. Вы любите золото, а я желаю быть золотоискателем. И мы оба прокляты! Будэ, Соньер, две вариации на одну и ту же тему, два священника, которые пустились в путь из противоположных точек, чтобы прибыть в одно и то же место…
— Ладно, Соньер, вы победили, я согласен на сотрудничество с вами.
Беранже прощупывает противника взглядом без всякой снисходительности, его хмурое и одновременно свирепое выражение лица пугает Будэ.
— Я готов принять ваши условия, — бормочет он.
— Вот и замечательно, — говорит Беранже, отпуская его.
— Как равный с равным — это все, чего я желаю. Вы больше не будете заходить в мой дом, как обычно заходят в хлев, вы будете относиться с почтением к Мари, вы скажете своим братьям, чтобы они возвращались к себе.
— Но как же ваша защита?
— Мне не нужно, чтобы меня защищали! Вы не будете больше распоряжаться моим образом жизни. Вы не будете мне давать никаких приказаний. Теперь можете изучать медальон и поделиться со мной вашими выводами.
Неуверенным движением Будэ, наконец, зажимает в кулаке бронзовую монету Он не торопится раскрыть ее перед своими глазами, но его разум трепещет от неудовлетворенного любопытства, и, как только пальцы его разжимаются, он подносит ее внезапно прямо себе под нос.
— А! — вскрикивает он, обнаружив треугольник.
— Итак? — спрашивает Беранже, не пряча свой живой интерес, который у него возник по поводу этого «а!», произнесенного от сильного удивления.
— Дама при помощи этого рисунка дает нам средство, чтобы обнаружить одну из дверей. AD LAPIDEM CUREBAT OLIM REGINA. Я знаю этот камень, к которому бежала королева, фраза на латинском выгравирована на одной из его сторон.
— Вам знаком этот камень?
— У вас есть карта?
— Да, карта генерального штаба, я сейчас схожу за ней.
Когда Беранже возвращается, Будэ, разложив на столе смятый лист бумаги, занимается подсчетами. В сильном лихорадочном возбуждении он многократно ломает грифель своего карандаша. Он перерисовал прямоугольный треугольник и выстраивает в ряды цифр на вершинах углов.
— Мы сможем проверить это при помощи транспортира, но два других угла составляют 35 и 55 градусов. Вспомните, Соньер, вспомните третий ключ Оффэ.
— XXXV ПАСТУХ НЕ ИСКУШАЕТ КОРОЛЕВУ С ГРЕБНЯ ХОЛМА…
— 35 пастух, это этот угол! — говорит с возбуждением Будэ, кладя свой палец на острие треугольника, над которым сделана надпись ARCADIA. — Если мы найдем Аркадию, мы будем в состоянии определить место, где открывается дверь, ведущая к сокровищам.
— А как?
— Передайте мне карту!
Будэ лихорадочно завладевает картой, разворачивает ее, потом его глаза бегут от Ренн-ле-Бэн к источнику Магдалины. Над источником простирается Сербайру.
— Камень приблизительно здесь, — говорит он. — Он похож на дольмен; это к нему бежала королева. На медальоне он изображен вершиной угла в 90 градусов, Аркадия углом в 35 градусов, место, где спрятаны сокровища, может быть только здесь, под третьим углом, помеченным священным крестом, золотым солнцем и змеиной буквой: samech. Как я только что сказал, если мы найдем Аркадию на этой карте, зная уже, где находится камень, нам будет достаточно соединить их чертой, и мы материализуем таким образом одну из сторон треугольника. Зная базовые углы у этой стороны, построение фигуры станет детской игрой.
— Остается только обнаружить Аркадию, — роняет Беранже с досадой.
— Я там бывала!
Это Мари только что заговорила, Мари, вернувшаяся на кухню, чтобы почистить картофель, Мари, которую они не видели в своей слепоте. Оба мужчины смотрят на нее озадаченно. Она — в Аркадии? Она, эта смиренная служанка, которую они видят в данный момент, сидящую на корточках перед очагом и занятую сортировкой картофелин? Она оперлась своим предплечьем на край большого таза, наполненного водой, и раскладывает у своих ног клубни. И хотя привычка выбирать для супа лучшие из них делает движения Мари уверенными, ее рука слегка подрагивает. Мари чувствует на себе взгляды обоих мужчин и всю тяжесть от волнения, которое они ей дают.