— Мы снова увидимся, когда вы опустошите галерею, — сердито говорит Будэ, пододвигая слитки к мешку, который Мари только что положила на край стола.
Будэ собирает слитки в кучу. Его лицо кажется окаменевшим навечно с этими почтенными морщинами, складками и извилистыми бороздами. Пальцы лихорадочными и беспорядочными движениями пытаются нервно раскрыть мешок, затянутый узкими кожаными ремешками, и все это продолжается несколько гнетущих секунд. Потом он вешает мешок на плечи и покидает, не говоря ни слова, пасторский дом.
Долгое время в доме не слышно ни одного звука, за исключением гудения и свиста дров в камине. Потом Мари снова берет щетку и тряпку, медленнее, более задумчиво, чем прежде. Беранже отправляется в церковь с задумчивым видом.
Они оба испытывают одну и ту же тревогу. Их совесть погружена во мрак ночи и мучается от такой сухости, что они больше не могут вкушать духовные ценности.
Что же сокрыто в горе дальше за золотом?
Глава 19
Мари и Беранже крепко обнимаются перед входом в подземелье и долго молча смотрят друг на друга. В галерее больше не осталась золота, надо будет двигаться дальше. Последний слиток, самый тяжелый, был помещен накануне в камень у ручья Фагустр.
Видя, как они уходят каждый день в один час после полудня, жители Ренна стали задавать себе вопросы. Куда направляется их священник, прихватив с собой заплечную корзину? Что прячет Мари в своей котомке? Ответ им дала Александрина:
— Они приносят с собой белые камни. Они намереваются украсить ими сад при пасторском доме и подступы к церкви. Идемте со мной, я знаю, где они разгружают свою корзину.
И все направились посмотреть на кучу белых камней, сваленных у курятника, принадлежащего кюре, смеясь или беспокоясь по поводу его причуды. Потом старики почесали себе головы, ворча в свои бороды: «Бедный Беранже, а l’autan que s’ivèrna, tu t’en vas a travers de camps contrafait la mess’ sur le trauc del cuol de Marie»[44].
Однако эти злые слова не долетают до Мари и Беранже. Там наверху, на горе, они расстаются, неспособные унять свои тревожные мысли. При проникновении в ход у Беранже складывается впечатление, что он попадает в жестокую сказку. Он спускается, переходит через ручей, через мертвецов, достигает галереи. В этом месте царит полная тишина. Может быть, это лишь игра его воображения? Он чувствует дрожь пробуждения в царстве минералов, которые стискивают его со всех сторон.
С осторожностью он проходит один поворот, потом другой. Его пальцы протягиваются к каменной стене. Какой-то художник нарисовал там шестиугольную фигуру, имеющую в высшей степени эзотерический характер, который проявляется в числе вписанных в нее букв, ста восьми, если быть точным. Он спрашивает себя о том, существует ли связь с числом 108 «тетрактиса», с помощью которого Платон построил свою космогонию. Среди всех этих древнееврейских букв он не находит пятнадцатую по счету: samech. Буква-змея не была использована. Почему?
Ловушка таится где-то поблизости, вполне логично это предположить. Но почему в галерее со слитками не было установлено никакой ловушки? Исходя из психологии, думает он. Хитрость, чтобы возможные грабители устремились вперед, позабыв об осторожности, слишком уверенные в безнаказанности своего первого святотатства.
Еще один поворот. Беранже останавливается, озадаченный. Ему страшно. Несмотря на царящую здесь свежесть, его рубашка отяжелела от пота. Какого вида эта опасность? Механическая? Вестготы не были строителями и математиками, но вполне вероятно, что им помогали евреи и римляне… Магическая? Он в это совершенно не верит, однако прихватил с собой все четыре талисмана Ильи и свой арсенал из христианских предметов. Аббат вытирает пот со лба, собирается с силами и слушает дальше только свою храбрость.
Он преодолел поворот. Непосредственно за ним поднимается лестница из двадцати двух ступенек. Двадцать две! Он, кажется, понял. Изучая их ближе, он обнаруживает на трех первых aleph, beth и ghimel, выгравированные последовательно на вертикальных частях ступенек. Три первые буквы древнееврейского алфавита. Двадцать две ступеньки, двадцать две буквы… Опасность таится здесь! Он знает, что ему следует бояться пятнадцатой, но это кажется ему слишком простым. Беранже пытается вспомнить о соответствии букв и их символов в Каббале. Илья открыл ему часть своих знаний. Он вспоминает о таблице, которую показал ему его друг в одной старой книге. Картинка формируется, становится четкой. Это была не книга, а манускрипт, написанный рукой какого-то предка Йезоло. Он видит его снова; Илья перевел ему его на французский язык. Беранже чувствует, что должен говорить вслух, чтобы не упустить детали:
— ОДИН, aleph, меня называют Эхье божественный, я есть ВОЛЯ.
И он ставит ногу на ВОЛЮ.
— ДВА, beth, меня называют Бахур избранный, я есть НАУКА
— ТРИ, ghimel, меня называют Гадол великий, я есть ДЕЙСТВИЕ
— ЧЕТЫРЕ, daleth, меня называют Дагул общепризнанный, я есть ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ
— ПЯТЬ, hé, меня называют Хад блистательный, я есть ВДОХНОВЕНИЕ
— ШЕСТЬ, vau, меня называют Везио великолепное, я есть ИСПЫТАНИЕ
И его нога избегает ИСПЫТАНИЕ, чтобы незамедлительно встать на ступеньку выше, которая есть не что иное, как ПОБЕДА. Он продолжает так, с напряженными мускулами, перепрыгивая через девятую, двенадцатую, пятнадцатую, шестнадцатую, девятнадцатую и двадцать первую ступеньки, которые представляют собой ОСТОРОЖНОСТЬ, НАСИЛЬСТВЕННУЮ СМЕРТЬ, ФАТАЛЬНОСТЬ, РАСПАД, РАЗОЧАРОВАНИЕ и ИСКУПЛЕНИЕ, чтобы, наконец, добраться до последней:
— ДВАДЦАТЬ ДВА, tau, меня называют Техина милостивая, я есть НАГРАДА.
НАГРАДА… С ним ничего не случилось. Он не знает, нужна ли была такая предосторожность, но он будет соблюдать ее всякий раз при проходе. Тогда он обнаруживает статую. Его охватывает ужас. Она полностью соответствует тому, что о ней говорит народная молва, и он защищает себя крестом. Это демон. Это Асмодей[45], кошмарное существо, не совсем монстр, не совсем человек, выточенный из чего-то, напоминающего черный мрамор. Лампа, подрагивающая в трясущейся руке Беранже, наполняет его лицо чем-то таинственным и ужасным. Кажется, что он готов сейчас зареветь своим широко раскрытым ртом с выпяченными вперед губами. Его вылезшие из орбит глаза остановились на Беранже, уродливые руки с длинными ногтями сведены судорогой, ноги, сильно отличающиеся от человеческих, имеют вид двух узловатых стволов. Однако одна короче, чем другая, и ее ступня, едва намеченная автором, покоится на кубе. Самый надежный способ победить страх — это прикоснуться к нему без боязни; это то, что проделывает Беранже, убирая крест. Неловким движением руки он слегка прикасается к руке демона. Это всего лишь обыкновенная статуя, время изготовления которой он не может установить, обычная и безобидная. Однако нельзя отрицать, что здесь ощущается присутствие чего-то такого, что трудно определить, трудно принять, что вызывает чувство некоторого дискомфорта. Он проворно оставляет ее и снова обшаривает ночь своей лампой.
Это огромная пещера, он не замечает ни ее дальней стены, ни свода, ни контуров. Тогда, наклонив голову и уставившись глазами на неровный и растрескавшийся пол, он осторожно продвигается вперед. Отблески света с бледно-медной окраской бегут впереди него и, наконец, достигают сундука с ярко-красными ручками.
Он ожидал чего-то подобного, но не может не вздрогнуть от неожиданности. По мере того как он приближается к своей находке, появляются другие сундуки, всплывая из долгой ночи, в которую они были погружены.
Оставшаяся часть сокровища! Вдруг он замирает на месте. Огромный подсвечник слабо светится на границе светового пятна: Менора. Он думает об Илье. Священный предмет покоится на длинных носилках с искусно сделанными ножками.
«А Ковчег, а таблички?» — говорит он себе, не осмеливаясь приблизиться чуточку ближе к подсвечнику, чтобы рассмотреть его лучше. Суеверный, напуганный легендой, он отворачивается от него и принимается за замки На самом ближнем сундуке. Ему не составляет никакого труда взломать их своим огромным тесаком. Он откидывает крышку и восторгается при виде драгоценностей, которые предстают перед ним: колье, древние римские застежки, кольца, браслеты, обручальные кольца, пряжки… Он погружает руки в этот блеск и подносит их к себе, наполненные до краев золотом, серебром и драгоценными камнями.
— Это для тебя, — говорит он Мари, показывая ей кольцо, украшенное великолепным изумрудом. Но, когда он пытается надеть ей его на безымянный палец, девушка живо отдергивает свою руку.
— Нет! Я не хочу! Это приносит несчастье.
Она кладет украшение назад в заплечную корзину, повинуясь своему крестьянскому инстинкту. Как смогла бы она надеть на себя то, что было добыто грабежом? С мрачным выражением лица она, кажется, пытается найти решение какой-то ужасной задачи, связанной с ее совестью.
— Ты не права, — говорит он. — Этот камень намного превосходит по своему качеству все те, что продаются в наши дни в больших городах.
— Тогда дайте его другой! Что я буду делать с подобным камнем? Я же не принцесса, а всего лишь женщина из Разеса. Здешние люди будут спрашивать у себя, где я его украла. Посмотри на мои руки, Беранже, посмотри на них хорошенько, им известны земля, корни, деревья; они огрубели от огня и ледяной воды. Мои негнущиеся пальцы не удерживают больше слез, которые я проливаю из-за тебя, из-за нас… Я так боюсь тебя потерять.
Капли, просачивающиеся между ресниц, выдают ее беспомощность. Он оставляет ее плакать в тишине. Он ощущает что-то важное и глубокое, но не может выразить это сейчас. Не здесь, не под горой Пик, не под этим тяжелым и низким небом, по которому время от времени пролетают только несколько воронов, спешащих поскорее скрыться за серой линией гор. Тогда он бредет неуверенным шагом, отыскивая и располагая поверх слоя украшений белые камни. Из своего угла Мари больше ничего не видит, ничего не слышит и продолжает плакать. В ее голове все мысли перемешались, в сердце поселились страдания…