ся тяжелым от сильного благоухания. Он звонит в дверь. Она сама открывает ему.
— Ты, наконец, — говорит она, принимая его в свои объятия.
— Эмма!
— Не говори ничего, обними меня покрепче.
Беранже приподнимает ее, несет через все комнаты, еще полные дорожных сундуков, которые не хватило времени разобрать. Он пристально смотрит на нее с восхищением и безграничной страстью; Эмма испытывает от этого бесконечное желание счастья, она чувствует, как дрожь пробегает по ее телу Она ищет следы почтительности и застенчивости, которые он выставлял напоказ несколькими месяцами ранее, во время их первой встречи. Больше ничего не выдает разногласий между его желанием и сдержанными манерами сельского священника. Сегодня он предстает перед ней во всей силе, улыбаясь, привычный к тому, чтобы ему повиновались, и это ей кажется возбуждающим.
— Как я могла ждать так долго? — бормочет она, свертываясь клубком у него на плече.
Эмма думает, улыбаясь, о Жюле, который хотел, чтобы она отступилась. Но она хочет дойти до конца в своей страсти, даже если это должно ей стоить всего того, что у нее есть.
Беранже кладет ее на кровать. Он вытягивается во всю свою длину, давит на нее всем своим весом и продолжает неотрывно следить за ней взглядом, задерживаясь на приоткрытых губах. Она закрывает на миг глаза. Сильное желание очень быстро нарастает в ней. Чего он ждет, чтобы пошевелиться, поцеловать ее, раздеть? Ее рот открывается чуть больше, и она просовывает свой язык между зубами. Тотчас же губы Беранже овладевают ее губы, давят на них с силой.
Эмма стонет. Вчера на сцене в опере, в «Наварке», она убила мужчину из-за любви к другому; она реально могла бы это сделать из-за Беранже. Он переворачивает ее, обнажает плечи, комкает платье. Она чувствует, как тело потихоньку тяжелеет, она борется со своим беспомощным состоянием, своей покорностью, потом изгибается, вихляет из стороны в сторону бедрами. Платье соскальзывает и отлетает в сторону. Она кусает свои губы: она чувствует, как его руки стаскивают с нее юбку, корсет. Обнаженная…
Эмма лежит на животе. Ее бедра сжимаются. Она угадывает, что он отступает назад, чтобы лучше видеть ее, статую с пышной плотью молочного цвета. Медленно она переворачивается. Он говорит ей несколько нежных слов на окситанском языке и смотрит ей прямо в глаза, но она не отворачивает голову. В этот миг она желает, чтобы ее увидели именно такой, она желает быть бесстыдной; Эмма испытывает от этого удовольствие. И, словно бросая ему вызов, она раздвигает ноги и начинает себя ласкать.
Беранже задерживает дыхание. Иллюзия может лопнуть, как стакан, который разбивают. Когда она снова выгибается и плотно сжимает свои бедра, он бросается к ней. Если бы он мог быть первым, хотя бы один разок…
Беранже только что присутствовал на постановке «Наварки». Эмма исполняла роль Аниты. Влюбленная, та убивает предводителя карлистов, чтобы получить награду, которая позволит ей составить себе приданое. Как только она станет богатой, она сможет выйти замуж за мужчину, которого любит. Но тот ранен и, думая, что она его предала, умирает, проклиная ее. Эта история задела его за живое. Он увидел в ней предостережение, посланное Богом: золото, которое должно было сделать Аниту счастливой, повергло ее в безумие.
Сидя в гримерной певицы, он слушает, как публика ревет и требует ее на сцену. Он правильно сделал, что не остался в зале, как только занавес упал. Если бы в этот момент Беранже поднялся со своего места вместе с другими зрителями, он бы со злобой швырнул свой букет цветов на сцену, а она нагнулась бы, чтобы подобрать его, улыбаясь ему и посылая воздушные поцелуи, как она это делает для других каждый вечер.
Ревность точит его.
Потухшая и наполовину скуренная сигара лежит на краю пепельницы. Какой-то поклонник забыл ее, загипнотизированный красотой Эммы. Беранже берет ее, потом давит ее с все нарастающим раздражением. Он напрягает слух. Снова неотвязные крики «виват!» долетают до него. Публика требует ее, еще и еще. Когда они позволят ей уйти? Он читает вчерашние записки, прикрепленные к зеркалу:
«Час утра — я не нахожу других слов, моя дорогая подруга, чтобы выразить свою мысль, вы восхитительны. Я вам адресую также все комплименты моих коллег по оркестру. Преданный и любящий Ж. Данбе».
«Какое очарование в страсти! Какая сила! Какое великое искусство, одним словом! Это уже больше не автор, это зритель вам аплодирует. И я посылаю вам, дорогая мадемуазель и подруга, вместе со всеми моими самыми горячими „браво“, заверения в моей самой преданной признательности. Ж. Клареси».
«Этот триумф является нашим триумфом, если ты будешь должна покинуть меня, то нанеси мне в сердце такой же удар ножом. У меня тогда, по крайней мере, будет ощущение, что смерть моя соизмерима с любовью, которую я тебе посвящаю. Твоя душа. Ж. Буа».
При чтении последней записки у него сжимается горло. Ему кажется, что месяцы, проведенные в Разесе, породили в нем только одно крепкое и прочное чувство: страх ее потерять. На фарфоровом тазике лежит полотенце, которым пользовалась Эмма. Он берет его, прячет в него лицо и остается так долгое время… А там все еще кричат.
Армия поклонников занимает место с двух сторон от кулис. Эмма переживает свой триумф и реагирует на улыбки, на легкие прикосновения, на рукопожатия. Ее поздравляют, ее окружают. Мужчины свидетельствуют ей свое почтение; под руку с ними женщины, которые приседают, показывая свои пышные груди и пытаясь безуспешно соперничать с певицей. Некоторые не осмеливаются к ней приблизиться, а их губы шепчут: «Вы самая великая, самая красивая, самая желанная…» Эмма принимает их мольбы и позволяет возносить себя до небес. Еще несколько шагов — и она окажется в безопасности в своей гримерной.
«Эмма! Ты царица наших ночей», — восклицает какой-то мужчина.
При упоминании этого имени Беранже берет себя в руки и кладет полотенце на место. Дверь открывается. Дива отталкивает всех льстецов и тотчас ее захлопывает. Однако они все еще хотят ее видеть, возобновляют попытки и пытаются неоднократно прорваться в гримерную. Это, кажется, никогда не закончится.
— Позднее… Позднее… Спасибо… Я не премину… Все эти цветы! Я засыпана ими доверху… Спасибо…
Наконец ей удается сдержать поток, и она стоит, прислонившись спиной к двери, ожидая с закрытыми глазами, пока шум удалится прочь. Постепенно спокойствие возвращается. Пытаясь отдышаться, она проводит рукой по своему влажному лбу, потом протягивает ее Беранже.
— Иди же поцелуй меня, — говорит она ему, в то время как он стоит неподвижно с негнущимся торсом, словно не желая измять свой вечерний костюм.
Он идет к ней и берет ее в свои объятия, но ощущает между ней и собой что-то вроде завесы, какую-то преграду Ему кажется, что у него нет цели. Для этой поездки в Париж у него не было другой цели, кроме Эммы, кроме чувств, которые его увлекли, и боязни этих чувств. Он не хочет верить в то, что на нем лежит печать другого предназначения, которое отличается от предназначения Эммы, и противится мысли, что их пути созданы для того, чтобы только пересечься, а не слиться в один единый путь. Однако между ними присутствует эта невидимая сила…
Теперь Эмма потягивается, словно кошка; получив поцелуй, она не ощущает в дальнейшем ничего другого, кроме нарастающей усталости. День ее был трудным. Она без спешки снимает свой сценический костюм.
— Я хотела бы быть далеко отсюда, — говорит она, смотря на него в зеркало. — Далеко, ты понимаешь? В каком-нибудь месте, недоступном для людей. Ты знаешь такое место?
У Беранже возникает желание взять ее за руку и увести ее за пределы города, к югу, в самое сердце заколдованной горы, рядом с Асмодеем.
— Может быть, — отвечает он, подавляя дрожь.
— Что касается меня, то я его нашла: оно похоже на замок.
— Тогда мы говорим не об одной и той же вещи.
— О какой вещи? — удивляется она, прекращая на миг расчесываться.
— Не думай об этом. У меня слишком буйная фантазия. Расскажи мне лучше о своем замке.
— Речь идет о замке одиннадцатого века, находящемся на возвышенном месте подобно орлиному гнезду в нескольких километрах от Мийо. Настоящее чудо. Я сразу влюбилась в него, как только увидела. Он находится в плачевном состоянии, но я сделаю из него одно из самых прекрасных украшений Прованса, если мои контракты принесут мне много денег.
Беранже обращает на нее долгий напряженный взгляд, в котором читается серьезность его мыслей. Впредь ничто не сможет больше заставить его отказаться от участия в осуществлении мечты этой женщины. Он делает несколько шагов вперед и кладет свои руки на обнаженные плечи Эммы.
— Что бы то ни было, я могу помочь тебе.
— Помочь мне?
— Да.
Эмма осторожно наблюдает за ним. Она кладет свою щетку для волос, и ее рука опускается на руку Беранже. Он берет ее руку и сжимает. Проходят долгие секунды, в течение которых он думает о золоте, спрятанном в цистерне. Это золото, которое он хранит на случай, если Сион по каким-либо причинам не выполнит договоренности. Он дарит его ей:
— У меня есть золото в достаточном количестве.
— Золото? Но…
— Не говори ничего. Я знаю: ты принадлежишь к Приорату Сиона. Я похитил его у вас; это что-то вроде аванса от тех средств, которые казначеи должны перечислить мне.
Эмма вздрагивает, и на ее щеках вдруг четко прорисовывается плотная сетка из кровяных сосудов. Она не знает, что ответить, и ее молчание говорит само за себя.
— Я сделал это ради тебя, — добавляет он.
Она ощущает, как чувство гнева нарастает в ней. И она любит этого безумца! К счастью, она находится здесь, чтобы спасти его.
— Ты подверг себя опасности. Если бы они узнали об этом, то не простили бы. Зачем тебе потребовалось сохранить это золото? Знаешь ли ты, что оно принадлежит одной династии?
Страдая по вине Беранже, Эмма стала серьезной. Ее голос звучит резко и взволнованно.