— Ай-ай! Твой информатор, должно быть, выпил слишком много местной соленой водицы. Что до меня, то она на меня действует сильнее, чем вино. Пошли назад в гостиницу.
Беранже замечает одного из мужчин, вооруженного револьвером. Он изучает его хрупкий силуэт, его качественную одежду, худощавое и почти женское лицо. Он уверен, что видел его уже в Париже. Появляется второй мужчина, с камнем в руке. Он с яростью бросает его о скалу. Несколько осколков разлетаются влево и вправо от того места, где спрятались Беранже и его друзья.
— Чертов край! — кричит мужчина, дружески ударяя по плечу своего спутника, прежде чем нагнуться и подобрать другой камень.
Он бросает в очередной раз. С силой брошенный камень отлетает в сторону спрятавшихся. Инстинктивно Беранже прижимается к земле.
— Нам стоило бы заставить говорить одного из них, — шепчет он Будэ. — Самый молодой из них мне знаком.
— Бесполезно, — отвечает аббат. — Это всего лишь подручный иоаннитов. Нам попадутся другие, посланные монсеньором Кабриером и человеком с волчьей головой. Начинается время хищников. Такие, как они, появятся здесь со всех концов Европы. Я боюсь, что нам будет не по силам долго противостоять им. Если им случайно удастся узнать что-нибудь, я сильно опасаюсь за наши жизни.
— Вам бы следовало оставить несколько подсказок тем, кто пойдет по вашим стопам, — говорит Илья.
— Почему бы не на наших собственных могилах? — скрипя зубами, говорит Беранже.
— У меня есть тут одна идейка, — отвечает Будэ.
— Решительно, вы думаете обо всем, — иронизирует Беранже.
— Надо же, чтобы хоть один из нас думал… Подсказки появятся в вашей церкви, когда вы приметесь за ее ремонт. Мы рассеем их по стенам, на статуях и на картинах.
— Для этого мне следовало бы располагать деньгами, которые Приорат положил на мои счета.
— Вы скоро сможете это сделать, по с осмотрительностью, так как нужно будет оправдать свои расходы.
— Осторожно! — предупреждает Илья.
Четверо мужчин проходят мимо них, продолжая проклинать на чем свет стоит своего осведомителя, жару, местных женщин, сомнительного вида толпу, состоящую из всяких подозрительных мелких служащих и старых рантье, которые принимают ванны в фонтанах курорта с минеральными водами. Пыхтение, восклицания «ух», остановки на крутом и скользком склоне. Вновь продвижение вперед. Наемники епископа из Монпелье удаляются. Их обгоняет звук катящихся камней, вскоре переходящий в далекий звон колокола. Это призыв, который говорит всем, чтобы они пришли на помощь.
— Вы слышите, — говорит Будэ, оставаясь озадаченным.
— Но… Это же колокол моей церкви! — восклицает Беранже.
— Он возвещает о пожаре, — добавляет Илья, показывая на точку вдали за одним из холмов.
Столб дыма пачкает голубое небо. Он поднимается как раз в направлении деревни Ренн-ле-Шато.
— Клянусь всеми святыми! — кричит Беранже. — Мне нужно туда.
И он выпрыгивает из своего убежища и бежит к горе Пик.
В деревне еще ощущается веяние паники. Беранже попадаются навстречу обезумевшие люди. Он глядит на церковь, которую пощадил огонь, и вздыхает, потом взирает, пожимая плечами, на дымящиеся останки того, что было сараем. Огонь охватил добро какого-то республиканца в день национального праздника. Он испытывает от этого удовлетворение.
Замечая его, Розали Пишу покидает вереницу юбок, подходит к нему, крестится и ждет, пока получит его благословение, прежде чем бросить ему с видимым упреком:
— Ну и долго же вы шли сюда… Где вы были? Красные сказали, что… Нет, я не осмеливаюсь повторить вам это… Словом, если вы не будете сердиться…
— Говори.
— Что вы предпочитаете тушить огонь…
— Какой огонь?
— Тот, что… Что у женщин в… Я не могу этого сказать, отец мой.
— Ладно, я понял, — говорит Беранже, сжимая кулаки. — Что тут произошло?
— Огонь загорелся возле церкви, прежде чем перекинуться на сарай. Мы все принялись бороться с ним с помощью пожарников из Куизы. Что касается меня, то я стояла рядом с церковью вместе с Анн, Роз, Катрин и Клодин. Мы смотрели за тем, чтобы огонь не подобрался к ней.
— Спасибо, — ответил Беранже, уходя.
— Отец мой, не бегите. Все теперь уже закончилось.
Все закончено, но спокойствие не вернулось. Собаки лают и показывают свои клыки. Опираясь на трости, старики ходят взад и вперед в пыли, раздавая советы и делая внушения. Хоровод детей вокруг бригады пожарников выводит их из себя. Отдельные женщины еще образуют цепочку, передавая друг другу емкости, наполненные водой. Среди них Мари. Он узнает ее тотчас же. Ее платье отчетливо вырисовывает упругие формы ее полного тела; их еще больше подчеркивают движения бедрами и плечами, которые она делает, поворачиваясь вместе с ведром.
— Мари! — зовет Беранже.
Она поворачивает голову и обращает к нему вынужденную улыбку. Ее палец вытягивается и показывает ему незаметно на конец людской цепочки. И тогда Беранже на миг кажется, что сердце его превратилось в сплошной кусок свинца.
— Бог мой! — выдыхает он.
Они берут воду из цистерны в его библиотеке. Золота там давно уже нет, но он оставил там мешок, содержащий вестготские и римские украшения. Он устремляется к кладбищу, расталкивая женщин, стоящих в линию, и оказывается перед высаженной дверью в свою библиотеку. Его письменный стол отодвинут к печке, книги устилают пол, некоторые из них мокнут в огромной луже, образовавшейся перед отверстием в цистерне. А там, сидя на краю, зажав пустые ведра между ног, Сарда и Видаль обмениваются злыми взглядами при виде входящего Беранже.
— Что вы делаете? — вопит он.
— Ничего, кюре. Больше нет воды.
— Тогда почему вы все еще сидите здесь?
— Мы пытаемся отдышаться. Мы чертовски устали.
— Немедленно выйдите отсюда!
— Полегче, кюре. Вы чертов дурень. Если бы мы не погасили огонь, в данный час больше уже не было бы деревни, и ваша церковь бы превратилась в пепел. А ваша Мари — сволочь, она отказалась дать нам ключ от этого сарая. Это здесь вы запираетесь с ней… Не правда ли?
Беранже становится бледным от ярости. Его гнев растет. Он пытается отомстить за себя и не знает, как это сделать. «Драгоценности, — думает он. — Они их не нашли». Он делает шаг по направлению к Сарда, берет его за ворот рубашки и поднимает до уровня своих глаз, отталкивает Видаля ударом ноги.
— Я не позволяю, чтобы меня оскорбляли, — говорит он мужчине, который безуспешно пытается вырваться из этой железной хватки.
— Оставьте меня, — урчит Сарда.
Беранже тащит его к двери и вышвыривает наружу.
— Ладно, кюре, — говорит Сарда, массируя себе шею. — Мы уладим это дело во время муниципального совета[51]. Иди сюда, Видаль, не стой рядом с этим психом.
Оба мужчины покидают сарай и присоединяются к остальным сельчанам. Через несколько минут после отъезда пожарников Ренн снова обретает свое летнее спокойствие. Одни только собаки продолжают лаять, обнюхивая пепелище. Убедившись, что ему больше не помешают, Беранже встает на колени над цистерной и ищет веревку, привязанную к мешку с драгоценностями. Ничего. Он зажигает керосиновую лампу, наклоняется, освещает отверстие внутри. Все исчезло.
— Он под твоей кроватью.
Беранже вздрагивает. Мари стоит перед ним. Волосы распущены по плечам, лицо осунувшееся, вся красная от большого напряжения на солнце. У нее тяжелый от упреков взгляд, который ему так хорошо знаком.
— Когда огонь загорелся, — продолжает она, — я мгновенно пришла сюда, чтобы забрать драгоценности. Я говорила тебе, что это золото принесет нам несчастье.
Все время одна и та же песня, он не выносит, когда она ему делает такого рода внушения.
— Замолчи. С нами не произошло ничего неприятного. А эти драгоценности принадлежат тебе, я это уже говорил, в них нет ничего святого, ничего магического. В данный час те, что мы передали братьям из Сиона, должны быть проданы, переплавлены и переделаны в соответствии с сегодняшней модой. Десятки женщин носят это золото, не задавая себе вопросов об его происхождении, не испытывая ни малейшего неприятного чувства. Я хотел бы, чтобы ты поняла это раз и навсегда: несчастье существует только в голове.
После секундного молчания и с акцентом, которым она часто провоцирует его, Мари бросает ему:
— Иди же помолись, тебе это необходимо.
Беранже весь напрягается. Что она говорит? Помолиться? По какому праву она призывает его так грубо к порядку? С недоверием он собирает книги, раскладывает их на своем письменном столе и смотрит внимательно на нее, прежде чем выйти из домика. Мари стоит, поджав губы, но ее глаза полны слез, и Беранже уверен в том, что она сейчас разразится рыданиями. Однако она сдерживает себя и идет следом за ним.
Не говоря ни слова, они достигают пасторского дома. Пройдя на кухню, Беранже садится около окна, а Мари принимается ворошить угли в камине, чтобы поставить разогреться суп. Потом она подходит к Беранже, берет соломенный стул и корзину с бельем и смиренно сидит рядом с ним, занимаясь штопаньем старой рубашки. Ее взгляд, как и прежде, стал очень мягким, словно она хотела стать доступной для сочувствия, нежности, любви, для этого мужчины, потерянного в бесконечных грезах. Поймет ли он хотя бы раз, что находится от него на расстоянии вытянутой руки? Что она и есть его счастье? Она любит его. И эта безответная любовь является для нее страданием каждый час, каждую минуту.
— Я пойду в церковь, — неожиданно говорит он ей.
Насупившись, он выходит. Однако он не направляется прямо в церковь. В течение нескольких часов он пытается позабыть голод своей души и идет ослепленный до тех пор, пока солнце не распускает над Разесом веер красок заходящего солнца.
Когда он решает вернуться в Ренн, наступает ночь. Церковь притягивает его. Он заходит в нее. Узкий неф кажется совсем темным, но какие-то женщины бродят в молчании там, у главного алтаря, словно призраки, перед лампадой у дарохранительницы. Он крестится и начинает в тени молитву. Влекомый таинственной силой, он движется вперед, ощущая дрожь, к трепещущему огоньку пламени, за которым следят женщины, и смешивает свой голос с и