— Ты дурак, — говорит он громко, улыбаясь.
Потом он возвращается к своим стоящим на коленях спутникам. Пытаясь забыть Асмодея, он разглядывает новые статуи, на которые попадает слабое освещение. Они успокаивают его. Он знает их все; мануфактура Жискаров поставляет статуи и в другие церкви региона: Богоматерь умиления, святой Рок, святой Иосиф, святой Антоний Падуйский, святая Мария Магдалина, святая Жермен и святой Антоний. Постепенно проявляются их яркие краски. Красные, синие, зеленые и желтые, они сияют в свете нарождающейся зари. Они созданы для того, чтобы подпитывать духовные чаяния верующих.
Девять часов утра, святые сияют. Их блестящие глаза смотрят сквозь троих молящихся священников, словно через стекло. Полоска солнечного света опускается прямо на глазах вдоль стены, к которой примыкает кафедра, и освещает терракотовые панно со сценами крестного хода.
Ребенок семи или восьми лет поспешно входит, ставит одно колено на землю, неловко крестится, избегая взглядом кропильницу, и произносит слова молитвы, потом приближается к кюре. Скребя свою голову, он не осмеливается побеспокоить их. Беранже весь ушел в себя, двое других, кажется, спят, положив подбородки на руки.
— М’сье кюре?
Беранже оставляет картину с изображением Христа на кресте и переводит свой взгляд на красное лицо ребенка.
— Что ты хочешь, Феликс?
— По дороге едет огромная телега.
— С большим ящиком?
— Да.
— Фреска едет, друзья мои, — бросает Беранже двум аббатам, которые с трудом приподнимают головы, потом отрывают затекшие колени от пола, прежде чем уловить причину внезапной радости Соньера.
— Фреска? Ах да, мы идем, — отвечает Будэ, принимая руку ребенка, подошедшего, чтобы помочь ему.
Десять минут спустя все трое священников в сопровождении пятидесяти человек, предупрежденных мальчишками, толпятся у входа в церковь. Запряженная двумя быками телега с трудом ползет вверх. Дети стоят с разинутыми ртами, разглядывая высокий ящик, основательно прикрепленный к стойкам с помощью толстых веревок. Погонщик хлещет животных. Его помощник следит за поклажей, которая опасно раскачивается, когда колеса повозки проваливаются в ямы на дороге. Феликс оставляет руку Будэ и бежит к упряжке, тотчас за ним устремляется горластая ребятня. Вся ватага чествует погонщика, его помощника и быков и возвращается к священникам, всячески демонстрируя свое почтение, прежде чем спросить через своего главаря, высокого тщедушного мальчонку одиннадцати лет:
— Это что такое, отец мой?
— Секрет.
— А! — только и восклицают дети.
В этот момент телега достигает въезда в Ренн. Беранже хмурит брови. У повозки плохая траектория. Она рискует столкнуться со старым вестготским портиком[54].
— Осторожно! — кричит он изнуренному погонщику.
Жители задерживают свое дыхание. Дети прикусывают губы. Телега сталкивается с портиком. Мужчина с хлыстом подавляет ругательство и пытается совершить безуспешный маневр, стараясь заставить быков сдать назад. Одно из колес соскальзывает на обочину. Поклажа наклоняется. Это катастрофа. Телега, быки и ящик опрокидываются. Погонщик выдает с большим шумом матерную тираду и обхватывает голову руками. Толпа кричит, видя, как быки катятся по склону. Их мычание перекрывается треском дерева и звуком катящихся камней. Ящик разламывается.
В отчаянии Беранже делает едва заметное движение в его направлении.
— Фреска пропала!
Это происшествие пробуждает в нем ярость, растущий и всепожирающий гнев. Он испепеляет взглядом погонщика и решает спуститься к телеге, которая уткнулась в скалу. Несмотря на свой возраст, Будэ обгоняет его. Видя, в каком состоянии находятся быки, кюре из Ренн-ле-Бэн отрицательно качает головой:
— Нужно будет прибить их.
Потом он добирается до развороченного ящика, из которого высыпалась вся солома, и бросает взгляд на его содержимое.
— Хвала Богу! Фреска не пострадала.
— Она целая! — восклицает Беранже, приближаясь в свою очередь.
— Убедись в этом сам.
Беранже отрывает доски, вынимает солому из нижней части и смотрит на содержимое вблизи. Ни малейшей царапины. Неужели, в самом деле, Бог сберег ее? Почему он пощадил ее? Почему погибель обошла ее стороной, в то время как она настигла этих бедных животных? Беранже смотрит с жалостью на быков. Желис находится рядом с ними. У них началась агония. Лапы их перебиты. Раны на их боках уже атакованы мухами.
— Они страдают, — говорит Желис, ища помощи взглядом.
— Я займусь ими, — отвечает Закари, один из верующих крестьян Беранже. — Пусть кто-нибудь сходит к кузнецу и принесет мне кувалду.
— Что вы хотите сделать? — проявляет беспокойство Желис.
— Хорошенько стукнуть по голове — и они не будут больше мучиться. Вы именно этого хотите?
— Да, но…
— Другого решения нет, — отрезает Закари.
— А кто мне заплатит за убытки? — жалобно причитает погонщик, который бродит среди обломков телеги вместе со своим помощником.
— Я! — бросает Беранже.
Он что-то вытаскивает из-под сутаны, расстегнутой на уровне груди. Это небольшая книжечка… Нет… Жадные глаза сельчан не отрываются от его руки. Да, они не ошибаются. Это пачка купюр, и крупных. Тех, что можно увидеть во время ярмарки в Каркассоне.
Беранже отсчитывает несколько купюр и протягивает их погонщику, который не может прийти в себя от этого.
— Это слишком много, отец мой.
— Это были славные животные.
— Спасибо, да благословит вас Господь.
— Эй, вы, — кричит Беранже, поворачиваясь к своей пастве. — Что у вас с лицами? Вы никогда не видели банковские билеты?[55]
Быки, кажется, больше уже не вызывают у них жалости. Они прекрасно слышат, что говорит им аббат, по стоят, окаменев. Пятьсот, тысяча франков? Откуда у него взялись эти деньги? Это его сбережения? Невозможно. Даже с помощью семьи Денарно ему не удалось бы собрать такую сумму. А мэрия ему ничего не одалживала. С самого начала стоило призадуматься. Все эти ремонтные работы, подумать только! Тысяча франков, две тысячи? Да у него в руках, пожалуй, сумма, равная его доходу за два года.
Крестьяне считают быстро, а судят еще быстрей. Их кюре богат, у него какое-то дело с Дьяволом. Это первое заключение, которое им приходит на ум. Все видели кропильницу, этот ужас, о котором они упоминают вполголоса, во время вечерних посиделок.
— В этом скрыта какая-то чертовщина, — шепчет одна из женщин своей соседке.
— А я не сплю больше с тех пор, как он прибыл в нашу церковь. Ты видела его глаза, можно подумать, что он хочет высосать твою кровь, когда ты обмакиваешь свою руку в кропильницу.
— Боже мой, замолчи, у меня от тебя мурашки бегут по коже. Ах! Вот Жан, он несет кувалду. Закари сейчас убьет этих животных.
— По крайней мере, они попадут в рай.
Закари обхватывает руками кувалду и, высоко подняв ее, опускает быкам на голову. Хрустят кости. У всех зрителей серьезный вид. Только дети, наморщив брови и смотря ошалевшим взглядом, желают, чтобы все продолжалось дальше. Они украдкой наблюдают за Беранже. Аббат о чем-то дискутирует с мужчинами. Они собираются поднять фреску наверх. Затем за дело возьмутся рабочие, которые прикрепят ее над исповедальней.
Шестеро добровольцев, Желис и Беранже объединяют свои усилия. Спустя полчаса фреска под названием «Придите ко мне все страждущие и удрученные, и я облегчу вашу долю», оказывается у подножия своего пьедестала.
— Когда она будет установлена, все будет готово для визита монсеньора Бийара, — говорит, вытирая пот со лба, Беранже.
— Когда ты собираешься попросить его прибыть сюда? — интересуется Будэ.
— В Троицын день.
— Тогда, пока не наступил этот день, молись о том, чтобы эта церковь пришлась ему по вкусу и он не обнаружил послание, которое мы оставили на стенах.
— У меня остается еще достаточно времени, чтобы сделать ее еще краше.
— Нет! Этого достаточно. Официально у тебя больше нет денег. Ты это слишком хорошо показал всем. Кто поверит, что ты получил сотни мелких пожертвований со всей Европы?
— У меня больше двух тысяч писем. Йезоло предлагает, чтобы он сам опубликовал объявление в других крупных газетах с просьбой прийти на помощь нашему маленькому приходу в обмен за несколько молебнов.
— Другие делали это уже до тебя, и их обвинили в спекуляции обеднями.
— Я знаю это, но не существует никакого другого способа, чтобы оправдать происхождение этих денег.
— Просто совет: не расходуй больше. Подожди, пока утихнут страсти. Посмотри на людей, вот там. Я уверен, что они сейчас говорят о тех купюрах. Осторожно, Беранже, ты не соблюдаешь наших договоренностей. Будет крайне неприятно, если Сиону придется заменить тебя другим.
Говоря это, Будэ неопределенно улыбается, показывая свои испорченные зубы. И, так как Желис направляется к ним, он продолжает:
— Я не знаю, сколько денег тебе принесли эти обедни. Несомненно, много. Это доказывает лишний раз, что иностранцы щедрее наших прихожан. А ты, Желис, когда ты отслужишь обедню по австриякам, немцам, бельгийцам?
— Никогда, у меня единственное намерение — спасти души живущих в Кустоссе.
— Вот уж это ясно, по крайней мере. У каждого свои намерения.
Желис и Беранже обмениваются понимающими взглядами и в очередной раз идут помолиться под крестом, подальше от прозорливых глаз Будэ, подальше от глаз Асмодея, чей живой двойник бродит по подземельям под холмом.
Воскресенье Троицына дня 1897 года.
Беранже испытывает удовлетворение: весь мелкий люд Разеса стекается к церкви. Они прибывают из очень далеких мест. Даже те, кто живет на фермах, затерянных на краю коммуны, находятся уже в пути. Некоторые никогда не приходят на воскресную службу, но он всегда видит их во время крупных праздников. Им по природе чужды медитации, и они проявляют свое любопытство только к самым красочным службам.