Беранже крестится. Следователь оставляет его в покое. Могильщики плюют себе на руки, берутся за лопаты и начинают насыпать землю на гроб. Моргая глазами, подняв руку в беспомощном жесте, следователь пожимает плечами.
— Ну да ладно, мы никогда не узнаем его секрет. Еще одна вещь: у вас нет никакой мысли по поводу того, что могут означать слова: «Viva Angelina»?
— Ни малейшей.
— Я так и думал; в них нет ничего христианского, а звучат они скорее по-революционному. До скорого свидания, отец мой.
— До свидания, месье следователь. Да хранит вас Бог.
Будэ бросает резкий взгляд в направлении удаляющегося следователя.
— Он что-то подозревает…
— Я отомщу за Желиса! — сердито говорит Соньер.
— Ты сумасшедший! Это дело Сиона.
— Я отомщу за него, — еще раз утвердительно говорит Беранже глухим голосом.
Глава 28
Серые, холодные, влажные дни давят все больше и больше. Они следуют чередой, похожие друг на друга, едва ли светлее ночей, которые их разделяют, едва ли менее печальные, чем день похорон аббата из Кустоссы. Беранже проводит службы, наведывается с визитами к Будэ и Йезоло, проводит целые дни вместе с Ботом, охотится за дичью, испытывая ярость в чреве своем. Его яростное желание отомстить подталкивается все сильнее инертностью Сиона и осторожными действиями невидимых иоаннитов. Он готов пойти на все при любом появлении одних или других. А пока он закусил удила в ожидании, находя себе слабое утешение в объятиях Мари и в чтении писем Эммы. Певица побывала в Лондоне, в Бейруте. В настоящий момент она имеет огромный успех, принимая участие в постановке «Сафо» в Париже. По ночам Беранже часто пробегает глазами по строчкам, написанным этим размашистым наклонным почерком, но он не находит ни в чем настоящего успокоения, как если бы слова увлекали его еще дальше от Эммы, изолируя посреди заснеженного Разеса.
Ждать. Но кого? Но что? Какая-нибудь молитва иногда оказывает чудесное воздействие, дает надежду, подстегивает храбрость. Она поддерживает верующего в моменты духовных терзаний… Но он молится плохо. Ему трудно в состоянии смятения придать своим молитвам оттенок любви.
День уже занялся. Что делать? Он наблюдает за Мари и ее матерью, которые плетут пеньку, за огнем в камине, смотрит на мешки с лущеными фасолью и горохом, на консервы, составленные стопками на стеллажах, на картофель в ящиках, на сушеную треску, на кукурузу, на окорока из ветчины, на бутылки с вином и с керосином, на бутыли с маслом, на поленья, на хворост… Все было заготовлено впрок, чтобы выдержать долгую осаду зимы. Кладовая битком забита провиантом. Больше выходить на улицу нет надобности.
— С меня довольно, — говорит он вдруг обеим женщинам.
Они смотрят на него с удивлением и беспокойством. Мари произносит тихим голосом угрозу, которую она не осмеливается прокричать в присутствии своей матери. В то же самое время Беранже наблюдает за губами своей любовницы, чтобы уловить на лету первые горькие слова, которые прозвучат как эхо далекой распри. Он не понимает того, что она шепчет. Случая поругаться ему опять не представилось.
— Мне надоело сидеть взаперти, — продолжает он, отрывая тряпку, которой забито отверстие около входной двери.
Тотчас же мать Мари оставляет свое занятие, подходит к нему, садится на корточки, берет тряпку и вставляет ее на место, сердито приговаривая при этом:
— Col barrar les troucs al lop-garon[59].
— Опять этот ваш волк-оборотень! Ну, когда же вы прекратите верить в эти глупости — в ведьм, вампиров, привидения и в Гаррамоду, в эту страшилку.
— Когда вы уберете Дьявола из церкви. Это он привлекает в деревню всю эту нечисть.
— Вы видели кого-нибудь из них?
— Да.
— И где?
— А это вас не касается.
— Безумная старуха.
— Беранже! — вскрикивает Мари.
Ее прекрасное лицо принимает растерянный вид. Испуганная только что услышанным, она устремляется к своей и целует в висок, беря ее в свои объятия.
— Ничего страшного, мама. Он совсем не думает так, как говорит… Не плачь, мама. Ты знаешь, он сам не свой после смерти этого славного Желиса… Ну же, иди присядь.
Испытывая чувство горечи и стыда, Беранже выходит, хлопая дверью. Резкий холод начинает щипать ему лицо. Ледяной воздух сковывает ему горло. Небо, расчищаемое южным ветром, кажется наполненным блестящими кристаллами. Куда идти? Он обходит вокруг хлевов и риг, в которых мужчины вытачивают рукоятки к вилам, оснащают удила, чинят грабли или затачивают инструмент, продолжая выпивать и дискутировать. У Закари он, в конце концов, соглашается выпить стаканчик первача, но сердце у него не лежит к этому. Ему необходим простор, новые горизонты, действия, приключения.
— Что с вами, отец мой? — спрашивает Закари, внимательно изучая Беранже, словно пытаясь прочитать его мысли.
— Что со мной?
— Да… Вы изменились в последнее время.
— Я себя очень хорошо чувствую, — отвечает сухо Беранже.
Закари качает головой и заново принимается за работу. Его мозолистые руки пробегают по подметке башмака, который он чинит. Он вытаскивает ржавые guinhassons[60] и складывает их в коробку.
— Пусть Бог развеселит нас, — говорит он аббату, наполняя ему второй стакан.
— Это твой алкоголь развеселит меня.
— Это одно и то же, — улыбается Закари, пододвигая бутыль с самогоном поближе к гостю.
С горящим лицом и ватными ногами Беранже удаляется от деревни. Прямо перед ним вместе с кустами, деревьями и скалами дорога опасно раскачивается между откосами и оврагами. У Закари нелегкая рука. Сколько стаканов он ему налил? Десять, больше? Священник шатается, хватается за ветку, чтобы удержаться, и начинает, мямля, распевать на местном наречии следующее прошение, которое он обычно считал глупым:
— …Пусть Бог сделает ему много добра и не причинит зла. И пусть Бог даст нам женщин, которые рожают детей, коз, которые рожают козлят, овец, которые ягнятся, коров, которые телятся, кобыл, которые жеребятся, кошек, которые котятся, крыс, которые приносят крысят, и не причинит нам зла, а сделает много добра.
И он продолжает так, направляя, сам не осознавая того, свои стопы к Ренн-ле-Бэн, не ощущая холода, который принялся уже за его ступни и кисти рук.
— Что это он такое рассказывает?
— Гм!.. Я думаю, что он говорит: коровы, которые приносят крысят, крысы, которые телятся…
— Вы уверены в этом?
Будэ напрягает слух, чтобы уловить слова, слетающие с губ Беранже.
— Да, женщины, которые жеребятся, кошки, которые зачинают детей.
— Беранже, друг мой.
Илья тоже склоняется над аббатом из Ренн-ле-Шато. Вытянувшись на кровати Будэ, Беранже бредит. Два охотника обнаружили его лежащим в снегу под скалой Бару. Они доставили его сюда. Будэ прикусывает язык. Ему страшно снова оказаться одному лицом к лицу с заколдованной скалой. Он не ощущает в себе сил, чтобы продолжить без помощи Соньера. Этот неискоренимый страх становится заметным на его взволнованном лице, покрытом тонкой пленкой пота.
— Удастся ли ему выкарабкаться?
— Конечно, он достаточно силен, — улыбается Илья.
— Я сейчас же предупрежу врача.
— Ничего не делайте, я займусь им сам.
Успокаивая жестом нетерпеливость Будэ, Илья покидает изголовье Беранже, удаляется на несколько минут из комнаты, потом снова появляется вместе с кожаным саквояжем в руке.
— У меня здесь есть все необходимое, чтобы быстро поставить его на ноги, — говорит он, вытаскивая какую-то склянку из такой своеобразной аптечки, наполненной — у Будэ хватает времени разглядеть мельком содержимое, прежде чем Илья закроет ее — бутылками и странными предметами.
— Пей, — нежно шепчет он Беранже, поднося горлышко небольшого сосуда к его губам.
— Я пью… Закари… Я пью… За здоровье твоей скотины.
Илья выливает содержимое склянки. Через несколько минут он ощущает своими пальцами, как тело аббата расслабляется. Жар тотчас спадает с неслыханной быстротой. Прикасаясь ко лбу Соньера, Будэ радуется этому и проявляет беспокойство:
— Вот и прекрасно, по что вы дали ему выпить?
— Лекарство моего собственного приготовления.
— Это очевидно, но что это такое?
— Чтобы приготовить его, нужно присоединить к качествам знатока качества праведника. Я боюсь, что вы окажетесь не в состоянии понять его формулу.
Будэ уже слышал эту фразу, но на иврите, во время одного из сеансов посвящения в Сион: Kho’kh m, качества ученого, и Tsaddiq, праведника. Этот еврей обвораживает его. Он не любит Илью, но покорен его могуществом. В этот момент он принимает его превосходство над этим миром и над другими.
Снова наступила тишина. Каждый из них погружен в свои мысли. Однако мысли Ильи остаются такими, какими они стали с момента прибытия Соньера: гнездом, в котором примостились всякого рода противоположные чувства, где ревность и ненависть соседствуют с жалостью и нежностью, а Бог и Дьявол ведут между собой беспощадную войну. Это мысли его друга, которые он позаимствовал, чтобы дать тому облегчение.
Тусклый день просачивается постепенно в комнату. Теперь Беранже различает тазик и кувшин, поставленные на круглом столике у изножья кровати. Он долго и пристально смотрит на них, словно пытается уцепиться за их реальность. Очень быстро он узнает место, где находится: скромная комната Будэ с сотнями книг на обеих стенах. Он вздрагивает и снова вспоминает о своем безумном марше по снегу, по крайней мере, о том, как он, качаясь, вышел из деревни, когда его сознание было еще достаточно ясным. Как он добрался сюда? Приподнимаясь с трудом на один локоть, Соньер пытается выбраться из кровати, но тотчас же падает в изнеможении от проделанного усилия. Когда он снова открывает глаза, Илья стоит уже рядом, держа его руку в своей.
— Это не очень разумно, друг мой.
— Что со мной произошло?