— Не будем терять время, — говорит Беранже, увлекая Илью вон из комнаты.
Широкий коридор напоминает пасть, стенки которой расшиты языками пламени. Беранже разбивает вдребезги остатки мебели с пылающими поручнями, рамы картин и панно, пожираемые пеклом, целый набор хрупких декоративных предметов династии Тан, в которых извиваются в конвульсиях огненные демоны. И позади вызванного им разгрома он угадывает присутствие полуразрушенной лестницы. Он приближается к ней. Обжигающие языки пламени устремляются к его членам, искры падают ему на лицо, мимолетные вспышки фосфора вырываются из этого ада. Посреди этих раскаленных пластов он видит, как появляется яростный вихрь. Верхняя часть дома и крыша с образовавшимися в них отверстиями делают пламя сильнее и вызывают бурю огня, в которой они рискуют погибнуть.
— Сюда, — кричит Илья, устремляясь в еще пощаженную огнем комнату.
Они оба бегут к окну. Илья раскрывает его: здесь нет прутьев. Верхушка фигового дерева. Дерево вытянуло свои ветви вдоль фасада, но более толстые ветки расположены чуть ниже и в трех метрах от стены.
— Прыгаем на фиговое дерево, — говорит Беранже, карабкаясь на подоконник.
— Я, наверное, не смогу этого сделать, — отвечает Илья испуганным голосом.
— У тебя получится. Делай как я, и все хорошо пройдет.
Беранже бросается на дерево. Первые ветки ломаются, но ему удается уцепиться за одну более толстую, которая сгибается, но не обламывается. Он опускается на несколько метров и усаживается на толстую рогатку, способную выдержать вес трех мужчин.
— Твоя очередь!
— Я не могу.
— Я следовал за тобой в твоих мирах. Так последуй за мной в этом мире. Мужайся.
— …
— Прыгай, давай быстрее, огонь приближается к тебе.
— …
— Ну, прыгай же! Вспомни свои собственные слова: будь Бетом, будь тем, кто стоит над всеми печалями и страхами; будь Ге, и ты не сможешь быть ни застигнут врасплох неудачей, ни повергнут в печаль катастрофами, ни побежден твоими врагами.
Слыша эти слова, Илья закрывает глаза, медлит какой-то миг, потом бросается вниз. Он проделывает отверстие в листве, ничего не делает, чтобы удержаться за ветки. Беранже погружает в листву обе свои руки, две широкие, надежные руки с крепкими пальцами. Илья внезапно ощущает, как на его правой руке сомкнулись эти тиски. В течение мига ему кажется, что конечность сейчас отделится от тела. Острая боль пронзает подмышку и грудь. Он близок к обмороку. Успокоение приходит вслед за болью; он вяло раскачивается над землей. Его голова болтается. Глаза раскрываются, они полны удивления, потом признательности.
— Как дела? — доносится до него.
— Лучше некуда.
— Я долго не выдержу.
— Ты можешь меня отпустить, я всего в полутора метрах над землей.
— С богом! — восклицает Беранже, раскрывая свои руки.
Илья снова закрывает глаза, касается земли и валится набок. Беранже приземляется рядом с ним.
— Не слишком больно?
— Нет, — стонет Илья.
Он с трудом поднимается на ноги, ощупывает себя и понимает, что совершенно цел. Рев огня напоминает ему, что он только что вырвался из объятий ужасающей смерти. Подталкиваемый Беранже, он удаляется, пятясь назад, от пекла. Дом растворяется, пожираемый дымом и огнем. Пепел яростно кружится в солнечном свете. Он видит, как текут тоненькие ручейки расплавленного свинца, которые застывают, соприкасаясь с краями камней. А на этих камнях видны еще различимые, но уже деформированные знаки: мистическое лунное число, символ дракона и другие греческие и арамейские буквы. Он понимает тогда, почему его способности не действовали: место было защищено.
— Я тебе обязан жизнью, — шепчет он.
— Мы квиты, и наша дружба от этого стала еще сильней. Если бы с тобой случилось несчастье, я бы этого себе не простил, так как это именно я увлек тебя сюда.
— Это неправда, я тоже хотел покончить с иоаннитами, с этим волком, посланным Папой по нашим следам… Он нас обвел вокруг пальца. Он силен, Беранже. Очень силен. Завлекая нас сюда, он знал, что я окажусь в беспомощном состоянии. Я должен был это подозревать, когда больше ничего не ощущал. Я был наивным и самонадеянным.
— А теперь как ты поступишь?
— Я заново обрел все свои способности. Этот Корветти вместе со своей бандой уже далеко. Мы больше ничем не рискуем… Осторожно, сюда идут люди, их привлекает огонь.
Оба друга укрываются в зарослях дрока и наблюдают за группой сельчан, которая бежит наискосок через виноградное поле. Потом тем же путем, по которому пришли, они добираются до фиакра, спрятанного в сосновом бору.
— Господи! — выдыхает Беранже, перекрещиваясь.
Кучер лежит между ног лошадей с воткнутым в сердце кинжалом. И кто-то написал его кровью на дверце экипажа: «Viva Angelina».
Глава 30
Три дня спустя,
в замке Кабриер, около Мийо.
Он смотрит на нее, а она тоже смотрит на него. Рука в руке, они идут вдоль хребта, торчащего посреди горного массива Косс, словно остров, по желто-белому руслу высохшего ручья, среди проблесков солнца сквозь листву деревьев. Вот они уже бегут по заброшенному полю. Высокая трава золотистого цвета полна насекомых, которые прыгают на каждом шагу.
Эмма тянет его за собой. Беранже позволяет вести себя. Их подталкивает теплый южный ветер; и этот ветер, гоня целое кружево из облаков, уносит смех Эммы, который теряется среди холмов. До них доносится блеяние какого-то стада. Ее стада.
— Смотри, Беранже, мои бараны. Их целых две сотни.
Вдали животные разбегаются волнами в стороны. Собаки возвращают их назад. Пастух свистит, и стадо вновь продолжает подъем, позвякивая всеми своими колокольчиками, которые все время звенят, оглашая воздух мирным плачем.
— Мне кажется, что я всегда жила здесь, — говорит она, кладя свою голову на плечо Беранже.
— Ты девушка из Прованса, эта земля является твоей плотью.
— А твоя кровь является моей кровью… Эта земля принадлежит нам. Оставайся со мной. Здесь мы будем счастливы…
— Как ты можешь верить в то, что мы будем счастливы: ты знаешь меня так мало.
— Да здесь далее нет надобности ни в какой поговорке про нас.
— Какой поговорке?
— Чтобы хорошо узнать друг друга, нужно вместе съесть пуд соли.
— Боже правый! Вот уж поговорка, над которой действительно должны поразмышлять наши головы.
— Подумаешь…
— Ты хотя бы отдаешь себе отчет? Оперная певица и священник! Мы же стали бы париями. То, что возможно в Париже, невозможно в провинции.
Одной рукой Эмма делает перед собой в воздухе жест, отбрасывая в сторону всякую нерешительность своего любовника. Она принимается долго говорить. Она желает сына; он будет сильным и брюнетом; она назовет его Беранже. И эта мысль иметь ребенка мужского пола словно бы является вызовом закону людей, Церкви, реваншем по отношению к врачам, которые ей сказали, что она никогда не сможет иметь детей.
— Он будет свободным, он будет любить, в нем воплотятся наши надежды, наши страсти, наше будущее… О! Беранже, займись со мною любовью прямо здесь…
Эмма неподвижна, словно лежащий камень. Глаза ее подняты к небу, она счастлива и задумчива. Беранже протягивает вперед свою руку и начинает гладить ее волосы, потом принимается медленно расчесывать их своими пальцами.
Жить вместе. Эта мысль кажется такой недоступной и далекой. Уже скоро к Эмме прибудет целая свита поклонников. Сегодня вечером они окажутся в первый раз в замке Кабриер, и она больше не будет беспокоиться о нем. Беранже целует ее в лоб и встает, бросая взгляд в сторону горизонта.
Мрак начинает окутывать долину. Соньер разглядывает пурпурные облака, перекатывающиеся по вершинам, и забывает на миг о поцелуях, об обещаниях, о счастье. Где-то в глубине долины воет собака. Беранже ощущает зов, зов заколдованного холма. Его жизнь находится там. Есть вещи гораздо сильней любви к Эмме: тайна, притягивающая его, жажда абсолютной власти, которая гложет его сердце. Эти вещи беспокоят его, почти пугают, и он в течение долгого времени пытается разобраться в смутном ходе своих мыслей.
— А, вы здесь.
Это только что появившийся Буа, этот соперник, со злым взглядом и, как всегда, ироничный и некстати. Тот, которому Беранже охотно сломал бы несколько ребер. Аббат ему платит тем же взглядом. Одним разом все темные мысли, роящиеся в его голове, улетучиваются, и в нем не остается ничего другого, кроме чувства ревности.
— Решительно, вы появляетесь всегда в тот момент, когда этого совсем не желаешь.
— Боже! Я не знаю, что вам ответить, отец мой. Неужели я вам помешал слушать исповедь нашей подруги?
— Это уже слишком!
Он берет своей рукой Буа за плечо. Его хватка груба, большой палец глубоко впивается в плоть. Он заставляет его повернуться вокруг своей оси. Другой рукой он хватает его за руку, выкручивает ее. Жюль Буа вскрикивает.
— Эй, вы, оба! Достаточно.
Эмма разделяет их.
— Таким ли образом ведут себя мои друзья? Драться передо мной как простые погонщики быков! Это все твоя вина, Жюль. Тебе только и следовало, что оставаться в Париже. Здесь мне нужен мужчина. Настоящий мужчина! Ты понимаешь…
Ребенок, которого мать отшлепала бы по попе при всех, не испытал бы большего унижения, не был бы убит больше, чем Жюль. Он медленно отступает назад, опустив голову, спотыкаясь о выступающие на поверхность камни. Под мало выражающим сочувствие взглядом Эммы он кажется полностью заслужившим свои невзгоды. Наконец он отворачивается и удаляется большими шагами в сторону замка.
— Ты была с ним более жестока, нежели я сам смог бы быть когда-либо по отношению к нему, — шепчет Беранже.
— Жестока с Жюлем? Сразу видно, что ты не знаешь ничего о страсти, которую он питает ко мне, он полностью покоряется мне. Он смог бы убить себя, если бы я его об этом попросила.
Немного смущенный и взволнованный, Беранже завладевает рукой Эммы, осознавая внезапно, что бесполезно бахвалиться перед такой женщиной, полной хитрости, коварства и силы воли, скрывающихся под маской ребячества и нежности. Она способна захватить в свои сети всякого мужчину.