— Я думаю, что у нас скоро будут гости, — говорит Беранже Илье.
— Это всего лишь сторожевые псы. Основная часть банды нас ждет дальше.
— Банды?
— Да, они многочисленны.
— Ты знал это и ничего не предпринял, чтобы избежать этой западни?
— Нет никакой опасности. Сопровождающий их человек не может взять на себя риск быть прямо скомпрометированным в убийстве. Все это является демонстрацией силы, цель которой заключается в том, чтобы произвести на нас впечатление.
Вдруг на дороге появляются клубы пыли, которые не только свидетельствуют о том, что приближается целая кавалькада всадников, но также вызывают у Беранже желание побыстрей убраться отсюда.
— А вот и вся банда, — шутит Илья.
— Человек с тростью, — говорит Беранже, втягивая свою голову назад в фиакр.
— Спокойствие, он не будет ничего предпринимать. Это как раз то, что я «видел»: епископ находится вместе с ним.
В самом деле, в середине группы всадников, под предводительством человека с волчьей головой, который называет себя Корветти, экипаж с элегантными формами, запряженный четверкой серых лошадей, взбирается навстречу фиакру.
— Стой! — приказывает какой-то голос.
— Остановитесь, — говорит Илья кучеру.
— Как вам будет угодно, месье.
Корветти поравнялся с ними. Он остается нем, в одной руке держит поводья, в другой сжимает свою трость, взгляд у него такой тяжелый, что становится страшно. Беранже нервничает, он готов наброситься на врага. Вот они совсем одни в этих затерянных горах, во власти этого монстра и его пятнадцати всадников.
— Вы чересчур смелы, Соньер, — говорит Корветти хриплым голосом.
— Господа, не будете ли вы так любезны проследовать за мной, — говорит кто-то в другое окошко фиакра.
Это молодой аббат. Он расправляет свое длинное тело, чтобы движением руки пригласить их выйти из фиакра. На его девичьем лице проявляется улыбка, которая одновременно выражает сожаление и ободрение.
— Монсеньор хочет пообщаться с вами но одному очень важному вопросу.
Они направляются вслед за ним к экипажу. Беранже пытается принять естественный вид, когда аббат открывает дверцу и указывает им на пустое сиденье напротив невысокого человека, костистого, высохшего, словно сухая ветка, с черными глазами, смотрящими на них с тенью улыбки.
Беранже не соблюдает положенные в таких ситуациях формальности. Монсеньор ожидает повиновения со стороны этого кюре. Монсеньор может ждать еще долго. Беранже прекрасно осознает ту обиду, которую он наносит старшему по званию, однако тот, кажется, ни капельки не оскорблен этим. Он улыбается более откровенно. Беранже озадачен этим. Монсеньор Кабриер, епископ из Монпелье, далеко не такой, каким он себе его представлял.
— Приветствую вас, господа, усаживайтесь… Вы, должно быть, устали: эти праздники в замке мадемуазель Кальве, ваши марсельские приключения. Все это достаточно тяжело переносится. Я узнал, что вы чуть было не погибли во время одного достойного сожаления происшествия. Во время пожара, мне кажется. Это время года благоприятно для такого рода происшествий.
— Опасного рода. По правде сказать, прискорбная попытка убийства, — с иронией поправляет его Беранже.
— Как вы далеко заходите, месье Соньер, — отвечает епископ тем же тоном. Попытка убийства? Но кто вам желает зла? Этот милый Корветти? Он иногда может вспылить против друзей Габсбургов, это правда, — и обоснованно. Я не понимаю, как люди, подобные вам, могли связаться с королевским домом Австрии. Разве не существует других королевских домов на этом свете? Корветти, присоединитесь к нам.
Человек с волчьей головой подгоняет свою лошадь к экипажу и взбирается на сиденье рядом с епископом. Беранже, сидя лицом к лицу с этим ненавистным ему человеком, должен усмирить свое бешено бьющееся сердце. Его челюсти сжимаются. Убийца Желиса сидит здесь, перед ним, безмятежный, уверенный в своей неприкосновенности, которую ему дает близость одного из любимых руководителей Церкви.
Беранже скрывает свое отвращение. Отныне ему нужно будет принять новый бой, гораздо более изощренный и опасный, чем все те, что он провел до сего момента. В первый раз он действительно осознает то, что его противники посланы Римом.
— Наши друзья имеют кое-какие небольшие упреки в ваш адрес, — продолжает епископ. — Однако я предпочитаю не слышать их. Мы все тут приличные люди, не правда ли? На чем я остановился? Ах да, как я мог о них позабыть: эти милые Габсбурги, эти бедные Габсбурги, эти дегенераты. Если бы я считал, что нужно разрушить Европу, я бы применил умственные способности этих бастардов для развязывания войны. Эти способности дали бы больше результата, чем микробы, послужившие Причиной эпидемий чумы в прошлом.
— Габсбурги явятся гарантами наших свобод в новой единой Европе, — возражает ему Беранже.
— Это заурядное семейство думает только о том, чтобы сохранить навсегда использование красивых униформ и вальсы. Народы для них никогда ничего не значили, кроме численности населения, как и для их соседей — немцев и русских. Вместе с ними человеческая раса пропадет. Ее господство будет окончено. А вы вступили в союз с этими князьями абсурда, всячески стремящимися страдать, стонать, кончать жизнь самоубийством. Кем вы рассчитываете стать под защитой этих больных? Ну! Скажите-ка мне? Глупыми животными со смиренным, голодным взглядом, с опущенными головами, машущими хвостами и принимающими побои? У вас есть лучшая доля.
— Вступить в ваши ряды, я полагаю? — продолжает его мысль Беранже.
— Какая прозорливость! У Сиона был хороший нюх, когда он выбирал вас, Соньер. Однако братья плохо оценили ваш аппетит и аппетит месье Йезоло. Я нахожу вас слишком молчаливым, сын мой, — говорит епископ, наблюдая за Ильей. — Я что, неправ? Вы мечтаете о том, чтобы присвоить себе вещь, которая не принадлежит человеку. Вы мечтаете о том, чтобы раскрыть замыслы Верховного Существа, задуманные в необъятных недрах незыблемой вечности? Вы хотите, вы, жалкие смертные, быть равными Богу в своих так быстро проходящих существованиях.
— То, что мы хотим, — это свобода действовать так, как нам самим заблагорассудится, — спокойно отвечает Илья. — У вас у самих есть такая свобода; у вас есть документы, вы можете свободно перемещаться в Разесе. Оставьте нас. Нам не нужен ни ваш дух братства, ни ваши нежность и сострадание, благодаря которым вы ощущаете наши боли, когда ваши интересы поставлены на карту. Тайна будет принадлежать лучшим из нас. Прощайте, монсеньор.
— Я уделю этой гонке за сокровищами все необходимое внимание. В нужный день я окажусь на вашем пути. И тогда будет только один победитель.
Илья соглашается с ним. Он разводит перед собой свои длинные руки и роняет их на колени, как если бы выражал сожаление по поводу ответа епископа.
— Нет, монсеньор, в этой гонке нет победителей. По опыту я знаю, что развязка примет форму бедствия, которое выше вашего понимания. Я отличаюсь от вас, монсеньор, отличаюсь своей натурой и своей верой. Как Иов, я изнуряю Бога вопросами, я требую, чтобы он объяснился, я еврей, а вы христианин. Вы герой трагедии, а я хранитель. Ни вы, ни я не созданы, чтобы побеждать.
— А наш друг? — произносит со скрежетом епископ, вытягивая свой палец в сторону Беранже.
— У нашего друга своя собственная судьба.
Странный разговор. Странный вывод. Илья испытывает раздражение, когда говорит о Боге, словно ему приходится разбирать ворох воспоминаний прошлого, незапамятного прошлого. Можно подумать, что он ссылается в своих словах на прежнюю плохо прожитую жизнь. Корветти, более бледный и устрашающий, чем когда бы то ни было, открывает дверцу. Беседа окончена.
Снаружи серые силуэты всадников, ставшие одинаково невыразительными из-за дорожной пыли и белого послеполуденного света этого августовского дня, выпрямляются и слушают приказы своего вожака, раздаваемые на английском и французском языках.
«У нашего друга своя собственная судьба». «Какая судьба?» — повторяет он мысленно, усаживаясь на сиденье в фиакре. Илья ему ничего не скажет. Беранже обречен пережевывать неизвестность этого будущего. Лишенные всякого смысла слова рассыпаются в его голове на части. Не герой, не хранитель, и ни одного слова о его судьбе.
Стук в дверцу. Волчья голова на опущенном стекле. Длинный вызывающий взгляд Корветти. И эти слова:
— Мы снова увидимся на холме.
Глава 31
Ренн-ле-Шато, 7 июня 1903 года.
Когда Мари идет к колодцу, ее первый взгляд предназначается Беранже. Когда она идет в церковь, то поступает тем же образом. И так обстоит дело со всеми первыми взглядами. Она отслеживает все изменения, которые происходят в нем. Подталкиваемый своими амбициями, с каждым днем он начинает все больше и больше важничать, как богатый вельможа. А она цепляется за воспоминания о том Беранже, которого она знала в самом начале, отыскивая среди окружающих ее вещей те, что могут оживить эти воспоминания еще больше. Она доходит до того, что празднует годовщину их встречи или годовщину их переселения в пасторский дом. Он принимает охотно все это, но сколь долго это продлится?
Силуэт Беранже вырисовывается в солнечном свете. Положив руки на бедра, высоко подняв свою голову, он остается в такой позе часами, любуясь тем, как осуществляются его намерения. А Мари, когда замечает его в такой позе, дает волю своим мыслям: «Он строит это поместье как доказательство своей победы, чтобы всегда иметь перед собой деревню, эту скалу, где наконец-то командует он… Qu’es pro per èstre damnada… Проклятый, да, проклятый дом богача, построенный на средства, вырученные от продажи золота Лукавого».
Однако она является его владелицей. Вот уже на протяжении нескольких лет Беранже покупает на имя Мари мелкие участки земли, расположенные вокруг пасторского дома. Это она под диктовку своего любовника составляет неумелой рукой распоряжения о приобретениях. И она же подписывает акты, свидетельствующие о покупке.