«Он нуждается во мне», — говорит она себе.
И тогда вся решимость, которую она накопила в себе, рассеивается.
— Хорошо, — говорит она, — я буду твоей наследницей.
— Я тебя люблю, Мари.
От этих слов «я тебя люблю», столь редко звучащих из его уст, она вся тает от счастья. Она закрывает глаза, кладя ему на грудь свою голову. Ночные шумы далеко, они не слышат их больше.
Глава 32
Ренн-ле-Шато, 14 марта 1908 года.
В тот день после полудня Будэ незаметно прибывает в деревню, проходит через новый сад аббата Соньера и поднимается на дозорный путь в башне.
«Сумасшедший, он сумасшедший», — говорит он себе, окидывая взглядом имение, в котором идут отделочные работы. Он замечает Мари возле резервуара с водой.
— Где он?
Мари смотрит на него с удивлением, спрашивая себя, каким образом он очутился здесь так, чтобы остаться незамеченным.
— Ты стала немой? Где он?
— В башне.
— Я пойду туда. А ты оставайся, где стоишь. То, что мне нужно сказать ему, тебя не касается.
Он быстро подходит к башне, превращенной в библиотеку, с силой открывает и закрывает дверь и встает перед своим коллегой, положив руки на бедра.
— Здравствуйте, отец мой, — говорит невинным тоном Соньер, который ожидал, что он появится с подобным выражением на лице.
Таким образом, он не проявляет даже беспокойства, когда Будэ бросает ему:
— Ты нас поставил в трудное положение!
— Должен ли я сделать из этого вывод, что монсеньор Кантегриль навестил вас с визитом?
— Никакой иронии со мной, — отвечает Будэ, протягивая свой указательный палец под нос Беранже. — Кантегриль пытается загнать нас в угол, я вижу в этом руку монсеньора де Босежур и, помимо них, всемогущего епископа оборванцев Кабриера[70].
Главный викарий Кантегриль трижды появился на непродолжительное время в Разесе: дважды в Ренн-ле-Шато и в последний раз в Ренн-ле-Бэн. «Это частное расследование», — ответил он двум аббатам, но им было хорошо известно, что Рим официально запустил полным ходом свою машину.
— Главный викарий меня внимательно выслушал, — спокойно говорит Беранже. — Я предъявил документы, оправдывающие мои расходы, и мы вместе выпили этого славного рома, который мне доставляют с Мартиники.
— Этот славный ром с Мартиники, который тебе поставляют целыми бочками! Это известно всему миру, Соньер, А шампанское, а лучшие вина Бордо, а коньяки, а все эти книги… Их здесь на какую сумму? Три, четыре, десять тысяч франков? И что это такое за сад, эта огромная теплица, что я заметил, эта оранжерея, эти пальмы, эти гуси, эти экзотические птицы? Когда ты остановишься, не собираешься ли ты соперничать с Людовиком XIV?
— С момента смерти Желиса я об этом совсем не думал.
— Ты об этом совсем не думал?
— Нет.
— Значит, ты абсолютно не уверен, что сможешь остановиться?
— Почему ты у меня все это спрашиваешь, проявляя столько интереса?
— Потому что в нашей власти оказать нажим на банки, где открыты твои счета. С другой стороны, Габсбурги могут прекратить свои выплаты по решению Приората.
— Я обойдусь без них, я могу…
Будэ, дрожа от раздражения, прерывает его:
— Сион запрещает тебе продолжать!
И он начинает ходить взад и вперед, становясь все более оживленным, выходя из себя.
— Это отвратительно, что ты предал нас. Ты каналья, жалкий тип, и иногда я желаю, чтобы ты воссоединился с Йезоло, который сбежал, как трус, когда иоанниты начали наводнять Разес.
— Илья не был трусом! Он пропал в подземелье.
— Так это ты так говоришь! Какое подземелье? То, что под горой Пик, так оно окончательно завалено на сотни метров. В Бордосе? Но там нет никакого входа. Я там бывал много раз после Твоего безумного сна.
— То, что я видел, не может быть подвергнуто сомнению.
— Я тебе предоставляю полное право поразглагольствовать, я снова вернусь, когда ты сможешь вести более разумные речи.
Будэ хлопает дверью.
Как только он освобождается от наводящего тоску присутствия Будэ, Беранже ощущает огромное облегчение. Внезапное спокойствие наполняет его тело, остававшееся до этого напряженным, и он закрывает дверь на ключ изнутри, чтобы ему снова не помешали. Его мысли опять обращаются к Илье, когда он достает саквояж своего друга, спрятанный в одном из книжных шкафов. Это одна из тех редких вещей, которую он смог обнаружить в доме Ильи после его исчезновения, все остальное было унесено двумя его слугами, проживавшими вместе с ним.
Беранже тешит себя мыслью потягаться самому с силами, которые содержатся в подземелье, но страхи одерживают верх, он еще не чувствует себя готовым. Он недостаточно воспользовался своим нынешним могуществом. Он хочет пожить еще, ощущая свою земную славу, и он не верит Святому Духу, который говорит, что сильные мира сего будут сильно мучаться. И он убирает назад саквояж.
«Я воспользуюсь им, когда придет тот день», — говорит он себе, крепко зажмуривая глаза, чтобы снова не оказаться свидетелем тех кошмарных сцен, которые ему довелось пережить под вершиной горы Пик. Он идет к окну, прижимает свой лоб к стеклу и созерцает свою землю. Разес. Повсюду виден свет, но это зимний свет, призрачный и ослабевший, светящийся над скалами и замерзшими ручьями, просачивающийся с неба на землю, продырявливающий испачканный грязью горизонт, над которым высятся призрачные арки.
В дверь башни стучат. В задумчивости он не двигается. Стучат настойчивее.
— Беранже, еда готова.
Мари, все время эта Мари. Вздох сопровождает его обострившиеся мысли. Он резко открывает замок. Она входит. Она улыбается, берет его за руку и настойчиво торопит покинуть башню.
Он смотрит на нее. Любит ли он ее, в самом деле? Ее присутствие приятно ему, по только пока они обнимаются. И она начинает очень быстро давить на него, часто становясь невыносимой со всеми своими страхами, крестьянскими суевериями и навязчивыми идеями. Однако он не может обходиться без нее. Без нее ему бы только и оставалось, что пялить глаза на девушек во время сбора урожая. Без нее он бы был просто старым аббатом, обуреваемым желаниями. Ему пятьдесят пять лет, и она поддерживает в нем последний огонек юности.
— Мари…
Он привлекает ее к себе и ласкает лицо, немного туповатое, с матовым оттенком, но пышущее здоровьем. Она смотрит на него так, что все его чувства и благопристойность вновь подвергаются испытанию. Глаза у нее глубокие, вытянутые, черные, блестящие, почти кажущиеся лихорадочными. Он прикасается к ней, вдыхает ее запах, ощущает через платье бедра и груди, одно лишь прикосновение к которым мгновенно пробуждает желание.
— Мари…
Она немного трется об него. Ее губы приоткрываются. Может быть, однажды этот грех станет в ней таким же большим, как и страх перед Дьяволом, глупый и необъяснимый, который непрестанно растет в ней на протяжении многих лет. В данный момент это не имеет никакого значения. Это такой сладкий грех! Она отдает себя во власть рук, которые давят ей на бедра. Но в этот момент ее любовник замирает.
— Беранже?
— Я…
На его лице виден отпечаток страдания. Он подносит руку к сердцу, корчит гримасу, покачивается.
— Беранже, ответь мне… Я тебя умоляю.
— Мне лучше, — говорит он через несколько секунд, обретая снова свои силы и ясность ума.
Это жжение в груди, эта боль: удар добела раскаленным лезвием. Приступ случается с ним впервые. Он не понимает, и Мари тоже не понимает.
— Что с тобой случилось?
— Я не знаю… Может быть, я много поел сегодня в обед. Я ощутил резкую боль в груди, как если бы хотели проткнуть мое сердце ножом.
— Ты проводишь слишком много времени в своей башне, которая недостаточно протоплена. Ты простудился. Ты хочешь, чтобы я позвала врача или целителя?
— Нет, это бесполезно, я сейчас себя вполне хорошо чувствую. Пошли домой.
Три недели спустя, когда весенний бриз разносит аромат цветов и листьев по всему краю, Беранже снова обретает весь свой задор. Вызвано ли это наступлением его любимого времени года? Вызвано ли это радостью, что он организует праздник в Бетани? Вызвано ли это радостью, что он снова с Эммой, приехавшей накануне? Он поет, ест, пьет. Боль позабыта. Позабыта эта щемящая тоска на сердце. Боль больше не является составной частью его жизни. Он отбросил ее, вышвырнул из своей памяти.
Одна только Мари проводит бессонные ночи, грызет ногти и изводит себя с тех пор, как она описала недуг аббата целителю и колдуну.
«Резкая боль в сердце, смертельная боль», — объяснили они ей. Один продал ей страстоцвет в форме настойки, которую нужно принимать с водой. Другой обменял у нее зеленое анисовое семя на вино. И вот она стоит со своей чашкой, неуверенная перед всем этим бомондом, собравшимся вокруг и внутри дома Бетани. Согласится ли он принять свое лекарство перед гостями?
Граф, судья, два депутата, супрефект, полковник и много других, чьих званий она не знает, толпятся перед столом, накрытым в саду. Даже иностранцы собрались здесь в гостиной. Одного из них величают месье Гийом, она уже прежде слышала это имя. Он прибыл три дня назад и проводит много времени с Беранже в башне или во время прогулок. В его присутствии Беранже чувствует себя порабощенным. Когда он обращается к нему, то делает это с большой почтительностью. Мари в этом не совсем уверена, но ей кажется, что дважды он назвал его «ваше высочество».
Гийом находится в доме. Она встречает его, высокого, элегантного, бледного, смотрящего на людей и на вещи так, словно бы он их не видит, как если бы его взгляд, отстраняясь от реального, углублялся все сильнее в потусторонний мир. Кто он? Он кажется честным и благородным. Он ей очень нравится. Если бы только у него был ответ на вопрос, что вызывает такое сумасшествие у людей на этом холме. Если бы он находился здесь для того, чтобы положить конец этой тайной войне. Если бы он был тем вожаком, чье существование она воображает себе, Мари не постеснялась бы и заговорила с ним, попросила бы у него пощады для Беранже, которого она ощущает в опасности, но все эти «если» требуют от нее осторожного поведения. Она довольствуется тем, что смотрит на него украдкой.