Творение Сиона: участвовать в объединении Европы при посредстве Приората и Габсбургов? Беранже думает об этом уже давно, но остается скептичным. Ему кажется уже невозможным осуществить единение во Франции. Правые силы, радикалы, социалисты — все переживают идеологические кризисы. Последним по времени является кризис радикализма; и по-другому не может быть, так как все хотят опереться на разнородные средние классы, которые совершенно не могут поддерживать республиканский порядок, установленный без общей идеологии. Народ устает, и министры сменяют друг друга: Бриан, Мани, Кайо, Пуанкаре и снова Бриан… Как заставить разделенных французов согласиться с мыслью об Имперской европейской республике, когда они все меньше проявляют интереса к своей колониальной империи, которая занимает около одиннадцати миллионов квадратных километров и привлекает едва лишь 8,8 процента капиталов.
«Еще слишком рано, — говорит он себе. Мы хотим опередить историю, построить европейскую нацию, тогда как коллективное сознание все еще ищет свой путь между Дюнкерком и Бастией, национализмом и социализмом».
— Я вам разве недостаточно принес золота? — спрашивает он внезапно.
— Золото Соломона — это одно, духовное наследие Храма — совсем другое. Нам нужно второе. Только оно сможет установить наше господство.
— А еврейский народ, как вы поступите с ним? Не является ли он настоящим наследником?
— А кто вам говорит, что Габсбурги не принадлежат к этому народу и ко всем остальным? Мы являемся обладателями божественного права. Мы носители божественной крови. Чтобы добиться признания народами, нам нужно еще больше. Надо дать людям ощущение и доказательство того, что мы являемся высшими существами и у нас добрые намерения. Когда мы завладеем священным предметом, нам нужно будет оставаться смиренными — я надеюсь на это. При этом условии мы сохраним наше господство над четырьмя стихиями. Что бы ни произошло, я нуждаюсь в вас, Соньер, вы единственный, кто может обмануть бдительность властей над вашим приходом.
Произнесенная князем речь оставляет Беранже в задумчивости. Он очень хорошо улавливает то, что говорит Иоганн фон Габсбург, но он также предчувствует, что эти слова произнесены не только князем, обращающимся от имени своей семьи. Он понимает, что этот человек призывает его на помощь изо всех своих сил. Австрия тонет. Мир идет ко дну. Несмотря на Сион. А этот князь, вместе со всеми своими человеческими слабостями, требует огромное наследство, которое он хотел бы сохранить вместе с господством над четырьмя стихиями.
«Подобный человек не существует», — говорит себе Беранже, думая о том, чему учил его Илья.
Он смотрит князю прямо в глаза, прощупывая его до самой души, пытаясь найти в нем неподкупного человека, выходящего победителем из всех испытаний и оказывающего сопротивление четырем основным искушениям. Ему кажется, что он сейчас слышит Илью:
«Человек, который доберется до самой сути тайны, станет господином четырех стихий. Он будет повелевать огнем, воздухом, водой и землей. Его сердце станет горячим, великодушным, нежным и верным. Он будет обладателем четырех церковных добродетелей: целомудрия, умеренности, силы духа и справедливости, четырех добродетелей по Платону: мудрости, мужества, сдержанности и порядочности, и четырех качеств согласно Санкарачарье: рассудительности, беспристрастия, шести золотых правил праведного поведения и желания избавления. Наконец, он будет действовать всегда во имя четырех священных букв — Яхве».
И это совсем не тот человек, который сейчас сидит напротив него; Беранже уверен в этом. Он хочет ему сказать, что тот является князем, созданным из плоти, из плоти дураков, что жертвуют собой во имя какого-либо дела.
— Ты никогда не будешь править! — кричит в этот момент какой-то голос.
В изумлении все трое мужчин поднимают свои головы. Не веря услышанному, они ищут того, кто только что произнес подобный приговор.
— Ты никогда не обретешь власть, Габсбург!
На этот раз они замечают его.
— Там! — кричит Будэ, протягивая свой палец в сторону цепочки чахлых деревьев.
— Он! — ревет Беранже.
— Корветти, — шепчет Иоганн.
— На этот раз он не скроется от меня, — говорит Беранже, устремляясь по склону, который отделяет его от деревьев.
Карабкаться тяжело. Когда он добирается до нужного места, совсем запыхавшись, человек с волчьей головой исчез. Он обшаривает кусты, потом увеличивает круг своих поисков. В одном месте он замечает, что трава примята, в другом сломана ветка. Его враг направился в сторону Пик. Соньер снова принимается бежать, останавливается, подносит руку к сердцу. У него пересохло в горле, руки трясутся, голова пылает. Цепь гор начинает плясать у него перед глазами; он пошатывается, стоя под солнцем, и видит все через завесу, которую лихорадка подняла перед его глазами.
«Я переоценил свои силы… Мне не стоило оставлять других».
Он вздрагивает, замечая, что пролежал без сознания несколько секунд. Нервы его напряжены, так как он осознает близкую опасность. Внезапно какой-то камень скатывается вниз совсем близко от него. Он поворачивается в ту сторону, откуда раздается шум, уши его внимательно слушают, глаза наполовину прикрыты. Он пытается уловить малейшее движение в кустах.
«Мое сердце… Мне больно…»
Он слышит, как второй раз ударяется камень, на этот раз еще ближе к нему, потом что-то, какая-то тень, движение воздуха, свист инстинктивно заставляют его пригнуть голову и отпрыгнуть в сторону. В своем рывке он спотыкается и падает на спину.
— Все еще такой же резвый, отец мой, как я посмотрю.
Беранже замечает человека, держащего трость-шпагу. Это ее лезвие свистело в воздухе и продолжает еще свистеть, сверкает и втыкается в землю в двух пальцах от его шеи. Все еще продолжая лежать, он пытается восстановить свое дыхание. Сердце немного отпустило. Ощущение дурноты начинает проходить.
— Когда же вы поймете, что я уже мог убить вас до этого десятки раз? — продолжает человек с волчьей головой. — Мне что же, следовало вам давать новую отсрочку при каждой нашей встрече?
— Так сделайте это, Корветти, окажись я на вашем месте, я бы не колебался.
— У меня нет намерения уничтожать вас.
— А в Марселе?
— Это было ошибкой. Теперь времена совсем не те.
— Я знаю! Пий X — это уже больше не Лев XIII. Новый Папа не поддерживает вас больше уже так открыто. Воспользовавшись Церковью Иоанна, вы сыграли на руку республиканцам в Европе, чтобы установить власть Церкви Петра. Это время закончилось, Корветти. Пий X не последует за вами по этому пути. В своем обращении «Vehementer nos» не сказал ли он о том, что осуждает «Разделение, как глубоко оскорбительное по отношению к Богу, которого оно официально отрицает, провозглашая принцип, что Республика не признает никакого вероисповедания»? И, может быть, оставляя Францию, он раскроется Габсбургам?
— Ха! Ха! Как вы хорошо переделываете историю, Соньер. Видно, что вы плохо знаете людей.
Беранже широко раскрывает глаза. Его недруг наклоняется к нему и добавляет совсем тихо, почти у самого уха, как если бы он хотел доверить ему опасный секрет:
— Пий X был убежден монсеньором де Кабриером. Пий X, как до него Лев XIII, боится потерять свой трон из-за австрияков. Он содрогается при мысли о том, что увидит однажды какого-нибудь Габсбурга в роли императора и главы целого мира.
Корветти выпрямляется, но оставляет одно колено стоять на земле. Они смотрят друг на друга. Беранже чувствует, что снова владеет всеми своими силами, способностями и агрессивностью. Человек с волчьей головой все еще продолжает говорить, готовый нанести удар своей тростью-шпагой.
Они ненавидят друг друга больше, чем когда бы то ни было. Однако они солидарны перед тайной холма. Но солидарны в чем?
— Пойдемте с нами, Соньер, мы готовы принять вас. Каким образом мне удалось бы вас убедить? Наша битва справедливая. Вы хотите добра человечеству, но хотеть его совместно с Габсбургами — это значит изначально надеть на него оковы.
Корветти преследует свою цель. Он продолжает убеждать Соньера. На что он надеется? Слишком поздно возвращаться назад, к новым альянсам. Слишком поздно, чтобы просить прощения. Никогда Беранже не присоединится к клану убийц Желиса.
— Достаточно, Корветти!
Корветти напрягается на какую-то долю секунды. Беранже кулаком бьет его в нос, отталкивает, обезоруживает и подминает под себя. Его руки начинают сжимать шею врага… Взгляд Корветти уже подернулся красной пеленой. Эта проклятая кровь, которая пульсирует под пальцами Беранже.
— Подумай о Боге! — говорит Беранже.
Корветти извивается, ползет, увлекает за собой аббата к бездне.
— Ты подохнешь вместе со мной, — выплевывает он.
Над их головами остается только лощина, почти отвесный склон, покрытый чахлой, побитой градом растительностью Он растрескался под воздействием стихий, которые постоянно стремятся к тому, чтобы скинуть вершины Разеса в долины.
— Нет, — отвечает Беранже, ослабляя хватку.
Он поднимает противника за лацканы пиджака, взваливает на себя, делает около двадцати шагов, ноги его подкашиваются, и он валится вместе со своей ношей. Небо и скалы начинают вращаться, в то время как он борется с тошнотой, вызванной изнеможением, и бешеный гул его крови смешивается с хрипами Корветти. Тот жадно хватает воздух, кашляет, ничего не предпринимает, чтобы вырваться, слишком измотанный борьбой.
Сердце. Слабая боль. Беранже содрогается. «Нет, не сейчас!» — говорит он себе. Боль тотчас прекращается. Он вздыхает и снова подносит свою руку к горлу противника, который, собравшись с чувствами, пытается приподняться. Более хрупкий и пожилой, Корветти не имеет ни одного шанса выстоять против Соньера.
— Давайте, кончайте со мной, — произносит он с бульканьем, — но вы пронесете этот грех до самого скончания времен.
— Какой грех? Негодяй! Я мщу вместо Господа. Ты заклеймил себя убийством Желиса. Что у тебя есть сказать в свою защиту? Приведи мне хотя бы один веский довод, чтобы я тебя не отправил немедленно в преисподнюю. Быстрей!