— Нет… Это бесполезно… Я отжил свое время.
— Кто же ты такой? И кто эта Анжелина, именем которой ты подписываешься под всеми своими преступлениями?
— Убей меня, священник… Убей меня.
— Кто она? Я хочу знать.
— Анжелина…
— Говори…
— Анжелина, так звали мою дочь и мою жену.
— И что дальше?
— Их изнасиловали, потом животы их были вспороты саблями австрийских солдат… В провинции Венеция, у нас дома, вот уже сорок лет тому назад. Моя доченька… Она умерла в пять лет… Убей меня.
Отблеск ужаса мелькает в мрачном взгляде Беранже. Его рука оставляет шею Корветти. Он выпрямляется, смотрит на небо, сжимает кулаки.
«Так вот что толкает его, чтобы сражаться против Габсбургов…»
— Проваливайте, — говорит он ему, — и не появляйтесь больше никогда передо мной, так как при нашей следующей встрече я вас не пощажу.
— Тогда я вас убью, — отвечает Корветти глухим голосом прежде, чем исчезнуть.
Прошло время. Время замерло, когда Беранже покидает поле битвы, испытывая отвращение. Он даже не знает больше, где он находится. Для него мало значит, пойти ли на север или на юг. Проходя мимо лужи, он замечает отражение, и ему требуется время понять, что это он сам. Мужчина с осунувшимся лицом, преждевременно постаревший, — вот что с ним стало. Что скажет Мари, увидев его таким, растрепанным, с запачканной и разорванной сутаной, с огромными кругами под глазами?
Он расскажет ей, что с ним приключился приступ.
Чисто случайно Беранже выходит к Дрожащей скале. Будэ и Иоганн исчезли. Ну, ему не на что жаловаться. Он не ожидал увидеть их снова здесь. Они, должно быть, отправились на его поиски — или покинули его на произвол судьбы. Он пытается ощутить волнение по этому поводу, но у него ничего не получается. То, против чего он бессилен, кажется, ухитряется спроецировать на него что-то неудержимо комичное. Он принимается думать о своей «жизни в качестве рантье», об этой жизни без принуждений, описанной Иоганном фон Габсбургом.
«Что за жизнь у меня теперь будет?»
Ему с трудом представляется, что он будет смеяться до последнего дня этим звонким и разнузданным смехом среди элегантных женщин, показывающих в моменты распутства свои лодыжки, колени или самый верх груди. Он был первым из своего семейства, кто победил нищету, неизбежно встававшую на жизненном пути всех Соньеров, подобно мрачной стене, о которую тщетно разбивались все его предки. И для чего это ему послужило? Это богатство, пользуется ли он им в самом деле, тогда как его сердце угрожает ему остановкой в любой момент и тысяча врагов подстерегает его? Даже его любовь к Эмме ослабла. А она сама после их расставания в Мийо вышла замуж в январе 1903 года за этого отвратительного Жюля Буа, порвав с ним, правда, в апреле того же года, после сильной ссоры. Потом был Хиггинс, миллионер. Об этом искателе приключений, о котором говорили, что он слепой, Соньер не знает практически ничего. Ни о ее поездках на Восток, где Эмма связала себя дружбой с одним индийским мудрецом из воинствующего сословия кшатриев. Он уже умер, и она взывает к нему, чтобы защитить себя. В Бетани, прежде чем уехать, она воззвала к нему, чтобы он пришел на помощь ее любовнику.
«Эмма… Эмма», — думает он.
Пышное тело в его объятиях — это все, что у него остается от нее после каждой из их встреч. Память об Эмме стирается. Дневной свет меркнет. Холмы становятся мрачными. Это приятное время, предшествующее наступлению ночи. И образ Мари захватывает Беранже. Она должна ждать его. Он представляет ее перед домом. Когда она увидит его, от счастья кровь прильет к ее лицу, которое не умеет ничего скрывать, и оно отобразит все ее чисто детское счастье. Она является последним островком, последней надеждой, последним мирным пристанищем, которых он не заслуживает.
Глава 33
Ренн-ле-Шато, январь 1909 года.
Болезнь. Целитель Арно знает ее великолепно. Это самая верная спутница его жизни. Ему приходилось лечить всякие ее разновидности, объединяясь иногда с колдунами, но никогда с врачами. Повсюду его встречают как Иисуса. Ему приходится много странствовать, особенно зимой, волоча свои подбитые гвоздями башмаки из Куизы в Антюнью, из Пюивера в Ревель, из Арка в Мизегр. И вот он уже в Ренн-ле-Шато, собирается посетить семейства Руже, Мори, Мери, Пешу. Он сталкивается на пороге дома семьи Бланк со своим смертельным врагом, врачом из Куизы.
— Привет, доктор. Ну как, идем убивать моих клиентов?
— Опять ты, голубчик. Я заявлю на тебя в полицию!
— Да вы не сделаете этого. Я знаю полно случаев, против которых ваши лекарства ничего не могут.
— Чтоб тебя Дьявол забрал к себе!
— Пусть он вас защищает.
Арно входит в дом Бланков. У отца подагра. Он делает ему на ступню согревающий влажный компресс из теплого меда и заставляет проглотить отвар из корней пырея. У сына сильный жар. Ему он прописывает настойку из огуречника, ромашки и шалфея, потом массаж шеи и груди с применением какой-то микстуры, разогревающей кожу. Его благодарят, платят за работу; он бросает монетки в большой холщовый мешок в гущу коробочек, содержащих кору деревьев, корни, листья, кожуру, бальзамы и кремы, потом уходит и уносит с собой все эти вкусные запахи растений, среди которых доминируют лаванда, розмарин и укроп. Женщины провожают Арно к выходу и протягивают к нему руки. Они стараются уловить признаки надежды на его распухшем лице с крючковатым носом. В ответ они слышат, как его уродливый рот произносит:
— Все будет хорошо. Вы встречались с врачом, вы приняли меня. Вам теперь только остается пойти пообщаться с Всевышним.
— Да, да, мы собираемся пойти помолиться, — торопится ответить самая пожилая из них.
И вот они тотчас же направляются в церковь: мать, сноха, бабушка и три малышки. Первая идет во главе, вторая ведет за собой малышек, а третья, прихрамывая и опираясь на свою палку, шаркает своими сабо по промерзшей почве. Подолы их темных платьев раздуваются от сильного ветра, подобно куполам парашютов. Закоченевшие руки судорожно цепляются за платки и кофты из толстой шерсти.
— Я забыла свои четки, — говорит, заикаясь, бабушка.
— Ничего страшного, иди дальше, — отвечает мать.
— Нужно будет окунуть руку в водичку у Дьявола? — спрашивает старшая из девчушек.
— Да. Замолчи. Думай об Иисусе. И Дьявол оставит тебя в покое, — отвечает ей сноха.
Деревня пустынна, но они слышат поскуливание собаки и стук молотка кузнеца. По мере того как они приближаются к церкви, троица взрослых перечисляет то, о чем нужно попросить Господа. Это не очень трудно. Любой из верующих, если его душа легка, может обратить Божью благодать на своих родных, и на урожай, и на корову, которая должна отелиться, и на кузена, обещавшего прислать денег — и…
Дверь церкви открыта настежь. Они вваливаются туда всей толпой и берут приступом кропильницу, стараясь не смотреть на Асмодея. Однако Дьявол, чье ужасное лицо оказывается на уровне лиц девчушек, пугает их так, что две самые маленькие принимаются плакать.
— Перестаньте, — сердится мать, дергая их за волосы, — ну вот, опять начинается, теперь нужно будет просить прощения у Иисуса.
Поднимаясь к алтарю, женщины делают короткие остановки и крестятся перед святыми обоих полов, облаченными в свои цветастые наряды. Наконец они встают на колени в первом ряду.
— Я молюсь за мужчин, — говорит мать, — а что касается вас, то вы молитесь за все остальное.
Распределив таким образом обязанности, они сосредотачиваются на словах, но, едва лишь они начинают «Отче наш», как бабушка прерывает их:
— Вы слышали?
— Нет, — отвечают обе другие. — Что?
— А вы, малышки?
— Нет…
Старая женщина прислушивается. Она видит плохо, зато слух у нее хороший. Что-то перемещается по церкви. Звук идет из глубины, со стороны входной двери, со стороны Дьявола. Женщина отрывает колени от пола и с трудом разгибается.
— Ты куда идешь, бабуля?
— Aval, aval[72].
— Вернись назад!
— Собака забралась в церковь, надо выгнать ее.
— Да нет же, это ветер…
— Я не могу молиться с открытой дверью, я пойду и закрою ее.
— Вернись, я тебе говорю.
Бабушка не слушает свою дочь. Звук повторяется. Животное скоблит по полу или по кропильнице.
— Отвратительная тварь, — сердится старая женщина, грозя своей палкой кому-то в тени.
И именно в этот момент на нее наскакивает ужасное существо. Она издает крик, монстр отвечает ей, издавая пронзительный вой, потом вспрыгивает на исповедальню.
Растянувшись на каменных плитах, старуха клацает зубами. Ошеломленные, обе женщины и малышки видят, как зверь, одетый в красное, совершает всякие кувырки, обнимает святых, опрокидывает свечи, потом исчезает за входной дверью. Придя в себя, старуха кричит:
— Le Diable es arribat! Le Diable es arribat!
А остальные устремляются к ней, поднимают и уводят с собой, и их голоса присоединяются к ее крикам на выходе из церкви:
— Пришел Дьявол! Пришел Дьявол!
Дьявол быстро несется сквозь сад у пасторского дома, взбирается на одну из пальм, которые Соньер только что посадил, и спрыгивает вниз у входа в дом Бетани. Там, издавая еще одно завывание, он принимается колотить в дверь своими волосатыми ступнями и кулаками.
— А, вот и ты, — говорит Мари, отворяя дверь.
Зверь устремляется в коридор, несется к лестнице, делает прыжок, уцепляется за люстру, раскачивается и приземляется на лестничную площадку, описав в воздухе грациозную кривую.
— Мела, иди сюда! — зовет Мари, которая бежит за ним вдогонку. — Ну вот, теперь у нас есть еще и обезьяна.
Обезьяна является последним приобретением Беранже. Он также купил собаку и назвал ее Помпонне. Странные имена для животных, но, может быть, это сделано в честь Помпонниуса Мела, который установил местонахождение сокровищ Пирена в южной части Каркассоны.