Мела встречается с Помпонне. И оба зверя направляются к комнате аббата, причем обезьяна уцепилась за хвост собаки. Их шумное прибытие не смущает целителя.
Склонившись над Беранже, Арно скалит зубы в улыбке, выражающей сочувствие. Он осматривает лицо аббата, прикасается к его шее и груди.
— Ваше тело поизносилось внутри, — говорит он.
— Надо, чтобы оно продержалось еще какое-то время.
— А это будет видно, и зависит это больше от вас, чем от меня.
Беранже прекрасно знает, что единственный способ выжить после периода неистового разгула состоит в том, чтобы стать непримиримым аскетом. Это то, чего хотели бы оба врача, которые его регулярно навещают. Он не может удовлетворить это их требование. В особенности сейчас. В момент, когда ему стало известно, что епископство хочет заменить его в Ренне аббатом Марти. Решение было принято в начале января епископом из Каркассоны, монсеньором де Босежур.
— Вам следовало бы сдерживать себя во всем, — говорит Арно.
— Мне сдерживать себя?
— Жить в спокойствии, ни о чем не думать, не нервничать.
— Невозможно, у меня нервы оголены. Меня хотят сделать кюре в Кустуже! Меня хотят сместить по непонятной причине. Я потерял сон из-за этого.
— Многие люди посматривают с вожделением на ваше имущество. Если вы отправитесь в Кустуж, то бьюсь об заклад, что епископ пришлет сюда своих казначеев, чтобы составить опись всего того, чем вы владеете.
— А это уже другая история, так как я совсем не намереваюсь уезжать!
— Успокойтесь, я сейчас приготовлю вам лекарство.
— Они хотят войны, они ее получат! Я здесь хозяин…
Беранже отталкивает Арно, встает с кровати и принимается ходить взад и вперед. Мела прыгает к нему на руки, а Помпонне следует за ним но пятам, обнюхивая пол. Он отбрасывает в сторону ночной горшок, который попадается ему по пути. Ему кажется, что он должен отделаться еще от многих других вещей; даже камин с его спокойным огнем раздражает его. Прорвать матрац, пробить потолок и крышу Бетани, пробить небо, сделать так, чтобы сдохли епископ из Каркассоны и епископ из Монпелье.
Арно рассматривает обнаженный торс аббата с умилением и восхищением. Он внимательно изучает ярко выраженные линии его грудной клетки, руки, длинные и мускулистые, прочные, как поленья, широкие и мощные плечи. Несмотря на возраст, на это тело приятно посмотреть. Оно не очень сильно изменилось с тех пор — а скоро уже будет двадцать пять лет, — когда его обладатель был драчуном, которого уважали во всем регионе. Остается сердце, механизм, благодаря которому все это продолжает жить.
— Насос протянет еще добрых десять лет, — делает вывод Арно.
— Десять лет… Это больше, чем нужно, чтобы закончить то, что я начал.
Внезапно Беранже начинает смеяться. Он думает о той гримасе, которую должен был скорчить епископ, когда узнал, что Мари Денарно является собственницей имения.
Всякий священник, который противится Церкви, вступает в бесполезную борьбу, совершает преступление и грешит из-за гордыни своей. Соньер является таким священником, и он гордится этим. Он победит и обнаружит Ковчег. Перед ним ничто не устоит, все отступят: и те, кто пришли из Рима, и те, кто являются наследниками Меровея или пророков. Он будет героем, который почти прикоснется к Богу…
Беранже организовал свою защиту. Письмо, которое монсеньор де Босежур обнаружил 29 января 1909 года на своем письменном столе, информирует о том, что, к его великому сожалению, аббат Соньер не счел нужным подчиниться распоряжениям епископства. Оно содержит следующую фразу, в которой нет никакой двусмысленности:
«Я заявляю вам об этом, монсеньор, со всей твердостью, которую может проявить сын, почитающий отца своего, что я никогда не уеду отсюда…»
Официально он подает в отставку 1-го февраля 1909 года, после того, как привлек на свою сторону всю общину из Ренн-ле-Шато и его муниципальный совет. Отныне он будет вести борьбу, встав во главе всех жителей деревни. А так как он взял пасторский дом в аренду на пять лет, начиная с 1-го января 1907 года, то его преемник не сможет поселиться в Ренне.
Беранже прогуливается по секретариату епископства и раздумывает над тем, как реагировать в сложившейся ситуации. Он ходит взад и вперед, иногда выходя в коридор, совершенно не замечая присутствия целого потока клерков и аббатов, пришедших сюда, — кто просто от скуки, кто из зависти, кто из ненависти, другие из солидарности, а большинство из любопытства, — чтобы взглянуть на священника, носящего такое скандальное имя. Они все опасаются его. Несмотря на бесконечные перемещения из одного кабинета в другой, он все еще сохраняет то спокойствие, ту непоколебимую уверенность, которую дает человеку убежденность в том, что Он самый сильный.
Он прибыл давно, а его все еще заставляют ждать. Беранже спрашивает себя, не допустил ли он ошибку, явившись по приглашению монсеньора де Босежур[73]. Он бросает беглый взгляд на часы. Полдень. Солнце уже высоко. Колокола епископства начинают оглашать окрестности своим звоном, их примеру тут же следуют колокола других церквей. Их близкий бой раздается в зале так, как если бы они раскачивались прямо под потолком вместо медных люстр. Звук этих колоколов переносит его в деревню, в церковь, ныне пустующую.
В течение всех прошедших недель, проведенных в трудах, он приготовился к военным действиям так же, как это сделал бы любой генерал перед битвой. Он никогда не был так близко от Бога. В то время как церковные службы проводились двумя другими священниками, временно замещающими его, он продолжал молиться с тем же усердием, с тем же профессиональным сознанием, повторяя еще более ревностно священные ритуальные действия в небольшой часовне, оборудованной под теплицей, примыкающей к дому Бетани. Он хочет продолжать игру, ни в чем не отступать от обязанностей священника, несмотря на отставку. Он снова живет в пасторском доме. Здесь он принимает поддержку от кюре региона и от именитых граждан, продолжая общаться со всеми теми, кто проявляет симпатию к нему, а таких много.
Один только Будэ избегает его. Во время их последней встречи тот объявил ему, что Приорат, учитывая обстоятельства, был обязан сильно сократить величину ассигнований, перечисляемых в банки.
«Не осознаешь ли ты, — добавил он, — всего того, от чего мы тебя оберегаем, делая так, что некоторые из твоих желаний не осуществляются. Ты слишком сильно показал, что богат. Все эти епископы, что ополчились против тебя, не дадут тебе никакой передышки, если ты будешь продолжать строить. А мы все еще нуждаемся в тебе, Соньер. Нам нужен Соньер, свободный от всяких принуждений».
Беранже начинает нервничать, садится, постукивает кончиками ногтей по дереву стола, за которым сидит секретарь. Писака бросает на него косой взгляд, потом снова принимается за работу, старательно выводя пером на листе бумаги каждую заглавную букву, пытаясь изобразить их жирными и в готическом стиле. Какой-то голос вдали читает псалмы. Сначала Беранже пытается уловить их слова, но его внимание быстро переключается на другое. Его взгляд покидает секретаря, чтобы прильнуть к тяжелой искусно обработанной двери, которая его отделяет от епископа.
Половина первого дня. Раздается звон колокольчика. Бумагомаратель покидает свой стул и устремляется, низко согнувшись, в сторону кабинета епископа, бесшумно скользя по полу.
«Должно быть, сейчас моя очередь», — говорит себе Беранже, бросая беспокойный взгляд на Христа на кресте, который, кажется, склонился к нему с выражением мучительной жалости на лице.
— Отец мой, если вам будет угодно проследовать за мной.
Секретарь, ставший совсем невзрачным, показывает дорогу. Раньше монсеньор Бийар принимал его с радушием. Сегодня монсеньор де Босежур смотрит ледяным взглядом, как Соньер приближается к нему.
У епископа большая голова. Над широким губастым ртом виднеется толстый нос. Его глаза немного провалились, словно их потянули книзу тяжелые подглазные мешки, чей цвет приближается к коричневому.
Беранже мгновенно ощущает в нем жестокого и непримиримого врага. С ним бесполезно вести всякие переговоры. Епископ из Каркассоны является достойным слугой епископа из Монпелье. Подобно ему, он, кажется, осведомлен обо всем, чем командует. На людей такого типа можно взвалить все бремя нынешнего мира.
— Садитесь.
— Спасибо, монсеньор.
— Итак, это вы исполненный почтения сын, который не хочет повиноваться? — говорит он, показывая письмо, написанное Соньером в январе.
— Но который желает продолжить служить Богу, — добавляет Беранже.
— Гм… Вы служили ему странным образом.
— Я служил ему в соответствии с моим темпераментом.
Епископ резко отвечает, злобно посмеиваясь:
— Какой мужчина, достойный и набожный снаружи, порочный и аморальный внутри! Я начинаю в самом деле верить тому, что мне рассказали о вас.
— И что вам рассказали, монсеньор?
— Вы великолепны в своей роли невиновного, приговоренного своей ровней. Это хорошо… Продолжайте в таком же духе, никто не должен знать правду.
— Я не понимаю, монсеньор, вы не отвечаете на мой вопрос.
— Как вам будет угодно! Мне довелось услышать, что вы являетесь любимчиком многих дам и очень любите все то, что пьется.
— Я исповедую многих женщин, это правда. А мое вино для мессы превосходного качества.
— Достаточно, Соньер! Вы ведете скандальную жизнь. И этот скандал обрызгивает грязью все епископство. Вы бесстыдный развратник, позор для Церкви. Вы никогда не должны были становиться монахом.
— И именно по этой причине вы хотели, чтобы я исполнял свои обязанности в Кустуже. Очень похоже на продвижение по службе. Это деревня, которая гораздо больше Ренн-ле-Шато, и многие священники хотели бы быть назначенными туда. Получается, что, если бы я превратил Бетани в публичный дом, у меня были бы шансы получить приход в Куизе или в Лиму.