– Версий может быть три: ее сознательное решение, потеря памяти и – я очень надеюсь, что это не так, – самоубийство. Интуиция подсказывает мне, что причина – одна из первых двух. В самоубийство я решительно не верю. Мне представляется, что если кто-то намерен свести счеты с жизнью, то он хоть иногда станет этим угрожать, а с Агатой такого никогда не было. Кроме того, вообразите человека, решившего покончить с собой, который сел за руль, проехал много миль, снял с себя тяжелую шубу и ушел в никуда. Да это попросту лишено смысла. В любом случае, помышляй моя жена когда-нибудь убить себя, она, я уверен, рассматривала бы только яд. Она во время войны несколько лет проработала сначала медсестрой, а потом – в аптеке, и очень хорошо разбиралась в ядах – они, кстати, постоянно фигурируют в ее книгах. Она выбрала бы именно этот способ, а не таинственное самоубийство где-то в лесах, но я в любом случае не думаю, что речь идет о самоубийстве. – Он говорил несколько сбивчиво, повторяясь, но как уж вышло, так вышло.
– То есть вы считаете, что исчезновение миссис Кристи – это либо осознанный акт, либо результат потери памяти?
– Да, это так, и я склоняюсь к версии о потере памяти, – отвечает Арчи, ни на секунду не выпуская из головы инструкций из письма.
– Вы не могли бы подробнее описать тот день, когда миссис Кристи пропала?
– Мы с полицейскими это уже тысячу раз проходили, но охотно готов просветить и вас. Я вышел из дома, как обычно, в четверть десятого, и это был последний раз, когда я видел свою жену. Я знал о ее планах провести уик-энд в Йоркшире, но это все, что было мне известно на тот момент. Позднее мне сказали, что утром она куда-то уезжала, а потом вернулась и обедала дома одна. После обеда они с нашей дочерью навещали мою мать в Доркинге. К вечеру она приехала и ужинала здесь – одна. – Арчи переходит почти на шепот. Стоит ли говорить о других событиях той пятницы?
– Вам известно, что случилось потом? – спрашивает Джим.
Арчи колеблется – как бы правильнее подать свою позицию?
– Я не знаю, что именно произошло, ведь мы с женой были в разных местах. Могу лишь предположить, что она – по причинам, мне не известным, разнервничалась и не смогла достаточно успокоиться, чтобы заняться чтением или письмом. В прошлом я и сам испытывал нечто в этом роде, и когда тебя накрывает подобное настроение, то просто бредешь куда глаза глядят, лишь бы привести в порядок мысли и успокоить нервы. Но моя жена не слишком большой любитель пеших прогулок, и если она хочет освежить голову, то предпочитает сесть за руль.
– А чемодан?
– Она же хотела поехать в Йоркшир. И могла решить отправиться туда сразу после того, как прокатится. – Арчи понимает, что это не вполне вписывается в его сюжет, но что он может сказать еще?
– Она взяла с собой деньги? Ответ на этот вопрос мог бы указать нам, действовала ли она сознательно или уже страдала повреждением памяти.
– Ни до, ни после ее исчезновения ни пенни не было снято ни с нашего общего счета в Саннингдейле, ни с ее личного счета в Доркинге, и это – лишнее подтверждение тому, что все произошло спонтанно. Более того, обе чековые книжки по-прежнему лежат дома.
– Что вы думаете об имеющихся фактах? Подкрепляют ли они какую-либо из версий – об осознанном акте или о потере памяти?
– Полагаю, я высказался недвусмысленно, когда говорил, что потеря памяти – наиболее вероятный вариант.
– Но все же, если чисто теоретически принять версию о сознательном акте, можете ли вы объяснить, что могло ее подтолкнуть к этому? – Барнс не смотрит в глаза Арчи, он уставился в список своих вопросов.
Арчи чувствует, что начинает закипать. Так вот, к чему Барнс клонил всю дорогу! Каким же дураком надо быть, чтобы поверить, будто именно этот газетчик сочувствует тебе больше остальных! Все они одним миром мазаны, душу продадут ради сенсации. Но нельзя позволить нарастающему гневу сбить себя с выбранного курса.
– Понятия не имею, что могло бы побудить Агату к побегу, – продолжает Арчи, стараясь говорить твердо и ровно. – Вопреки сообщениям в прессе, в ту пятницу у нас не было ни ссор, ни размолвок, и она прекрасно себя чувствовала в течение многих месяцев, если, конечно, не считать тяжелой утраты – недавно не стало ее любимой матери. Что касается скабрезных слухов, которые я видел в газетах, то она прекрасно знала, где я собираюсь провести уик-энд и кто там будет, кроме меня. Она знакома со всеми моими друзьями, они ей по душе, и она ни разу не выказала недовольства. Сплетни, которые тиражирует пресса, достойны порицания. Они никак не помогут мне в поисках жены. А именно в этом состоит моя цель.
– Опять же – чисто теоретически – если она уехала по своей воле, есть ли у вас мысли, куда бы она могла направиться?
– Знай я это – рванул бы туда уже в субботу. Но мне ничего не известно. Единственный намек в нашем распоряжении – то странное письмо о водах, которое получил мой брат. Я уверен в том, что газетная братия уже с ног сбилась, прочесывая все курорты на территории, упомянутой в письме, как и в том, что ничего они не нашли. Так что сами видите, – решительно завершает свою тираду Арчи. – Ее исчезновение остается загадкой. Но я сделаю все от меня зависящее, чтобы найти ответ!
Глава 29Рукопись
20 марта 1924 г.
Лондон, Англия, и Суррей, Англия
Я поймала Арчи на слове. Если год эгоистической жизни нужно компенсировать работой, то именно этим и займусь. Я завершила и отдала в издательство «Человека в коричневом костюме»; подписала договор с «Коллинз» на три книги, по которому мне выплатили двести фунтов аванса за каждый роман и назначили повышенный процент от продаж; расквиталась с «Бодли Хэд», отослав им последний свой должок, «Тайну замка Чимниз»; написала – на весьма приличных условиях – рассказы для журналов «Скетч», «Гранд», «Новел», «Флиннз уикли» и «Ройял». Я была полна решимости финансово обеспечить семью, позаботиться, чтобы наше домашнее хозяйство велось рационально, но со вкусом, чтобы как можно реже ходить в гости или приглашать людей к нам, поскольку Арчи предпочитал спокойную рутину, и чтобы Розалинда ни в чем не нуждалась. Я была готова взвалить на себя все, что потребуется, лишь бы собрать этот пазл из деталей, которые муж считал необходимыми компонентами семейного счастья, я была готова как угодно изменить свой характер, выпить любой эликсир, способный вернуть мне моего Арчи, человека, за которого я выходила замуж, когда он отправлялся на войну, и который промелькнул во время нашего круиза. Разумеется, растущая популярность моих книг была мне в радость, но все же главным оставалось счастье семьи – супруга и дочери.
Эти слова я твердила про себя, ломая голову над сюжетами, одновременно пытаясь организовать время для готовки и покупок, впихнуть в это расписание встречу с домовладельцем, чьи условия подходили нашему кошельку, и скоординировать Кукушку с уроками Розалинды. Но не лгала ли я себе, будто все, что я делаю – ради Арчи? На самом деле если я когда и оставалась сама собой, то за письменным столом. Как бы я ни старалась ему угодить, все было не так, и те мои качества, которыми он когда-то восхищался – спонтанность, любовь к драме и авантюре, стремление обсудить с ним чувства и события из моих сюжетов – теперь его раздражали. Но чем объяснить постоянное недовольство Арчи? Тем, что он – не единственный центр внимания? Или тем, что я слишком поглощена собственной карьерой? Похоже, ему не важно, что я занимаюсь этим ради нашей семьи. Я безуспешно пыталась наладить связь с Розалиндой, но мои попытки выводили Арчи из себя – он считал, что это время украдено у него, ну и все в том же духе. Но когда я закрывала за собой дверь в свой кабинет и растворялась в своих сюжетах, где я обладала всей полнотой власти над загадками, разгадать которые читателю не под силу (ответ на вызов, брошенный мне когда-то Мадж), я душой отдыхала в созданном мною мире и испытывала трепет от собственного могущества. Я вдруг поняла природу мужниной жажды порядка и контроля.
Но все равно – тут хоть испонимайся и из кожи вон вылези – ничто не способствовало нашему сближению. И вдруг однажды – когда я разъезжала по окрестностям за рулем серого «Морриса Каули» (единственной роскоши, которую я себе позволила после успеха «Загадочного происшествия в Стайлзе») – меня посетило озарение. Вернуть былую связь нам поможет общий интерес, любимое хобби – как это было с серфингом во время турне. Моя неспортивность сильно ограничивала варианты, но мне вспомнилось, как я играла в гольф с Реджи – в Торки, да и с Арчи – в Восточном Кройдоне. Да, гольф, и только гольф, – сказала я себе.
– Ну и как тебе этот дом? – спросила я, теребя лацкан. Это была улыбка или мне почудилось? Когда в последний раз он находил меня привлекательной? – подумала я. Гольф, в который мы теперь играли в окрестностях Лондона – там, куда удавалось записаться, – был для меня тяжким трудом, поскольку природа не одарила меня спортивными данными, но я наслаждалась каждым мгновением с мужем, не будучи, правда, уверенной, что он испытывает те же чувства. В отличие от серфинга, манипуляции с крошечными белыми мячиками на зеленом поле – а в моем случае любая трава нередко казалась слишком высокой – не дарила того радостного восторга, но эти часы все же вошли в распорядок наших уик-эндов, и мы ждали их с нетерпением. Даже более того – Арчи предложил поискать новое жилье в пригородах – такое, чтобы и в Лондон можно быстро добраться, и чтобы поближе к его любимому полю для гольфа в Саннингдейле, и мы провели уже несколько уик-эндов, осматривая выставленные в аренду дома. На мой вкус, Суррей и Беркшир не обладали притягательностью искрящегося на солнце девонского побережья, где я провела детство, в них царила атмосфера фальши, и было полно деловых, зацикленных на деньгах субъектов, но, с другой стороны, это гармоничнее сочеталось с работой Арчи.
Мы прошагали через причесанные живые изгороди из тиса, которые окаймляли интересующий нас участок, проследовали мимо двух аккуратно спланированных прудов и подошли к укрытым на зиму, но с виду ухоженным цветникам, раскинувшимся направо и налево. Посреди всего этого опрятного ландшафта стоял фахверковый дом с фронтонами, торчащими во все стороны, как волосы у непричесанного мальчишки, и прямоугольными окнами в свинцовых переплетах – маленькими и гадкими, словно прищуренные глаза. Сам дом и прилегающий к нему участок были новыми, но сделанными «под старину» – как городской нувориш воплотил бы свое представление о традиционном сельском особняке. Но я-то выросла в мире подлинной сельской жизни, где виллы и сады были органичной частью девонских холмов. На мой вкус, этот дом вместе с гольф-клубом, вокруг которого здесь вращалась вся жизнь, как в миниатюрной солнечной системе, выглядел неестественно, даже фальшиво, и мрачность его интерьеров отражала тьму, царившую внутри здешнего сияющего сообщества. Но я понимала: Арчи видит все по-иному; для него это – шаг в мир, к которому он всегда стремился, но которого никак не мог обрести. И счастью его не было пределов.