Мои плечи и спина застыли.
– Не знаю, Мадж, о чем ты. Реджи не хотел, чтобы я сидела и кисла дома. Он специально подчеркнул, что я должна выходить на люди и даже общаться с другими парнями. В конце концов, он же пробудет в Гонконге целых два года. – Мой голос стал крикливым, в нем зазвучали оборонительные нотки, а я этого терпеть не могла.
– Едва ли он имел в виду общение именно с парнями, Агата. В том смысле, в каком, если я правильно понимаю, ты общаешься с этим лейтенантом Кристи. – Она бросила едва заметный взгляд в сторону мамы. Они явно обсуждали нас с Арчи за моей спиной. Я уже некоторое время подозревала, что мама недолюбливает Арчи (причем я не замечала, чтобы он дал ей хоть какой-то повод для неприязни, кроме того факта, что он – не Реджи Льюси), но сейчас мои подозрения подтвердились. Полагаю, именно мама надоумила Мадж провести со мной эту беседу.
– Можно подумать, Мадж, у нас с лейтенантом Кристи какие-то особые отношения. Он просто стал частью моего окружения, вот и все.
Не успела я произнести эти слова, как сама увидела, что говорю неправду. В последние недели лейтенант Кристи, поймав меня на слове, зачастил с визитами. Он то и дело – и порой неожиданно – наведывался в Торки, причем без надуманных поводов вроде «служебного поручения», которое якобы привело его в Эшфилд в первый раз. На самом деле он даже признался – смущаясь и краснея, – что нарочно выведал мой адрес у Артура Гриффитса. Несмотря на постоянные визиты, он оставался в целом чужим человеком, хотя меня странным образом увлекала его непохожесть на других молодых людей – его воодушевление и решимость.
– Но в качестве именно твоего друга. По твоему приглашению. Непохоже, чтобы он был общим закадычным приятелем. – Мадж стала повышать голос, и я – вслед за ней. Вероятно, понимая ее правоту.
– Ты не знаешь, о чем говоришь, Мадж. Он мне не кавалер! – заорала я.
– Ты продолжаешь твердить одно и то же, хотя все указывает на обратное. – Она замолкла, но потом вновь бросилась в атаку – теперь с другого фланга. – Мы не знакомы с его семьей, Агата. Вот Льюси мы знаем хорошо. И если ты планируешь продолжать ваши отношения, то тебе стоит иметь в виду, что ты выходишь замуж не только за человека, но и за все его семейство. Уж мне-то это хорошо известно, – добавила она с театральным вздохом. Ее жалобы на родню мужа стали притчей во языцех.
Мы поднялись из-за стола и встали лицом к лицу.
– Девочки! – окликнула нас мама. – Довольно!
Наша беседа грозила вылиться в полномасштабную перебранку, и мама – какие бы чувства к Арчи она ни испытывала – не потерпела бы, чтобы разногласия между дочерьми достигли такого накала.
Мы с Мадж вернулись на свои места, и сестра потянулась за новой сигаретой. Мама как ни в чем не бывало занялась вышивкой. Мадж нарушила молчание первой.
– Слышала, ты не даешь заржаветь моей старой пишущей машинке?
Похоже, мама при описании моей жизни на детали не поскупилась. Неужели я никогда не смогу оградить свою территорию от поучений старшей сестры? Поначалу я стеснялась пользоваться ее машинкой, поскольку именно на ней Мадж писала свои нашумевшие статьи для «Вэнити Фэйр»[1] и я думала, что сестра еще захочет забрать принадлежащий ей инструмент. Но мама заверила меня в обратном.
– В том числе, – ответила я, не успев еще оправиться от ее проповеди об Арчи и Реджи.
– Читаешь что-нибудь? – спросила она, видя мою угрюмость и пытаясь смягчить меня нашей общей любимой темой.
Мы с Мадж заядлые читательницы, и именно она стала моим проводником в мир детективных романов. Холодными зимними вечерами в Эшфилде – мне было лет семь или восемь – она учредила ритуал: читала на ночь вслух рассказы сэра Артура Конан Дойла. Эта практика длилась до тех пор, пока она не стала миссис Джеймс Уоттс, и тогда я продолжила без нее. В капкан детективного жанра я угодила благодаря роману «Дело Ливенворта», написанному Анной Кэтрин Грин[2] еще за десять лет до публикации первого рассказа о Шерлоке Холмсе. Это была не книга, а настоящая головоломка, где богатого коммерсанта убивают в запертой комнате его нью-йоркского особняка на Пятой авеню из пистолета, который в момент убийства находился в другой запертой комнате.
– Да. – Мой голос еще оставался прохладным. – Только что дочитала новую книгу Гастона Леру «Тайна желтой комнаты».
Ее глаза заблестели, и она придвинулась на стуле поближе ко мне.
– Я тоже ее прочла. По-моему, неплохая. А как тебе?
И вот наши разногласия уже позабыты – мы обе поглощены обсуждением достоинств и недостатков романа. Я восторгалась изощренностью преступления, тем, как злоумышленнику удалось исчезнут1079ь из несомненно запертой комнаты, а Мадж больше всего понравилось, что книга проиллюстрирована схемами помещений, послуживших местом преступления. Нас обеих восхитила интеллектуальная загадка в романе, но мы сошлись на том, что это все равно не Шерлок Холмс – тот оставался нашим любимым литературным героем.
– Мне бы хотелось попробовать самой написать детектив на твоей машинке. – Я вслух высказала мысль, которая в последнее время не давала мне покоя.
Мадж удивленно вскинула брови – ее типичное выражение лица – и выпустила длинную струю дыма.
– Не думаю, Агата, что у тебя получится, – наконец сказала она. – Писать детективы очень сложно. Я и сама хотела было попытать свои силы, но это слишком хитрая задача.
Это, безусловно, значило, что если уж детективный роман не получился даже у нее, то малышке-сестре и подавно ничего не светит. Но я не собиралась давать ей право диктовать мне, с кем встречаться и что писать.
– И все же мне хочется попробовать, – стояла я на своем.
– Ты вольна делать все, к чему лежит душа, – вступила в разговор мама, не отрываясь от вышивки. Эта фраза постоянно звучала рефреном, но частота повторения отнюдь не отменяла того, что в нее вкладывала мама.
– Что ж, готова биться об заклад, ты не сумеешь, – фыркнула Мадж и хохотнула грудным смехом. – Как ты сочинишь неразрешимую тайну, основу основ детектива? Ведь тебя саму – в хорошем смысле – видно насквозь.
Ага, то есть мне слабо сочинить детектив? Негодуя из-за покровительственного тона Мадж и ее высокомерия, я восприняла ее слова как брошенный вызов. Формально Мадж ни с кем и ни на что не спорила (согласно семейным правилам Миллеров, условия спора должны быть ясно оговорены), но я все равно решила считать, что мы заключили твердое пари. В тот миг Мадж зажгла во мне искру, и я дала себе обет, что буду поддерживать этот огонек, пока не раздую из него пламя. Время пари пошло.
Глава 8Исчезновение. День первый
Суббота, 4 декабря 1926 г.
Стайлз, Саннингдейл, Англия
Арчи затворяет за собой массивную, из четырех панелей, дверь кабинета. Он прислоняется к ней спиной и делает медленный, глубокий вдох, пытаясь выровнять дыхание. Он должен сохранять спокойствие. Он не может позволить нервам и загнанному внутрь гневу просочиться наружу сквозь напускную обеспокоенность.
Его прерывает легкий стук. Полицейские стучат не так, они властно барабанят, но кто это может быть еще? Он приглаживает волосы, поправляет пиджак и открывает известную своей скрипучестью дверь.
Он выглядывает в коридор, готовясь отразить очередную серию полицейских вопросов. Но в коридоре пусто. Точнее, ему так кажется поначалу, пока в поле зрения не возникает Шарлотта.
– Прошу прощения, сэр, но она настаивала, – извиняется Шарлотта, обнимая за плечи свою маленькую питомицу, и слегка подталкивает ее к нему.
Арчи опускает взгляд на семилетнюю дочь. Из-под тяжелой темной челки на него смотрят светло-голубые глаза, так похожие на его собственные.
Сейчас ему кажется уму непостижимым, как он мог так упорно не хотеть детей. Когда Агата забеременела, у него не было достойной работы, и он к тому же не желал делить привязанность жены с каким-то ребенком. Но когда Розалинда появилась на свет и он узнал себя в ее внешнем облике и невозмутимом темпераменте, то уже не представлял себе мир без нее.
Оставив Шарлотту в коридоре, он ведет дочь в кабинет и закрывает дверь. Розалинда пристраивается в кресле у камина, качая ножками над алым турецким ковром на дубовом полу. Она совсем крошечная, и у нее такой хрупкий вид – обычный семилетний ребенок на ее месте уже бы рыдал, только не его дочь. Переполох за дверями кабинета она воспринимает с бесстрастным любопытством, и за это он любит ее еще больше.
Арчи ставит кресло напротив нее и на какой-то миг вновь проживает свою беседу с офицером. Постаравшись стряхнуть с себя отчаяние, не проходящее после того диалога, он поворачивается к темноволосой дочке, чьи бледные щечки сейчас зарделись – то ли от тепла камина, то ли от нависшей в Стайлзе тревожной атмосферы.
– Ты хотела поговорить, Розалинда? – начинает он.
– Да, папа, – отвечает она ровным голосом.
– У тебя есть вопрос?
– Да. – Она хмурит лоб и вдруг начинает казаться гораздо старше своих лет. – В доме полно полиции, и я хочу знать, что происходит.
– Шарлотта тебе уже что-нибудь говорила? – спрашивает он, стараясь сохранять голос таким же ровным, как у нее. Он, конечно, предупреждал гувернантку, что Розалинда должна оставаться в неведении, но ему прекрасно известно, сколь проницательна эта девочка, которая уже, вероятно, успела самостоятельно оценить ситуацию или даже подвергла Шарлотту настойчивым расспросам. В любом случае нельзя, чтобы его ответы явно противоречили тому, что могла рассказать гувернантка.
– Нет, ни слова. Папа, я задала вопрос.
При менее серьезных обстоятельствах он бы усмехнулся упорству дочери.
– Видишь ли, Розалинда, полиция здесь, чтобы помочь с твоей матерью, – как можно мягче формулирует он.
Она озадаченно поднимает брови, обрабатывая в уме это необычное и весьма туманное объяснение.