гда Запад, прежде всего США, с помощью своей пятой колонны в СССР (а теперь – в России) начисто отпилил сук русской науки, на котором это благополучие держалось?
Как бы то ни было, а Фёдоров никогда не стремился жить на Западе. Он точно знал, что вскоре его потянуло бы на разоряемую, разрушаемую, обнищавшую Родину. Впрочем, теперь и время работало против него: Западу были нужны лишь молодые, желательно до 40 лет, а Фёдорову перевалило за пятьдесят, когда он, уступая просьбам матери, страдавшей от его невостребованности и фактической безработицы дома, попробовал получить временный контракт в ФРГ. Самое интересное, что в 2002 году в ФРГ его уже согласились было взять на работу учёным-исследователем в одну крупную фармацевтическую фирму, но, увидев российский паспорт, тут же аннулировали предложение. Оказалось, работодатель полагал, что перед ним гражданин ФРГ, так называемый поздний переселенец из бывшего СССР.
Глава 3.
Дорога из библиотеки домой заняла гораздо больше времени, чем предполагал Фёдоров. Поезда не ходили, автобусы тоже. Это было известно с самого начала. Оттого– то он и сел на велосипед. Но выезды из города оказались перекрыты. После первой попытки выехать из Калининграда по Советскому проспекту, когда Фёдоров был подвергнут унизительному и грубому допросу, а затем и обыску, оккупанты развернули его назад, в город. Спасибо ещё, что побрезговали копаться в грязном, неприятно пахнущем белье, которое Фёдоров умышленно положил в портфель поверх своих бесценных бумаг. Но, что же делать? Как вырваться из города? Как, наконец, попасть домой? Впрочем, откуда он взял, что перекрыты действительно все выезды? Наверное, есть какая-то брешь! Оккупанты, безусловно, знают город хуже, чем он, проживший здесь четверть века. Алексей Витальевич мысленно представил себе план города. Так, а что если попробовать выбраться вот здесь – сначала по улице Ломоносова, потом мимо Пятого форта в сторону улицы Габайдуллина? Правда, это большой крюк. Да и дорога там – одно название. За годы "реформ" покрытие ни разу не ремонтировалось, а после так называемого землетрясения там, скорее всего, вообще придётся пробираться чуть ли не ползком. Ну, да это как раз было ему на руку.
Так Фёдоров и сделал. К его радости предположение оказалось верным, и ему удалось выбраться из Калининграда без помех. Лишь за Чкаловской развилкой он выбрался на дорогу, пустынную, как никогда прежде. Переключив скорость, он привстал и что было сил налёг на педали. Практически бесшумный ход велосипеда позволял прислушиваться к тому, что происходило вокруг. Но пока всё было тихо. Приближаясь к Холмогоровской дорожной развязке, Фёдоров замедлил ход: здесь могли оказаться НАТОвцы. К счастью, опасение не подтвердилось. Уже миновав посёлок, где раньше, до оккупации, располагался музей, Алексей Витальевич услышал нарастающий рокот тяжёлого транспорта, двигавшегося по Светлогорскому шоссе. Фёдоров немедленно съехал с дороги, положил велосипед и уселся в кустах, будто бы по нужде. С БэТээРа его не заметили. Дождавшись, пока шум не утих полностью, Фёдоров двинулся дальше.
Возвращение домой оказалось более продолжительным также и по другим причинам. Во-первых, ещё несколько раз приходилось сходить с дороги и укрываться в кустах. Во-вторых, усталость и нервное перенапряжение подточили силы, и ему просто не хватало выносливости. Уже вечерело, когда он, наконец, добрался до Романовского перекрёстка, от которого до дома было всего восемь километров. Дорога здесь шла по холмам через лесок, довольно круто спускаясь к развилке на Романово. Фёдоров остановился и прислушался: на развилке вполне мог оказаться пост оккупантов. Так оно и оказалось. Что же делать? "Махну через лес",– решил Алексей Витальевич. Но это было легче сказать, чем сделать. Лесок был сильно засорен, ведь санитарных порубок никто не делал лет двадцать!
Почти половина часа понадобилась для того, чтобы пробираясь с свелосипедом по лесу обогнуть развилку и располагавшийся рядом с ней контрольный пост оккупантов. Те были заняты сжиганием большого деревянного православного креста, установленного возле самого перекрёстка около пяти лет назад. Солнце уже близилось к горизонту, но всё ещё ярко светило, не затмевая, однако, огромного столба пламени. Крест горел с потрескиванием и какими-то странными звуками, напоминавшими человеческий стон.
Миновав опасное место и с трудом сдерживая тревогу, почему-то овладевшую им, Фёдоров спустился с холма, где раньше располагались свинофермы, на дорогу и разогнал велосипед. "Кто их знает, – думалось Фёдорову. – Вполне могли и комендантский час учредить. Надо торопиться!" В самом посёлке Романово на улицах не было ни души. Глухая, невысказанная ненависть к оккупантам держала людей по домам. К счастью, здесь не было видно и оккупантов. Вероятно, слишком мелким и незначительным показался им этот населённый пункт.
От моста через пруд дорога вела круто в гору. Алексей Витальевич сошёл с велосипеда и повёл его в руках. Хотя до дома оставалось уже менее шести километров, тревога в его душе всё росла и росла. Миновав подъём, он вновь уселся в седло и нажал на педали. Ну, вот, наконец, и его посёлок! Но и здесь улицы как будто вымерли. Не было ни людей, ни даже собак. Притихшая было тревога вновь переполнила душу Фёдорова, когда он был всего в нескольких метрах от своего домика. Эта тревога перешла в ужас, в предвидение неизбежности чего-то кошмарного, когда он, поднимаясь на высокое крыльцо, увидел неплотно прикрытую входную дверь. Домашние, его родные так бросить дверь не могли! Рывком распахнув её, Фёдоров вбежал в прихожую и громким голосом, дрожащим от ожидания чего-то ужасного, выкрикнул:
– Вика! Мама! Дочка! Ау! Где вы?! Это я!!!
Но ответом ему была полная тишина. Только теперь он разглядел в самом тёмном углу прихожей – возле двери в ванную неподвижное тельце обычно шустрой и смелой кошечки Катьки. Не переобуваясь в домашние туфли, весь дрожа, Алексей Витальевич бросился в комнату матери. То, что он там увидел, вызвало громкий крик отчаяния: мама сидела в своём кресле на колёсиках совершенно неподвижная, со страшным, залитым кровью лицом и сжатыми в кулаки руками. Эти руки ещё совсем недавно были такими ласковыми и нежными, такими умелыми и работящими. Страшное зрелище вызвало у Фёдорова новый крик. Он бросился к матери, встал перед нею на колени. Руки мамы были не только неподвижны, но уже и холодны… Как тогда, в прошлой, проклятой действительности, которую удалось исправить.
– Вика! Дочка! Где же вы?! – кричал Фёдоров, бросившись в спальню, затем в свой кабинет.
Всё здесь было перевёрнуто. На полу валялись окурки, книги, сброшенные со своих привычных мест. Ни жены, ни дочери тут не оказалось. Платяной шкаф был открыт, но тайник, по всем признакам, остался не обнаруженным. Алексей Витальевич бросился по лесенке на второй этаж, где располагались гостиная метров в двадцать и маленький рабочий кабинет жены, а также комната дочери. И здесь всё носило следы варварского обыска и причинённых им разрушений, выполненных с явными садистскими наклонностями. Но никого ни в комнате доченьки, ни в гостиной не оказалось. Дверь, ведущая из гостиной в кабинет супруги, оказалась плотно закрытой – единственная закрытая дверь в разгромленном доме!
Какое-то время профессор, в предчувствии нового ужаса, собирался с силами. Потом, дрожа всем телом, открыл эту дверь, и то, что предстало перед его взором, лишило его сознания. Очнувшись после глубокого обморока, чувствуя на всём теле холодный и липкий пот, ощущая слабость и сильное головокружение, Алексей Витальевич с трудом поднялся сначала на четвереньки, затем, держась за стену, встал на ноги.
Впрочем, ноги были совершенно слабыми, ватными. Держась за косяк двери кабинета, Фёдоров вошёл в эту маленькую, ещё совсем недавно по-особому уютную комнатку. Любимая жёнушка лежала с задранным кверху подолом платья, без нижнего белья, прикрывая собой наполовину совершенно голенькое, мертвое тельце ребёнка – их любимой доченьки. В левой руке жены был зажат пистолет – его, фёдоровский пистолет, разрешение на приобретение и хранение которого ему досталось в своё время таким трудом.
Восстановить события не представляло никакого труда. Всё было ясно: оккупанты ворвались в дом, очевидно в поисках Фёдорова. Сначала с побоями допросили мать, не посчитавшись с тем, что ей уже за восемьдесят. Не добившись желанного ответа, принялись, шантажируя дочерью, допрашивать жену. Та, изловчившись, вырвала из рук врагов ребёнка и, непонятно как добравшись до пистолета, бросилась наверх. Здесь-то и захватили их оккупанты, убили ребёнка, затем – отчаянно сопротивлявшуюся Викторию, а потом надругались над нею, уже мёртвой.
Глава 4.
В ушах нестерпимо звенело, вокруг стояла тьма, нет, не тьма – это его глаза были слепы, но сознание с каждой секундой становилось всё яснее. Страшная картина смерти родных стояла перед внутренним взором Фёдорова. Отчаяние вновь наполнило его душу. Но что это? Сквозь постепенно стихавший звон в ушах он услышал какой-то грохот. А, это упали дрова на пол, какие-то шаги совсем близко, судя по звукам, за закрытой дверью. Но вот глаза. Глаза не видели ничего.
"Скверно, если ослеп. Как же тогда быть?"– подумалось Фёдорову. В прошлый раз зрение вернулось почти сразу же вслед за слухом, а теперь он слеп, как крот, чёрт возьми! Тогда ничего сделать не удастся. Но ведь так не должно быть! Если уж ему удалось, используя силы природы, вернуться сюда, в прошлое, на четверть века назад, то он и дальше должен оставаться активным элементом во взаимодействии сил, участвующих в событиях бифуркации. Стоп! А откуда такая уверенность, что он попал в прошлое?! Звуки, запахи. Да, недаром индейцы в память о событиях продуманно собирали пучки трав с определёнными запахами. Запахи не обманут, точно напомнят о давно минувшем и о былых переживаниях. Так что, если обоняние его не подводило, он сейчас определённо в том периоде прошлой жизни, когда снимал комнату в домике на Бакунинской.