- Да, таким было тогда общественное сознание. В 70 – 80-х годах это состояние ухудшалось: незнание превратилось в непонимание, а затем и во враждебность, дошедшую у части элиты до степени паранойи. Незнанием и нежеланием знать была вызвана и неспособность руководства быстро выявить назревающие в обществе противоречия и найти эффективные способы разрешить уже созревшие проблемы. Незнание привело и само общество к неспособности разглядеть опасность начатых во время перестройки действий для изменения общественного строя, а значит, и к неспособности защитить свои кровные, жизненно важные, интересы.
- Xорошо бы разобрать этот главный тезис по частям.
- Попробуем. Кризис партийного руководства. Смена поколений. Смерть Сталина стала концом важного этапа. Уходило поколение руководителей партии, которое выросло в „гуще народной жизни". Оно знало общество, в котором мы живём, не из учебников марксизма, а из личного опыта и опыта своих близких. Это знание в большой мере было неявным, неписаным, но оно было настолько близко и понятно людям этого и предыдущих поколений, что казалось очевидным и неустранимым. Систематизировать и записать его казалось ненужным. В результате это знание потом стало труднодоступным.
Тут Фёдоров услышал шум шагов в прихожей, затем и в кухне. Он прервал работу и приоткрыл дверь:
- Здравствуйте, Мария Григорьевна! – постарался он сказать как можно приветливее. Алексей Витальевич прекрасно знал, что вскоре его неприветливой хозяйке он окончательно надоест: во-первых, пишущая машинка мешает, во-вторых, из-за того, что явно не оправдались некоторые надежды этой сорокалетней хромой и одинокой женщины, связанные с квартирантом. Так что весной 1983-го он вновь окажется в поисках крова.
- Здравствуйте, – неприветливо буркнула в ответ хозяйка.
- Я вот вам из Москвы кое-что привёз. Помнится, вы говорили.– продолжил Фёдоров, протягивая хозяйке свёрток с предметом, не имеющим для нашего рассказа никакого значения. Важно лишь то, что об этой бытовой вещи хозяйка прямо попросит его лишь в январе, хотя намёками, непонятыми в своё время Фёдоровым, уже несколько раз высказывала свою просьбу.
- Что это вы вспомнили, Алексей?! – уже с интересом взглянула на него хозяйка и, почти улыбнувшись,
продолжила: Сколько я вам должна?
- Ну, что вы, Мария Григорьевна! Это маленький подарок. Понимаете, в моей жизни может кое-что произойти, но это выяснится не раньше лета. Пока я вам не скажу, – сглазить боюсь. Так что, возьмите. Я и так вам уже со своей машинкой и вечной работой здесь в вашем доме надоел.
- Да ладно! – уже окончательно оттаивая, произнесла почти с симпатией хозяйка и улыбнулась: – Живите сколько хотите. А чего? Платите вы исправно. Ну, как там в Москве?
Фёдоров помрачнел, не зная, правильно ли поступит, если намекнёт хозяйке на "возможную" смерть Брежнева. С другой стороны, ему никак нельзя было в ближайшее время оказаться погружённым ещё и в заботы о поиске подходящего жилья. Помедлив несколько секунд и видя, что его молчание начинает отрицательно сказываться на установившемся было контакте с хозяйкой, он решился:
- Знаете, Мария Григорьевна, я вам кое-что скажу, если вы дадите честное слово молчать, а то мне может не поздоровиться. Да и диссертацию могут помешать защитить, не дадут довести до защиты.
Хозяйка глядела на него уже не просто с явным интересом, но и с симпатией. Это следовало закрепить. К тому же он знал, что хозяйка квартиры страшно одинока и не склонна к распространению сплетен и слухов. Понизив голос и оглянувшись на входную дверь, Фёдоров сказал:
- Говорят, Брежнев очень и очень болен. Знающие люди намекают, что вместо него будет Андропов. Но это не надолго, у него тоже здоровье не в порядке. А самое плохое я вижу не в этом, а в том, что американцы везде в Москве имеют своих агентов. На самом верху… и хотели бы. Ну, вы понимаете, чего они добиваются.
Сказав так, Фёдоров знал, на что рассчитывал: домовладелица, работавшая в одном из городских СМУ, страстно ненавидела так называемых диссидентов и уже причислила было к этой категории самого Алексея Витальевича, пытаясь подсознательно оправдать этим свою глухую неприязнь к квартиранту, вечно погруженному в работу, в свои мысли, и не старавшемуся наладить с ней личный контакт. Такими словами, высказанными с оговорками, с опаской и после взятия с неё честного слова, квартирант сразу противопоставил себя ненавистной кучке отщепенцев.
- Значит, к празднику хотят, сволочи! – по-своему истолковала хозяйка дома слова квартиранта и как будто без связи с услышанным и с некоторым недоверием спросила: – А вы на демонстрацию пойдёте?
- А как же! В этот раз непременно! Все дела по боку! – с жаром ответил Алексей Витальевич.
- Ну, ладно. Устала я после работы, – завершила Мария Григорьевна, проходя к себе в комнату.
Какое-то время Фёдоров сидел за машинкой, но напечатал лишь несколько строк. Работа не шла. Беседа с квартирной хозяйкой выбила его из запланированного ещё в будущем ритма. Всё выходило гораздо сложнее, чем он предполагал. Знание будущего помогало лишь частично. Все решения и вытекающие из них действия следовало тщательнейшим образом обдумывать, заново предвидеть новый результат, вызванный другой, не тогдашней линией его собственного поведения.
А то, что он не годится в разведчики и слишком часто ошибается в людях, Фёдорову и без того было известно превосходно. Да, пожалуй, при его образе жизни и особенностях личности иначе и быть не могло: полная сосредоточенность на научной работе, крайняя ограниченность контактов с людьми не могли не сказаться на его способности к общению с людьми, на „коммуникабельности".
За окном, между тем, стало совсем темно: ведь уже почти семь вечера. Пора бы и поужинать. В тогдашней своей жизни он слишком мало заботился о здоровье, нажив ряд болезней, прежде всего язву двенадцатиперстной кишки. Вскоре он услышал деликатный стук в свою дверь, но не встал, как в прежние времена, не подошёл к двери, упреждая нежелательное появление хозяйки в сданной ему комнате, а громко и приветливо ответил:
- Да, да, Мария Григорьевна! Слышу! Заходите!
- Где вы купили такую прелесть?
- А-а! – протянул Фёдоров, догадавшись, что не вполне уместный эпитет относится к подарку, сделанному им хозяйке. – В ГУМе, Мария Григорьевна. Да это всё мелочи! – продолжил он без тени какой-либо натяжки. Его скромные доходы научного сотрудника, в отличие от "заработков" профессора двухтысячных годов, позволяли без труда покупать большинство предметов домашнего обихода и хозяйства, в том числе и эту противопригарную сковороду.
- Вы ужинали уже? – спросила Мария Григорьевна, явно не зная, как предложить своему молчаливому квартиранту совместный ужин – впервые за год жизни под одной крышей.
Фёдоров понял это лишь благодаря своему шестидесятилетнему сознанию, перенесённому сюда из будущего. Раньше он в такие вещи не вникал, полностью поглощённый своими научными делами и заботами, которые и в самом деле были гораздо выше среднестатистических. "Как же мало надо этой некрасивой, хромой, не вышедшей замуж бездетной женщине, ставшей совсем одинокой после похорон родителей полтора года назад", – подумал он с сочувствием, а вслух произнёс:
- Да, знаете, приехал, сел за работу. В общем, как-то не до того было!
- Пойдёмте, а то у меня всё равно борщ пропадает!
- Вот спасибо! – вполне искренне сказал Фёдоров и поднялся из-за стола, заваленного бумагами.
Фёдоров и его хозяйка, едва достававшая квартиранту лишь до подбородка, прошли в ту самую комнату, куда до сих пор его ни разу за год с лишним не то чтобы не приглашали, а даже наказывали не заходить. На столе, где поверх белой скатерти по такому случаю была уложена клеёнка, уже стояли две полные до краёв тарелки с борщом, и вправду аппетитно пахнущим. Оба, скрывая неловкость, молча поели. Фёдоров сердечно поблагодарил хозяйку и, дождавшись, пока та завершит ужин, молча взял грязные тарелки, чтобы их помыть.Он не знал, правильно ли поступает, не разбудит ли снова этот безобидный поступок матримониальных идей, скрываемых его квартирной хозяйкой.
- Что вы хотите делать? Я сама помою!
- Думаю, будет справедливо, если это сделаю я! – с мягкой настойчивостью произнёс Фёдоров и продолжил: – Заодно обдумаю, что и как мне писать дальше, а то работа что-то не идёт.
Вернувшись в свою комнату, он убрал пишущую машинку со стола назад, на тумбочку и собрал бумаги, спрятав их затем в потайное отделение чемодана, который стоял под диван-кроватью и всегда был заперт на ключ. Работать сегодня он всё равно больше не мог. До выхода на работу девятого в понедельник было ещё четыре дня. Так что, времени должно было хватить и на обдумывание плана поведения и действий в институте, и на подготовку печатных материалов для начальника ПГУ, и на подготовку к встрече с ним. Фёдоров полагал, что раньше чем 18 – 19 ноября Шебуршин никак не даст о себе знать. А вот когда даст, следовало быть готовым к двум вариантам развития событий: либо к вызову в Москву (что было самым желательным для дела и представлялось наиболее вероятным), либо к тому, что Алексей Витальевич называл "реакцией КГБ на месте" (и что граничило с крушением его плана и связанных с ним надежд, хотя и представлялось – так хотелось в это верить! – наименее вероятным).
До седьмого он успел напечатать то, что условно обозначил как идеологический меморандум. Фёдоров прекрасно сознавал, что этот материал, попади он под "реакцию КГБ на месте", может причинить ему лично серьёзные неприятности и похоронить все надежды, связанные с перемещением его сознания в прошлое. Но появилось обстоятельство, вызвавшее новые тревоги и трудности: с каждым днём после исчезновения давешнего чувства раздвоенности и восстановления контактов его удвоенного сознания с прошлым стала утрачиваться острота пережитого им в начале XXI века. Алексей Витальевич начал опасаться, что весь его опыт, все приобретенные в будущей жизни знания о предстоящем крахе всего устройства жизни и о расчленении страны могут стать чем– то вроде нечёткого воспоминания, как о прочитанном в