Люди, боровшиеся за распространение книг, восхищали Маруту. Вместе они противостояли новому, современному миру, который был не лучше и не хуже прежнего, но, похоже, больше не считал книгу главной ценностью современной культуры. Эрве нередко встречался со своими конкурентами и особенно тесно подружился с Бернаром Жаном, сотрудником издательской группы «Ашетт». Они часто останавливались в одних и тех же отелях, заказывали одинаковые комплексные обеды «специально для торговых агентов», предлагаемые в отелях сети «Ибис». И вот недавно, за десертом, пышно именуемым «Фарандола», Эрве упомянул Пика, на что Бернар Жан ответил: «Странно как-то – издавать отвергнутого писателя!» Об этом эпизоде, имевшем место именно в тот момент, когда один из них смаковал нормандский торт, а другой – шоколадный мусс, Эрве Маруту и рассказал на собрании в «Грассе». Он всегда успевал раньше других предвосхищать события.
Поэтому он и спросил у Дельфины:
– Может, и в самом деле рискованно издавать книгу, объявляя при этом, что ее нашли на полке с отвергнутыми текстами?
– Ничуть не рискованно, – ответила издательница. – Вспомните длинный список шедевров, не принятых в свое время издателями. Я подготовлю вариант такого перечня, и это будет наш ответ скептикам.
– Верно сказано! – со вздохом произнес кто-то в зале.
– И потом, у нас нет никаких сведений, что Пик куда-то отсылал свою рукопись. Лично я полагаю, что, написав роман, он отнес его прямиком в библиотеку.
Эта последняя фраза в корне изменила настрой зала. В самом деле, вполне вероятно, что рукопись вообще не предназначалась для печати и никакому здательству не пришлось отказывать автору. Хотя проверить это было трудно: издательства не хранят в своих архивах списки забракованных текстов. Дельфина была готова уверенно и решительно отвечать на любые вопросы, она не хотела, чтобы у слушателей осталась хоть капля сомнения в успехе проекта. И она заговорила о красоте этого поступка – отказа от публикации, от любого признания и славы. «Вы должны представлять его книготорговцам как гения, укрывшегося в тени! – заключила она. – В наше время, когда все стремятся получить признание любой ценой, не гнушаясь никакими средствами, вдруг появился человек, который долгими месяцами шлифовал свое произведение, заранее обреченное на безвестность».
После этого собрания Дельфина решила подготовить некоторые материалы, подтверждающие ее мысль о том, что отказ в издании никоим образом не может свидетельствовать о качестве книги. Так, одним из самых одиозных стал отказ напечатать «В сторону Сванна» Марселя Пруста. Журналисты и критики написали об этом позорном промахе столько аналитических статей, что из них можно было бы составить огромный том, куда большего объема, чем сам роман. В 1912 году Марсель Пруст был известен главным образом своим пристрастием к великосветскому обществу. Вероятно, поэтому его и не принимали всерьез. Люди относятся с бо́льшим почтением к творцам-отшельникам и охотнее хвалят молчунов и болящих. Но разве нельзя быть одновременно гениальным писателем и игривым селадоном? Достаточно прочитать любой абзац из первой главы романа «В поисках утраченного времени», чтобы оценить его литературные достоинства. В ту пору в литературный комитет издательства «Галлимар» входили такие знаменитые писатели, как Андре Жид. Есть сведения о том, что он только бегло просмотрел, а не прочитал книгу; что он a priori был настроен против автора, а тут еще наткнулся на выражения, которые счел неуклюжими[22], и на фразы, которые назвал «мучительно длинными, как бессонница». Не принятый всерьез и отвергнутый, Пруст был вынужден опубликовать роман за свой счет. Позже Андре Жид признал отказ напечатать роман самой страшной ошибкой NRF[23]. А «Галлимар» поспешил исправить свой просчет и все-таки опубликовал Пруста. В 1919 году второй том цикла – «Под сенью девушек в цвету» – получил Гонкуровскую премию; с тех пор прошел почти целый век, а Пруст, отвергнутый поначалу издателями, по-прежнему считается одним из величайших писателей современности.
Можно было бы привести и другой показательный пример – «Сговор остолопов» Джона Кеннеди Тула. Автор, измученный постоянными отказами издать книгу, покончил с собой в 1969 году, в возрасте тридцати двух лет[24]. В качестве эпиграфа к своему роману он выбрал известную, отмеченную провидческой иронией фразу Джонатана Свифта: «О появлении истинного гения в этом низменном мире можно узнать по тому, как дружно все дураки объединяются против него». Почему же столь яркая книга, с ее острым, своеобразным юмором, не нашла своего издателя?! Мать Тула после смерти сына долгие годы добивалась исполнения его мечты. И ее упорство было вознаграждено: в 1980 году книга стала достоянием общественности и получила громкое международное признание. Этот роман считается классикой американской литературы. История самоубийства автора, доведенного до отчаяния невозможностью пробиться к читателям, несомненно, способствовала его посмертной славе. Шедевры часто сопровождаются такими романтическими историями – романом о романе.
Дельфина старательно записала эту информацию, на случай если ей будут слишком настойчиво докучать разговорами об отказах, якобы полученных Пиком. Заодно она собрала дополнительные сведения о Ричарде Бротигане. Она часто слышала, как авторы – в частности, Филипп Женадá[25] – ссылаются на этого писателя, но до сих пор не удосужилась его прочесть. Иногда люди составляют себе представление об авторе только по названию его книги. Вот и Дельфина, услышав о «Частносыскном романе 1942 года», стала воспринимать Бротигана как alter ego инспектора Марлоу, только в хипповом варианте. Эдакий коктейль из Богарта и Керуака[26]. Однако, прочитав Бротигана, она обнаружила в его книге удивительную тонкость, юмор, иронию с легким налетом меланхолии. Теперь она нашла в нем сходство с другим американским писателем, которого недавно открыла для себя, – Стивом Тесичем, автором романа «Кару»[27]. Но при этом она понятия не имела о том, что Бротиган был увлечен Японией – страной, занимавшей важное место как в его жизни, так и в творчестве. В своем дневнике он написал 29 мая 1976 года фразу, особо отмеченную Дельфиной:
Все японские женщины настолько соблазнительны,
что остальных следовало бы топить при рождении.
Возвращаясь к истории отверженных рукописей, следует сказать, что Бротиган также хлебнул горя, получая в издательствах отказ за отказом. Прежде чем стать знаменем целого поколения, идолом всех хиппи, он прожил несколько лет почти в нищете. Ему нечем было заплатить даже за проезд в автобусе и приходилось три часа идти пешком, чтобы встретиться с очередным издателем; есть тоже было нечего, пока кто-нибудь из приятелей не покупал ему сэндвич. И все эти тощие годы были отмечены регулярными отказами издателей. Никто не верил в его талант. Тексты, которые впоследствии ждал такой громкий успех, удостаивались лишь беглого презрительного взгляда. Идея создания библиотеки отвергнутых рукописей несомненно родилась в этот период, когда его слова встречали всеобщее презрение. Уж он-то прекрасно знал, как живется непонятому художнику[28].
Чем ближе была публикация книги и чем восторженней к ней относились книготорговцы и критики, тем сильнее Дельфину одолевал страх. Впервые в жизни она испытывала такой стресс. Молодая издательница всегда тратила много сил и нервов на свои проекты, но история с романом Пика привела ее в непривычное возбуждение: ей казалось, что это поворотный момент ее жизни.
Каждый вечер Дельфина звонила Мадлен и спрашивала, что нового. Она всегда предпочитала личные контакты со своими авторами, но сейчас ей почему-то особенно хотелось быть рядом с вдовой писателя. Похоже, Дельфину одолевали недобрые предчувствия. Нужно было подготовить старую женщину к предстоящему «выходу на сцену», но вместе с тем девушка боялась внести в ее устоявшуюся жизнь хаос, какого она и предвидеть не могла. Иногда ей становилось совестно, и она начинала жалеть, что уговорила Мадлен согласиться на публикацию романа мужа. Вся история этого издания шла вразрез с привычными правилами работы, – за ней скорее стоял вызов судьбе, а может быть, даже неуважение к воле автора.
А Фредерик тем временем маялся со своим романом. В период надвигавшихся литературных бурь ему было трудно подыскивать нужные слова – и не только для работы: он не мог понять, какими словами успокоить Дельфину. Отсутствие вдохновения отравляло все вокруг них, ввергая молодую пару в полное расстройство чувств. Приключение в Крозоне, поначалу такое волнующее, даже веселое, мало-помалу оборачивалось чем-то гнетущим, если не сказать грозным. Теперь они реже занимались любовью, чаще ссорились. Фредерик был не в духе, целыми днями сидел дома, бесцельно кружа по квартире в ожидании своей подруги, словно ее приход мог подтвердить существование других людей в мире. С недавних пор ему ужасно хотелось стать центром всеобщего внимания – так ребенок пускается на глупые шалости, чтобы родители занялись им. Поэтому он холодно объявил Дельфине:
– Да, забыл тебе сказать, я тут встретил свою бывшую пассию.
– Вот как?
– Совершенно случайно, на улице. И мы зашли в кафе.
– …
Дельфина не нашлась с ответом. Не то чтобы она ревновала, но ее удивил откровенно злорадный тон, которым Фредерик сообщил эту новость, – он подчеркивал значимость события. А что же произошло на самом деле? Да собственно говоря, ничего. Когда Фредерик догнал Агату и предложил посидеть в кафе, она ответила, что ей некогда. Он расценил этот отказ как второе оскорбление. Что было глупо: она ведь вполне любезно разговаривала с ним. Но Фредерик все видел теперь в ложном свете и счел оба невинных ответа Агаты демонстрацией презрения. Хотя девушка вполне могла спешить на какую-нибудь встречу, и уж точно не была виновата, что роман ее бывшего любовника не наделал достаточно шума, чтобы она о нем узнала. Увы, Фредерик не желал принимать это спокойно: возможно, его ярость была первым предвестием паранойи.