— А как его готовят?
Аншос посмотрела на него с прежней блаженной улыбкой. Комиссар понял: она не в своем уме. Однако сие обстоятельство уже выходило за рамки его компетенции, подумал Салорио, не отводя взгляда от лица сидевшей напротив него женщины, на котором одна нелепая гримаса сменяла другую.
— Листья, кору и корни измельчают и кладут в кастрюлю с кипящей водой. Разваривают до тех пор, пока не образуется однородная масса, такая довольно густая паста. Частичку этой пасты я бросила в пивную кружку Сомосы, но он оказался крепким орешком; в его возрасте, с его давлением, изношенным сердцем и зашкаливающим холестерином он уже должен был быть покойником, — ответила женщина с полным спокойствием и невозмутимостью.
— Но разве ты не говорила, что речь шла всего лишь о предупреждении?
— Да, но о последнем предупреждении.
Андреа вспомнила о Софии и решилась задать вопрос, который ее волновал.
— А как ты хотела поэкспериментировать с ядом? — спросила она, думая о докторе Сомосе, который в конечном счете оказался для нее личностью необыкновенно привлекательной.
— Кураре парализует дыхание, только дыхание, так что человека, подвергшегося воздействию этого яда, можно спасти, если принять немедленные реанимационные меры, вот я и решила узнать соотношения дозы, веса, времени действия… — ответила Аншос Вилаведра, подразумевая, по всей видимости, эксперименты на мастифах своих родителей. По крайней мере, так хотелось думать комиссару, иначе он не смог бы сдержаться и залепил ей оплеуху при одной мысли о том, что его друг доктор Сомоса мог служить для этой сумасшедшей подопытным кроликом.
Аншос Вилаведра говорила так, словно речь шла не о чудовищном преступлении, а, скажем, о последних скидках в компостельском «Гиперкоре» или о выгодных покупках, которые можно сделать в дисконтных магазинах Альяриса. Поэтому комиссар совершенно естественным тоном задал ей следующий вопрос:
— А как ты ввела яд Софии?
Врач — специалист по лечению различных типов диабета удивленно взглянула на него и сказала с улыбкой:
— Ну и сукин же ты сын! — Потом, подумав минуту, ответила: — Это было просто. Давай-ка, скажи, чтобы мне принесли сумку.
Андрес Салорио посмотрел в сторону зеркала и утвердительно кивнул головой. Потом вновь повернулся к Аншос Вилаведре:
— Почему ты это сделала?
— Она была шлюхой! Как, впрочем, и вторая. Да, вторая тоже шлюшка, но, по крайней мере, она хоть это скрывает. А эта, первая, каждому готова была дать. У нее никаких сдерживающих рамок не было. Медицина ее совершенно не интересовала. Когда я к ней пришла, она встретила меня в халате и сказала, что делала эпиляцию и что, если я не против, она продолжит при мне.
— А зачем ты к ней пришла?
— У нее диагностировали диабет, и она хотела, чтобы я научила ее делать инъекции инсулина, вернее, чтобы я ей их делала, поскольку, по ее словам, сама она была не в состоянии. Ха-ха! Не в состоянии! Она сняла халат и осталась в чем мать родила. Она меня явно провоцировала. Точно говорю, она хотела переспать со мной. Видно, ей мало было ее подружки по квартире.
— Так она что, разделась? — переспросил комиссар, не обращая внимания на инсинуации допрашиваемой.
— Ну да, я же сказала! Или что, ты с ней никогда не спал и не видел ее нагишом? Да ее в таком виде половина Сантьяго видела! Хочешь, я ее раздену с помощью слов, чтобы ты узнал, какая она? Ей достаточно было почуять какую-то выгоду, и она тут же готова была трахаться с кем угодно. Хочешь, чтобы я повторила? В-чем-мать-ро-ди-ла!
Аншос вдруг разозлилась, стала говорить громко, почти срываясь на крик, лицо у нее исказилось и приняло злобное выражение. Однако комиссар спокойствия не утратил. Самым миролюбивым тоном, на какой только был способен, он спросил:
— Какую выгоду, например?
— Да какую угодно. Вот в последнее время, например, она шантажировала Томе. Достаточно было, чтобы кто-то мне понравился, чтобы она тут же вцеплялась в него мертвой хваткой.
Андресу Салорио показалось, что все сводится к банальной ревности. В своей практике он уже встречался со случаями, когда сваливали вину на низкий уровень серотонина, но впервые сталкивался с тем, что религия вкупе со страстной и болезненной ревностью могла быть использована в качестве оправдания для серийного убийцы, психопатки, которую он сейчас наблюдал перед собой. Чтобы не задумываться над тем, усложнит это или, напротив, облегчит удовлетворение требований его начальника, он предпочел продолжить допрос.
— Но спать с кем-то еще не значит шантажировать его, — рискнула вставить словечко Арнойа, опередив комиссара.
— А ты вообще молчи, тебя это не касается. Зато это касается тебя, — сказала она, обращаясь к комиссару. — Тебе тоже надо кое-что уладить дома.
— Что именно?
— Ты же полицейский, так проведи дознание; правда, меня к тому времени уже здесь не будет, так что я не смогу тебе ничем помочь.
— Ах не будет?
— Нет.
— Почему?
— А ты что, сам не знаешь? — ответила Аншос, стараясь казаться загадочной.
— А кому ты помогаешь сейчас? — спросил комиссар, желая избежать ответа, который казался ему очевидным.
— Сейчас я помогаю Томе, нечего со мной шутки шутить! Или ты ничего не понял?
— А в чем ты ему помогаешь?
— Разоблачить заговор против него, избавиться от людей, которые хотят со всем покончить.
— Со всем?
— Ну да. Но Бог может многое, Бог всемогущ, всеведущ и совершенен. Дело Божье никогда не завершится.
— А Страшный суд?
— Для Софии он уже наступил, и теперь она горит в аду.
— А как он для нее наступил?
Аншос посмотрела на комиссара в упор. Однако создавалось впечатление, что взгляд у нее какой-то потерянный или словно обращенный внутрь ее собственного существа. Выдержав паузу, она спросила:
— Где моя сумочка?
— Сейчас ее тебе принесут. Зачем она тебе?
— Ты спросил, теперь жди.
Салорио переглянулся с инспектором Арнойей, потом они оба вопросительно посмотрели в сторону зеркала. Сидевшая перед ними женщина была не просто невменяемой, она еще почему-то очень спешила. Ее реакция была совершенно непредсказуемой. Никто не рассчитывал, что она так быстро начнет давать признательные показания.
Может быть, она просто морочит им голову и в тот момент, когда надо будет подписывать протокол, пойдет на попятную и заявит, что ничего такого не говорила? Может она так поступить, если сейчас начать ее торопить или заставлять делать то, чего она не захочет сама? Как бы то ни было, сейчас допросом управляла она, постоянно опережая вопросы комиссара.
Когда Андрес это в полной мере осознал, он начал испытывать беспокойство по поводу задержки с сумкой. Он уже готов был встать и сам отправиться за ней, когда открылась дверь и в комнату вошел один из агентов.
— Извините. Дело в том, что она хранилась под замком, а я не мог найти ключ.
— А где кладовщик?
— Пошел перекусить, — ответил агент.
Аншос Вилаведра тут же схватила сумку и вывалила все содержимое на стол. Там было полным-полно всего.
— Так ты хочешь знать, как я это сделала? — спросила она комиссара.
— Да, конечно.
4
Компостела, среда, 5 марта 2008 г., 13:30
Когда Андрес Салорио подтвердил Аншос Вилаведре, что он действительно хочет знать, как она отправила на тот свет Софию Эстейро, та прежде всего повторила то, что уже рассказала несколькими минутами раньше.
Между тем комната, примыкающая к помещению для допросов, постепенно стала заполняться полицейскими, которым не терпелось узнать, что происходит по другую сторону зеркала, по ту сторону реальности. Дело в том, что агент, который принес комиссару сумку, уже успел сообщить своим товарищам о сцене, свидетелем которой ему довелось стать.
Приступая к рассказу, Аншос несколько раз глубоко вздохнула. Потом она еще не раз покорно и удовлетворенно вздыхала, описывая красоту Софии в купальном халате, с обернутым вокруг головы полотенцем, ее нехарактерные для медицинского работника длинные ногти, которые, указывая путь в ванную комнату, рассекали воздух в коридоре.
— Ты ведь не возражаешь, правда? — сказала она Аншос, улыбаясь своей прекрасной улыбкой. — Дело в том, что я делала эпиляцию и хочу ее закончить.
Потом они вошли в ванную комнату. Она выглядела более стерильной, чем операционная в больнице. Все стояло строго на своих местах. Ни одной пылинки. Все блестело и сияло белизной.
София вновь очаровательно улыбнулась ей.
— Я всегда делаю эпиляцию в ванне, так мне не приходится подбирать волосы, когда я заканчиваю. Просто открываю душ, и вода все уносит. Очень удобно, — сказала она, не переставая улыбаться.
Затем она сбросила с себя халат и осталась в чем мать родила. Медленным, кошачьим движением перенесла одну ногу через край джакузи, а затем так же грациозно — другую. Потом улеглась на дно ванны, выставляя напоказ свое роскошное тело во всей его красе.
Из шкафчика над раковиной она извлекла увеличительное зеркало с маленьким фонариком прямо в нем и установила его себе на лобок. После чего приступила к виртуозному созданию линии бикини, превращая волосяной покров лобковой области в узкую темную полоску.
— Ты ведь не возражаешь, правда? — снова спросила она Аншос. — В конце концов, мы ведь с тобой обе врачи.
— Нет, нет. Продолжай. Надо обязательно закончить дело, — ответила доктор Вилаведра, усаживаясь на банкетку, которую придвинула к джакузи.
Вспоминая этот эпизод, Аншос впервые поджала губы и нахмурилась; при этом ее взгляд, казавшийся до сего момента всем, кто наблюдал за ней через зеркало, простодушным, словно задеревенел.
— Она была шлюхой. Самовлюбленной потаскушкой, страдавшей нарциссизмом. У нее не было никакой необходимости унижать меня, совать мне в нос свою красоту, для чего, собственно, она и затеяла весь этот спектакль. Она поступала так со всеми, когда у нее возникала необходимость манипулирова