Салон же был пугающе красным. Красный ковер, красная обивка дивана и красные стены.
Алексей подошел к письменному столу и взял телефонную трубку.
– Соедините с буфетом, – приказал князь. – Любезный, подайте завтрак, да не задерживайтесь.
Я откинула штору с небольшого квадратного оконца. Солнце на миг ослепило глаза.
– Отдохни, – сказал мне Милевский, – путь предстоит долгий.
– Литерный поезд, – заметила я и повернулась к Алексею. – Княжна Давыдова ожидает высоких гостей?
Он подошел к окну и вернул занавес на место.
– Вчера ты виделась с Денских.
Князь не спрашивал, констатировал факт. Я стянула с шеи платок.
– Виделась.
– Тебе не следует общаться с Анастасией.
– Что вы говорите? – выдавила я. – Вижу, обещание не вмешиваться ты тоже забрал.
Алексей поджал губы. Я хмыкнула и отошла к креслу – не стала ждать оправданий. Их не будет. Я знаю это как никто другой.
Июль пахнет скошенным сеном. Жаркий густой воздух обволакивает, заставляя волосы виться, забирается под платье. Гонит в воду: остудись! Узкая холодная и быстрая речка в имении Милевских с радостью принимает купальщика. Алексей только вышел из воды – широкая белая рубашка, которую он накинул, прежде чем подойти, намокла и почти не скрывает бронзовой кожи.
Я листаю книгу в большом плетеном кресле. Белый шелковый зонт защищает от солнца, но не дарит прохлады. Только воды я с недавних пор опасаюсь. У маленькой наследницы Шуваловых так много страхов…
– А ты, Мари? – он садится на землю, широко расставив ноги, срывает травинку и надкусывает её кончик во рту.
– Не хочу.
Я утыкаюсь в неинтересные страницы, я не желаю видеть его лица. Но сердце срывается на бег лишь от того, что он рядом.
– Милая, ты услышь меня, – тихо запевает Алексей, – под окном стою я с гитарою! Так взгляни ж на меня, хоть один только раз. Ярче майского дня чудный блеск твоих глаз!
Бархатный голос обволакивает. Книга падает на траву из ослабевших рук, высокородный трубадур бросается мне на помощь. Встает на одно колено и протягивал испачканный переплет.
– Благодарю, – тихо отвечаю я и словно завороженная смотрю в черные глаза.
– Признаюсь, это не та благодарность, на которую я рассчитывал, – горячо шепчет Алексей.
Его голос, пьяное лето ли тому виной, но я сама тянусь к его губам. Я ловлю пряное дыхание и тону в темном взгляде. Солнце слепит, я закрываю веки. Под моими руками мокрая ткань его рубашки. И тягучее чувство вины где-то внутри …отрезвляет, возвращает рассудок. Я отстраняюсь и смотрю в затуманенные глаза Алексея.
– Покойная сестра писала мне, что у вашего сиятельства талант, – улыбаюсь я. – Это так. Даже жаль, что князей не берут в скоморохи. Впрочем, это не мешает вам играть в собственный кукольный театр. Правда куклы нынче дороги, но и это не беда! Зато можно выбросить, коли надоест, глядишь, уже и новая подросла.
Милевский щурится, отбрасывая в сторону изломанную травинку и, поднимаясь на ноги, отвечает:
– Верно.
Он уходит в дом, оставляя меня. Небо темнеет, и воздух дрожит перед летним дождем.
Князь не оправдывается передо мной.
Никогда.
Глава 8
Я откинула голову на мягкую спинку кресла, расстегивая пуговицы на пальто.
– Младшая Денских была замечена в дурной компании, – всё-таки ответил Алексей. – Анастасия состоит в одном из запрещенных кружков.
Настя… зачем? Почему? Неужели тебе мало было моего примера? Неужели террор может изменить мир к лучшему?
Вероятно, я излишне резко дернула петлицу. Гнилая нить оборвалась, и деревянная пуговица осталась в моих пальцах.
– Красная плесень пожирает молодые умы, – заметила я и рывком поднялась на ноги – повесить на вешалку пальто.
Милевский преградил мне путь:
– Дай мне.
Он протянул руку, и я сощурилась – свет сияющей радугой отразился от крупного бриллианта в мужском перстне. Я сжала деревянную пуговицу в ладони. Столько лет… а я всё никак не привыкну к бедности.
– Не стоит утруждаться, ваше сиятельство.
– Не дури, Мари! – прикрикнул он на меня.
Не дурить? Я расправила плечи, но стук в дверь не дал мне ответить. Буфетчик принес заказ, и я захлопнула рот, позволяя князю забрать злосчастное пальто.
Алексей повесил его на вешалку и открыл. Слуга вкатил маленькую, покрытую белой скатертью тележку. Её круглые ножки звякнули на пороге, и звук утонул в густом ворсе красного ковра. Запахло самоваром. Натертый до блеска медный хозяин трапезы радостно сверкал посреди купе.
Поезд слегка качнуло. Еще раз победно загудел гудок, застучали колёса. Мы покидали Петербург.
Напомаженный работник поезда был услужлив и сверкал не меньше самовара. Ослепительно белый пиджак его дополняло такое же белое, перекинутое через руку полотенце. Алексей выдвинул стул и жестом предложил мне сесть. Вежливая забота князя не осталась незамеченной.
– Чаю, барышня? – спросил мужчина и сахарно улыбнулся, словно и не бросал до этого презрительных взглядов, брезгливо поджимая губы. Девица в форме сыскной полиции наедине с сиятельным князем, какой пассаж.
– Да, пожалуйста, – я села за стол и приняла из его рук дымящуюся чашку.
– Вы можете быть свободны, – отпустил буфетчика Алексей, сунул довольной обслуге рубль, запер дверь и сел рядышком со мной.
Целый рубль.
Я уткнулась в тарелку. Пила чай. Ела горячую кашу. За столом прислуживал князь. Шум паровоза служил мне музыкой и заменял Алексею собеседника, я молчала.
– Mon ange, parle moi! – не выдержал Милевский.
Поговорить? Что ж, извольте.
– Расскажи мне о краже в доме Давыдовой? – подняла я на него глаза. – Что конкретно пропало, есть ли подозреваемые?
– Примеряешь роль сыщика? – он откинулся на стуле. – Собираешься посвятить делу о краже в поместье все пятнадцать часов до Москвы?
– Примеряю? – переспросила я. – Не вы ли устроили эту командировку, ваше сиятельство? Не вы ли уверяли, что я непременно справлюсь с расследованием. Вот я и отрабатываю свой хлеб.
Я демонстративно посмотрела на пустую тарелку и добавила:
– И кашу.
– Charmante! – рассмеялся Алексей.
Я вежливо улыбнулась.
– И всё же?
– Княжна давно овдовела. Богатая, эксцентричная, все еще привлекательная женщина. Вокруг неё всегда много поклонников. Разных поклонников, – добавил Алексей. – Артисты, поэты, музыканты, военные… неродовитые военные. Рано или поздно это должно было случиться. Украдены фамильные бриллианты. Гарнитур моей бабки – матери княжны. Я же лицо заинтересованное. Я наследую Давыдовой.
Много разных поклонников. В высоких кругах не принято называть вещи своими именами, но мне – позволительно.
– Любовник? – прямо спросила я.
– Вероятно, – он кивнул. Поднялся из-за стола и встал у окна, раскрыв плотный бархатный занавес и впуская в помещение дневной свет. – Ситуация весьма щекотлива. Неразборчивость в связях при столь высоком положении – лакомый кусочек для сплетников. Государь покровительствует нашей семье, но высшее расположение величина непостоянная.
– Мне ли не знать, – согласилась я. – Что ж, теперь нежелание Анастасии Алексеевны видеть в своем доме полицейских становится ясным. Но ведь бриллианты не так просто сбыть... камни, как мне рассказывал как-то Петя, часто оказываются или в частной коллекции, или где-то в Европе. Может быть, кто-то интересовался приобретением гарнитура?
– Мне это неизвестно, – ответил Алексей. – У тебя будет возможность задать свои вопросы княжне лично.
– Я непременно сделаю это, раз уж именно мне выпала честь быть лицом Управления.
– Тебе нельзя быть в Петербурге, Мари, – с нажимом сказал Алексей и отвернулся к окну. – Играйся в сыщика в безопасном месте и так, чтобы я был рядом. Остафьево – вполне подойдет для этих целей.
Тяжело останавливался состав. Тяжело текли мысли. Тяжело противиться чужой воле, если суть женская – подчиняться.
Я взяла в руки салфетку и промокнула ею уголок рта. Что толку спорить? Это не имеет смысла. Мне нельзя быть в Петербурге, он прав. Вопрос лишь в том, где мне быть можно. Боюсь, я давно уже неподходящая компания даже для эксцентричной княжны.
– Я ценю вашу заботу, князь, – заметила я и поднялась из-за стола. – А теперь, если позволите, мне действительно стоило бы отдохнуть.
Он не возражал. Будто бы не отдавая себе отчета в собственных действиях, шагнул следом и остановился посреди красного ковра вагона.
– Отдыхай, – он медленно кивнул, отпуская меня.
Преимущества путешествия первым классом – комфорт. Напротив дивана у окна за резной деревянной ширмой пряталось широкое кресло. Я уселась в нём и закрыла глаза, отрешаясь от мира, оставляя Алексея наедине с его мыслями.
Лязгнул поезд. Запел гудок. Застучали колеса, скрежетали детали, где-то вдалеке хлопали двери и, забираясь в щели, насвистывал ветер. Музыка дорог играла свой неповторимый вальс. От плотного завтрака клонило в сон, и я уснула почти мгновенно, несмотря на присутствие рядом Алексея.
Или благодаря этому?
Мне снилась усадьба. Быстрая речка, высокая трава. Пегая Ромашка теплыми губами брала яблоко из моих рук, а я трепала жесткую гриву. Низко летали ласточки, тяжелая туча грозила скорым дождем. Я запрыгнула на лошадь и сжала колени, кобылка полетела сизому облаку навстречу. Молния разрезала небо, Ромашка испуганно всхрапнула, а я спрыгнула на влажную землю. Раскинула руки и закружилась в безумном танце, загораясь свечкой. Тугие струи белого, будто бы молочного дождя гасили пламя, и я смеялась, отпуская стихию на волю.
Не было бед и печалей. Ни прошлого, ни будущего. Лишь бескрайнее поле, на котором танцует свой танец живой огонь.