– Мужчины предпочитают жестокие игры, – Оля стояла рядом и с нежностью смотрела на меня. – Ты совсем не знаешь правил, моя маленькая сестренка… Ты не сможешь защитить себя.
– И что же мне делать? – я остановилась и впилась глазами в родное лицо. – Носить с собой оружие?
– Оружие? – Оля звонко рассмеялась. – Зачем оружие оружию? Просто сожги!
– Сжечь? – я взглянула на объятые пламенем руки.
– Мне пора, – поцеловала она меня в лоб на прощанье.
Я смотрела, как Оля уходит, и не могла пошевелиться. Её белое, нетронутое дождем платье, стелилось по мокрой земле. То самое платье, в котором она ушла от меня в стылую землю. Задержать! Еще на миг! Еще раз взглянуть в родные глаза, услышать её голос!
– Кого сжечь, Оля?! – крикнула я в пустоту.
– Того, кто горит, – прошептал дождь.
Оля… сестра всегда снилась мне по весне. Я нехотя открыла глаза, прогоняя остатки странного сна. Милевский сидел напротив и листал газету. В том самом кресле, где я заснула. Я же лежала на диване: под щекой подушка, ноги укрыты пледом.
– Чаю? – спросил Алексей, не отрываясь от новости.
– Пожалуй…
Когда он перенес меня? Сколько я спала?
– Который час? – уточнила я, свесив ноги и усаживаясь на диване.
Волосы рассыпались по плечам. Разве я успела разобрать их?
– Восемь, – заметил Милевский и отложил газету.
На журнальном столике красного дерева инородным пятном выделялись безобразные дешевые шпильки.
– Это я, – он поджал губы. – Прости.
Это простое слово так непросто давалось ему.
Я промолчала. Поднялась на ноги и прошла к столу. На том кресле, где я снимала пальто, ждала новой хозяйки аккуратно развешенная на спинке женская одежда. Дорогая одежда. Вишневый жакет, такая же юбка, белоснежная блуза. Черные ботинки тонкой лаковой кожи на шнуровке стояли на бархатной обивке. Золотая замена моим заколкам лежала там же, рядом.
Снова пришел буфетчик, подал ужин. Собрал пустые тарелки, кинув несколько любопытных взглядов и разом оценивая – и мою неряшливую голову, и мятое платье, и разложенный на кресле костюм.
Я лишь усмехнулась себе под нос. Люди вольны думать, что пожелают.
Ночь прокралась в ускользающий от времени поезд. Настольная лампа почти не давала света, но рождала тень. Алексей читал. Я же, не скрываясь, рассматривала красивое лицо жениха покойной сестры. Давно уже родное мне лицо.
– Вы устали, князь, – улыбнулась я. – Может быть, отложите чтение на завтра? Или вы осваиваете новую, доселе неведомую никому методику?
Он недоуменно посмотрел на меня.
– Вы уже несколько часов читаете одну страницу. Перевернутую вверх тормашками страницу, – серьезно уточнила я.
– Никогда не видел более интересной газеты, – согласился Милевский и негромко рассмеялся.
– Позволите взглянуть? – я протянула руку.
Алексей подал мне свежий выпуск «Нового времени». Пробежала глазами по первой полосе: «Дмитрий Николаевич», «Пожертвование», «Московский воспитательский дом».
Царевича ждут в Москве? Не его ли поезд стоял на соседнем пути? Впрочем, какая мне разница, где сейчас младший Михайлов? То короткое знакомство давно стерлось из его памяти. Большеглазый оленёнок… болезненный, нежный юноша с лихорадочным румянцем во всю щеку.
Я всегда любила Рождество. Украшенные цветной бумагой коробки дорогих конфет, банты, ленты, куклы, платья. Засахаренные орешки – их покупала мне Оля на собственные деньги. Она бережливо откладывала каждую копейку, чтобы сделать младшей сестре приятное. Нас не баловали, даже когда мы еще были богаты, и принимая подарок из её рук, я купалась в океане любви.
Первое Рождество без Оли было пустым. Большая ёлка в особняке на Мойке, гора ненужных подарков и приглашение в Зимний. Зимний… летний, всё одно.
Длинный стол, уставленный угощениями, белые колонны, расписные потолки, позолота и зеркала, отражающие сверкающее великолепие. Государевы дети, великие князья с семьями. Играла музыка, кто-то смеялся. Звуки, люди – всё слилось в одно сплошное разноцветное и шумное пятно.
Я сидела в самом углу залы, рядышком с ёлкой и невидящим взглядом смотрела куда-то перед собой.
– Вам не холодно?
Звонкий голос вывел меня из оцепенения, я подняла глаза. На меня смотрел Дмитрий Николаевич. Не по возрасту высокий, тонкокостный и изящный, он взял лучшие черты венценосных родителей и красотою превосходил всех своих многочисленных сестер.
– Нет, нисколько, – ответила я.
– А мне холодно, – он поежился, и я заметила лихорадочный румянец на нежных щеках царевича.
– Похоже, у вас жар, – осторожно предположила я, – вам нужен лекарь.
– Наверное, – он светло улыбнулся, – лекари дают лекарства, а мне поможет лишь чудо. Только чудес не бывает, – тихо добавил Дмитрий.
– Не бывает, – еле слышно подтвердила я.
Он сел рядышком. Мы не говорили. Думали каждый о своем. Двое странных детей великих семей. Хворый наследник престола и тогда еще графская дочь. Охрана и воспитатели ненавязчиво следили за нами. Ему тогда было четырнадцать лет.
Алексей припозднился. Вошел в распахнутые двери, оглядывая зал, а я поняла, что всё это время не сводила глаз с этих самых дверей. Я взялась за белую ленту на новом платье и резко опустила голову, цепляясь взглядом в начищенный до блеска паркет.
– Теперь жар у вас, – тихо заметил Дмитрий. – И всё же, если бы чудеса случались, я попросил бы одно не для себя.
Я заставила себя взглянуть в его лицо и, вымучив улыбку, спросила:
– Нет?
Дмитрий протянул мне затянутую в белую перчатку ладонь, я несмело вложила в неё руку.
– Я попросил бы чуда для вас, – ответил царевич и чуть сжал мои пальцы, я же смотрела в прозрачные глаза Дмитрия, но ничего не видела.
Я всею собой чувствовала приближение Алексея.
– Чуда… – зло усмехнулась я. – Но что если чудо оказалось бы наказанием, а не наградой? Что если бы это чудо могло уничтожить даже вас?
– Тогда это было бы то самое чудо, что я просил в подарок у Господа для себя самого.
Он поцеловал мне руку, поднялся со скамьи и ушел, остановился чуть поодаль, приветствуя кузена, и я последовала его примеру, намереваясь сказаться больной и упросить матушку покинуть праздник.
Не успела. Алексей встал у меня на пути. Он схватил меня чуть выше запястья и, сжав пальцы так сильно, что я с трудом сдержала крик боли, наклонился к моему уху, зло процедив:
– О чем вы говорили?!
– О чуде, – выплюнула я в ответ. – Если от ваших прикосновений не останется синяка – то будет оно.
Алексей дернулся, отпустил меня. Я поклонилась князю и ушла к матери. Мы уехали, а вот отец задержался до утра. Жаль, не во дворце. Он снова играл. Он проигрался.
Снова.
Почти забытое прошлое. Осколки словно чужих воспоминаний. Чужая жизнь. Нелепое серое платье подтверждало это лучше всяких слов.
За окном черно. Пролетали невидимые глазу леса, на полустанке светил одинокий фонарь. Дымил паровоз, пассажиры спали, и где-то у печки наверняка утирал пот кочегар – жарко горел огонь, заставляющий состав двигаться.
Я смотрела в окно, перебирая события вчерашнего дня, словно разноцветные бусины: смех француженки, лицо Насти в тумане сигаретного дыма и мягкая улыбка Ивана.
В кресле напротив заснул Алексей.
Глава 9
Поезд прибыл. Пассажиры уже начали сходить, и сонный вокзал такой же сонной Москвы медленно просыпался.
Я застегнула жакет и посмотрелась в зеркало. Идеально скроенный костюм оттенял белизну кожи, подчеркивая хрупкость своей владелицы. Даже лицо моё будто стало другим: вызывающе пухлая нижняя губа, высокие скулы, тонкие брови вразлет. Не женщина – дорогая игрушка. Что ж, нельзя не признать, у его сиятельства прекрасный вкус.
Я скривилась и заколола волосы так, как делала когда-то мама. Теперь серебристое стекло отразило графиню Шувалову.
Да, в сером мне, определенно, лучше в разы.
Я сложила форменное платье в ровную стопку и вышла из уборной. Алексей окинул меня придирчивым взглядом и любезно подал саквояж. Подошел к вешалке и так же педантично, как я до того, свернул моё пальто.
– Благодарю, – я приняла его и, убрав, защелкнула замок.
Милевский подошел сзади, накинул на меня отороченную мехом накидку и огладил мои плечи, чуть дольше положенного задержав ладони на моих руках.
– Совершенство, – прошептал он мне в волосы и поймал мою ладонь, вынуждая развернуться к нему лицом.
Он пленил мой взгляд, наклонился ко мне. Жаркое дыхание коснулось запястья, я вздрогнула и, вырвав руку, отшатнулась от князя. Милевский подхватил мой саквояж и, громко выкрикнув проводнику, чтобы вынес вещи, шутливо бросил:
– Боишься меня, Мари?
Он не стал ждать ответа, первым прошел к выходу, чтобы затем помочь мне спуститься. Я шагнула на железную ступень и вдохнула весенний московский воздух.
Нет, мой князь. Ты и сам это знаешь – я боюсь не тебя.
На соседнем пути стоял литерный поезд. Он приехал раньше, обогнав нас в пути, и, вероятно, был пуст, не горели огни в вагоне напротив.
Старый слуга Московского дома Милевских – Федор, ждал на платформе. Мужчина низко поклонился Алексею, а потом заметил и меня. Крякнул довольно и улыбнулся в бороду. Кто-то раскрыл занавес в окне первоочередного состава, и я застыла, вглядываясь в знакомые черты. Портреты в газетах безбожно лгали, они не в силах были передать этой изящной, почти болезненной красоты.
Дмитрий Николаевич внимательно изучал меня.
– Что случилось? – нахмурился Алексей и проследил за моим взглядом. Резко поклонился царевичу и больно сжал мою руку, фактически стаскивая со ступени.
– Идем! – властно бросил он мне, жестом приказывая Федору вести.
Я оглянулась. Младший Михайлов, чуть склонив голову к плечу, смотрел на нас. Алексей же тащил меня словно баржу, не останавливаясь и не обращая внимания на слабые попытки сопротивления. Разумеется, разве мнение вещи может быть важно?