– Тяжело без заступника, Мария Михайловна. Батюшка ваш, царствие небесное, за народ свой чаял, жизнью поплатился. Всё отдал. Святой человек, был. Помнят его, не забыли.
Я поднялась на ноги, налила чай, подхватила с подноса обещанную медовую настойку и от души плеснула в кружку. Сделала глоток, обжигая горло.
Святой… земля ему пухом…
– Отец много мечтал, – горько заметила я. – Только это и делал.
– От копеечной свечи Москва загорелась, – улыбнулась Груня. – Рано или поздно его мечты в быль воплотят. Найдутся люди, – твердо закончила она.
Снова сверкнула за окном молния, под внимательным взглядом бывшей горничной моей и Оли я допила чай.
– Пока одни воплощают мечты, вторые гибнут. Будь осторожна, Агриппина. Ты можешь пострадать почем зря.
– Не волнуйтесь за меня, Мария Михайловна, у меня счастливая монетка имеется, – серьезно сказала девушка и достала из ворота веревочку. – Савелий на дороге нашел, в карман убрал, так она его от пули однажды спасла. Перед смертью он начальство передать мне её просил. И ведь передал поручик, представляете? Из самого Петербурга Николай Иванович приехал, нашел, где я служу, да и приехал! А красавец какой ... Молодой, высокий, светловолосый, глаза как море! Княжна как увидела, так и сомлела. Даже ночевать оставила. Он и задержался! «С такими воинами, как вы, поручик Петренко, нам не страшны враги...» – передразнила Груня княжну.
Я рассмеялась – медовая настойка сделала своё дело, и только когда первое веселье сошло, осознала её слова.
– Повтори, как звали поручика?
– Петренко Николай Иванович, – с готовностью ответила девушка и с мечтательной улыбкой сжала ту самую, счастливую монетку – подарок покойного брата.
Случайность? Или… божий промысел? Ведь именно мне Белянин доверил вести документы по делу об убийстве Николая Петренко.
Имя-отчество-фамилия… полное совпадение. Однофамилец? Вряд ли. Да и в деле была пометка о том, что покойный только вернулся из Москвы. Волосы Петренко были светлыми, глаза … меня передернуло от воспоминаний, снова мне чудился запах разложения, спирта и нашатыря.
Поручик Петренко вернулся из Москвы и якобы повесился, судя по найденной записке – из-за огромных долгов. Долги были, это правда. Только вешаться он не собирался, его задушили. Что если в Москву он ехал поправить финансы? Почему бы не за счет падкой на красивых мужчин княжны?
Или, может быть, убийство и кража не связаны? И в Москву он действительно ехал, чтобы передать монетку сестре погибшего воина. До слёз романтично, приторно сладко, как самая желанная на свете ложь.
И легко подтверждается – достаточно узнать, где оба служили.
– И давно он уехал? – с улыбкой спросила я.
Был и крошечный шанс, что убитый и случайный любовник княжны – разные люди.
– В начале прошлой недели. Анастасия Алексеевна теперь в Петербург засобиралась, книги какие-то в Университеты передать.
Тело Петренко обнаружили ночью в четверг… совпадает и время. Если при нем был гарнитур, был и мотив.
– А тут мы… – я отломила кусочек пирога.
Могла ли княжна не сложить пропажу гарнитура и отъезд Петренко? Если она сама настаивала на их связи… если действительно сильно им увлеклась…
– Ох, засиделась я с вами, Мария Михайловна. Пойду! – опомнилась Агриппина. – Рада я, что вы наконец-то замуж за князя вышли! Очень рада! Долгих лет вам в браке, и детишек побольше!
После слов Милевского пожелание детишек от служанки было как нельзя кстати, и я хмыкнула.
– Благодарю, Груша, – ответила я девушке, проводила её до двери и добавила: – Но ты ошиблась, мы не женаты.
Она недоверчиво на меня посмотрела.
– Не простили, значит…
– Нет, – подтвердила я. – Но даже если бы и простила, где ты видела, чтобы князьям позволено было жениться на неблагородной? Разве что в романе, но это жизнь – увы.
Агриппина поджала губы и, прежде чем уйти, заметила:
– То-то и оно, барышня. А ведь все люди – равны.
Я зло хохотнула. Груня свела светлые бровки.
– Равны, Груша, – кивнула я.
Нет смысла спорить. Идеи равенства, бесспорно, привлекательнее правды. Служанка вышла, и я добавила закрытой двери:
– Равны. В романах так точно равны.
Могла ли благодарная Груша поведать Петренко, где хранит ценности княжна? Проникнувшись революционными идеями... не для наживы ради, для всеобщего блага...
Раскат грома стал мне ответом. Я уселась за застланный белой скатертью стол. Чай, пирог. Спасибо заботе князя – я достаточно согрелась: завинтила крышечку и отставила флакон с настойкой. Еще не хватало мне пить от тоски.
Пожалуй… ведь ради всеобщего блага многим можно пожертвовать. Жизнь одной восторженной служаночки ничто, если речь идет о миллионах людей, не так ли? Но что делать мне?
Я руками закрыла лицо.
Жить. Просто жить. Правда, «просто» это – весьма условно. Я пальцем обвела шрам на ладони, совсем как Дмитрий недавно. Белянин, Чернышов, Милевский … говорили об опасности, я не сомневалась в словах всех троих и всякий раз испытывала страх, думая об убийствах несчастных девушек.
Но сейчас страх стал другим. На живую сдирал кожу, раскаленными прутьями иссекал оголенные нервы.
Тот самый, много лет преследующий меня в кошмарах страх. Заслуженная кара. Как всё-таки странно, что он снова пришел здесь, в Москве. Нет, пожалуй, ничего странного. Всего-то возмездие.
Звонкой трелью запел в поместье рояль. Я помнила, он стоял в большой светлой гостиной, внизу. Все комнаты первого этажа соединены коридором, и тканая дорожка стелется по полу. А наверху спальни, друг за дружкой, связаны длинным узким балконом, на который ведет лестница. Когда в Остафьево музицируют, слушатели – весь дом.
Да, я помню. Я знаю расположение комнат. Совсем рядом была некогда не менее прекрасная усадьба Милевских. В Остафьево привез меня Алексей в ту ночь, когда дотла сгорело его имение.
То была зима. Трещал на улице мороз, ясный месяц заглядывал в окна натопленной спальни. Я в одной рубахе стояла перед зеркалом и гребнем чесала волосы. Несколько недель я была предоставлена сама себе. По срочным делам Алексей уехал в Петербург, да так и не вернулся.
Мне исполнилось девятнадцать. Утром посыльный доставил подарок – золотой браслет, в доме не ждали князя.
Я не скучала. Какая может быть скука, когда от одиночества и тоски медленно сходишь с ума?
Вот без стука открывается дверь. Алексей входит ко мне и, поймав мой взгляд в отражении, замирает на миг у порога.
Я смотрю, как он подходит ко мне, сокращая расстояние. Как сбрасывает на пол пиджак, как срывает с шеи черную удавку галстука. Он встает за моей спиной и, не разрывая взгляда, холодными ладонями сжимает мои плечи. Наклоняется и, улыбаясь, говорит:
– Я спешил, чтобы поздравить тебя. С именинами, милая…
Руки его ложатся мне на шею, и от контраста горячих губ у самого уха и ледяных пальцев на коже я вздрагиваю. Он вдыхает запах моих волос и мучительно медленно проводит ладонями вниз, спуская с моих плеч широкий ворот. Взгляд его застывает на линии хрупких ключиц.
Девушка в отражении дернула краешком рта: разве мог бы реальный Алексей позволить себе это? Разве стала бы настоящая я так упиваться его прикосновением?
Нет. Это сон. Самый страшный. И самый желанный.
– Ну же! – хрипло требует она, ярко сверкают глаза зеркального двойника князя.
Больше ничто не скрывает грудь, от бесстыдного зрелища в зеркале дыхание становится частым. Томительно сладкая дрожь прошивает тело, Алексей рвано выдыхает. Сон, это сон. И иллюзорные пальцы его сминают ткань рубашки на моих руках, белой, как наряд невесты.
– Маша… – со стоном шепчет Алексей, разворачивает к себе, накрывая мой рот поцелуем.
Трещит в камине огонь, от настойчивых губ кружится голова, я свечой плавлюсь в своих же фантазиях. Сон, всего лишь сон, но я чувствую его запах и соленый вкус его кожи.
– Маша… любимая моя. Машенька.
Любимая?
Слово - как самый страшный удар. Господи, нет...
– Нет... – испуганно повторяю я. – Нет!
Я упала, рухнула куда-то на самое дно. Князь вернулся, он спешил, чтобы поздравить меня. Всё реально.
– Мари? – Алексей встревоженно взглянул в мои глаза.
– Любимая? – зло рассмеялась я. – Погибшее в утробе дитя – вот цена твоих чувств, сиятельный князь.
Он дернулся, с усилием отнял руки, отпуская меня. Я поправила одежду, затянула ворот.
– Всю душу ты мне вымотала! – сквозь зубы выплюнул он.
– Ах, как же это печально... – ядовито заметила я.
– Да, я должен был быть деликатнее. Да, я не думал тогда, к чему может привести разрыв в её положении. Черт возьми, Маша! Если бы я мог все вернуть… то нашел бы того, кто повел бы её под венец! Я не хотел её смерти! Хоть раз выслушай! Услышь меня, наконец!
Нашел бы того, кто повел её под венец…
Я закрыла глаза, вспоминая сияющее любовью лицо сестры.
«Алексей, это – Маша. Маша, это Алексей». Она так ждала его, она считала дни до будущей встречи. Оля любила его одного. Она любила, а я ненавижу.
Ненавижу за то, что тоже … люблю.
Боль сдавила легкие, огонь обжег горло, и в безумной агонии горела душа. Я обняла себя руками и позволила синему пламени вырваться, чтобы боль телесная, хоть на миг заглушила боль душевную.
– Маша! – крикнул Алексей, бросаясь ко мне.
– Не подходи ко мне! Оставь меня! – что было сил, воскликнула я.
Но он схватил меня за руки, и благословенное синее пламя, не встретив более сопротивления хозяйки, в мгновение ока перекинулось на мою одежду, на ковер под моими ногами. Огонь набросился на деревянные стены, словно оголодавший за зиму волк, сметая все на своем пути.