– Говорят, реальность всегда проигрывает фантазиям, – с улыбкой заметил Дмитрий. – Не всегда. Ваше возбуждение почти осязаемо, Мария. Оно опьяняет.
Возбуждение? В ушах зашумело, и внутренности скрутило узлом. Я вновь ощутила вкус его поцелуя. Я отвечала на него, я упивалась им и своим ужасом. Он … прав?
– Вы – слаще морфия, – доверительно шепнул мне царевич. – Но это не удивляет. Я всегда это знал.
В глазах потемнело, Дмитрий сделал шаг, вынуждая меня пойти вместе с ним. Скрипнули колеса, поезд начал сбрасывать скорость. Мы шли против хода, и на краткий миг я перестала ощущать собственный вес, цепляясь за мужскую руку, теряя реальность.
Скрежет железной двери сменился нарочито бодрым стуком женских каблуков. Звук этот заглушил ковер салона – княжна вернулась за мной.
– Идемте же скорее, Мария Михайловна! Вы мне нужны! – вглядываясь в моё лицо, радостно заявила она.
– В чем дело, тетушка? – чуть склонил голову Дмитрий.
– Так ведь дамы не ходят пудрить носики в одиночестве, мой дорогой. Разве ты не знал?
Царевич хмыкнул.
– Незачем пудриться, тетушка. Вы прекрасны без прикрас. Или вы идете на ужин с нами, или отправляетесь отдыхать до утра.
– Мужчины, – она закатила глаза. – Только бы командовать.
Я отдала должное её выдержке. Большую часть жизни прожив в Европе, ни от кого не завися, она прекрасно держалась, принимая правила царственного племянника.
Анастасия Алексеевна пропустила меня вперед, и боковым зрением я заметила, как напряженно она следила за мной.
Да, она принимала правила. Совсем как я. Потому что выбора нет. Не принять их нельзя.
За ужином присутствовал медик, я вспомнила его лицо. Но недолго, Дмитрий отправил мужчину спать. Есть не хотелось, не была я привычной трапезничать в первом часу ночи. Царевич снова занял место напротив. Чтобы не поддерживать беседу и, памятуя о рекомендациях доктора, под тяжелым прозрачным взглядом я пила терпкий чай.
Время текло, рассыпалось песком. Глоток черного чая, боль в простуженном горле, и снова рваный вдох.
Нас четверо. Алиса. Болванщик. Мартовский заяц. Соня-мышь.
Дмитрий чуть улыбнулся, привстал и на глазах у всех заправил мне за ухо выбившуюся прядь волос.
– О чем вы думаете? – он тыльной стороной ладони провел по моей щеке.
Я уронила пустую чашку на белое блюдце. Смех княжны оборвался, Анастасия Алексеевна пальцами вцепилась в белую скатерть, а я ответила, почти подпевая тихой песне колес:
– Глубока ли кроличья нора?
Царевич прикрыл веки и признался:
– Она бездонна, Алиса. Думаю, именно так и выглядит Ад.
– Что за разговоры к ночи! – воскликнула княжна по-французски.
Она вновь стала центром нашей компании, удивительно удачно выбрав темой разговора модернизацию. И, высказываясь о единственном тракторе на всю губернию, аккуратно вовлекла в беседу племянника.
– А я ведь вспомнил вас, Мария, – наклонился ко мне Толстой.
Я посмотрела на него.
Граф не вызывал опасений, не давил властностью как Дмитрий, не был породист как Одоевский. Стройный, круглолицый, даже немного женственный, он вызывал ассоциации со щенком спаниеля. Только щенок этот при желании мог откусить тебе руку.
Пятый. Незаметный, неизменно улыбающийся. Чеширский кот.
– Поделитесь? – произнесла я.
Я не помнила его среди гостей отца. Не помнила, чтобы мы виделись у кого-то другого, в той, прежней жизни. Совершенно точно не встречала я его и в Департаменте. Пожалуй, его ответ был интересен мне.
– Я видел вас на фотокарточках.
– Фотокарточках? – я нахмурилась.
– Да. Фотокарточках. Я дружен с Николаем Денских. Ваша фотография до сих пор стоит в гостевой комнате. Еще с тех самых времен, когда спальню эту занимала его сестра.
– Вы наблюдательны, граф, – заметила я.
– Нет, – небрежно отмахнулся он. – Это целая драма. Городской особняк Денских два года назад перешел к Николя. Он рассорился с сестрой, и отказался пускать её в дом. Личные вещи он отправил Анастасии с посыльным. Фотография оказалась забыта на той самой тумбочке.
– Действительно. Драма, – я кивнула.
Значит, увлечение Насти не нашло поддержки у брата… а ведь они были близки.
– Нет, драма не в этом, – тихо хохотнул Толстой. – Она стучала брату в окно, требуя вернуть это фото. Я как раз гостил у Николя, и скажу я вам, это было достойно кино!
– Могу представить, – сухо заметила я.
Ту фотографию я делала в ателье. Так распорядился Алексей. Родители, конечно, не смели перечить. Почему фотограф сделал два кадра? Наверное, случайно. И Настя, которая была тогда со мной, попросила подарить ей одну.
– Ты тут такая хмурая, – заметила она, – вложу в книжку по вязанию.
– Зачем? – удивилась я.
Она нежно провела по моему изображению, зажмурилась и ответила:
– Стану я лениться, отложу недовязанный носок, а ты на меня сурово посмотришь, мол, Настя, как тебе не стыдно? И я довяжу.
– Железно, – согласилась с озвученным доводом и попросила у фотографа перо.
«Любимой Настеньке, на добрую память», – надписала я на обороте. Поставила год, размашисто расписалась. Настя кивнула, а потом ненадолго замерла, читая подпись.
– Что-то не так? – спросила я, кутаясь в мамин платок.
– Всё, – сглотнула она и, будто опомнившись, крепко обняла меня.
Глаза её сияли, я потянулась поцеловать её в щеку, а Настя, вероятно, решила сделать то же самое. Но наши губы встретились случайно, и я хихикнула, вытирая рукой рот.
– Всё так… – тихо повторила Денских.
Взгляд её потух.
Я прислушалась к разговору. Одоевский выражал недовольство хронической нехваткой квалифицированной рабочей силы и отсутствие в связи с этим возможности поставлять в Европу готовую продукцию. Эмоциональная речь его не была абстрактной, он делился собственным опытом. Все выписанные им иностранные специалисты не спешили делиться знаниями, а дорогостоящая линия, которая была приобретена совсем недавно, постоянно ломалась и за счет обслуживания становилась еще более дорогой.
Я потерла воспаленные глаза и с тоской подумала о дамской комнате. Пожалуй, чая было слишком много. Полезно при простуде, и неудобно для вынужденного мириться с ограничениями мочевого пузыря. Нет, не смешно. И никто не смеется. До чувства юмора Алисы, как и до её неудобства, хозяину этой норы дела нет.
– Три пятнадцать, – заметил Толстой. – Идемте спать?
Анастасия Алексеевна прикрыла ладошкой рот, вполне достоверно изображая зевок. Дмитрий поставил на стол бокал с водой, посмотрел на графа исподлобья и задумчиво повторил:
– Спать, говоришь? Ну что ж, иди.
Толстой подобрался. Я ошиблась, предполагая окружению его высочества ведущие роли. Нет, они не няньки и не друзья. Высокородные и живые солдатики государева сына.
– Хотите спать, Мария? – мягко спросил меня Дмитрий. – Я провожу вас, а вы расскажете мне сказку. Перед сном.
Меня будто облили кипятком. Станет ли эта сказка последней? И каким будет начало конца? Жар снова возвращался, и в голове царил вязкий туман. Я и сама не заметила, как в мыслях перешла на английский и озвучила свою сказку вслух:
– В незапамятные времена на дне колодца жили три сестры... Что же они ели? – спросила Алиса. Она всегда проявляла небывалый интерес к тому, что можно есть и пить. Они питались патокой, – ответила Соня после минутного размышления. Но они не могли делать этого, вы знаете? – осторожно заметила Алиса. Они ... заболели бы.
Я сглотнула вязкую слюну.
Дмитрий рассмеялся и закончил за меня:
– Они и были больны, – сказала Соня. Очень больны.
Больны…
У одного болезнь, разрушающая тело, у второй – выжигающий душу дар. Это смешно и странно, но мы одинаково больны.
– А как же вызов духов?! – громко воскликнула княжна. – Неужели мы не попытаемся еще хотя бы раз?
– Алиса? – Дмитрий вопросительно выгнул бровь.
– Почему бы и нет? – улыбнулась я. – Тем более, я совсем не хочу спать.
– На том и порешили, – огласил Одоевский и первым поднялся из-за стола.
Пользуясь суетой, созданной Анастасией Алексеевной, я благополучно уединилась. Она держала слово, несмотря на более чем прохладное ко мне отношение. Благодаря её заботе я успешно крала отмеренное мне время у смерти. Потрясающая женщина, надо признать. Более чем достойная компания для приговоренной. Мне действительно повезло.
Я рассмеялась и подошла к рукомойнику. Как мало надо для счастья… к примеру, холодная вода. Я бросила ею себе в лицо, позволяя прозрачным каплям катиться в ворот, за пышный белый бант. В ушах перманентно шумело, то ли сказывалось состояние, то ли открытое окно. Окно… Я подошла ближе, вглядываясь в темный пейзаж. Жаль, очень жаль, что я не умею летать.
Почти четыре. Еще немного, и мы в столице. Если не ложиться, можно на пару часов продлить свою жизнь. Три года я жила относительно спокойной жизнью, три года никто из родственников Алексея не тревожил меня. Так будем же оптимистами! Может быть там, в столице, его высочество одумается? Отпустит на все четыре стороны и забудет меня.
Я вышла в коридор и застыла. Дмитрий ждал меня, опираясь о стену плечом. Он молча шагнул мне на встречу и, подав мне локоть, ровно сказал:
– Впредь, извольте сообщать, куда намереваетесь отойти.
– Простите… – я сбилась с шага.
– Ничего. Вы привыкнете к ограничениям, и даже будете получать удовольствие от них. Alex же дал вам слишком много свободы. Она … развращает. Мне давно следовало забрать вас себе, да всё повода не было.
Я похолодела:
– А теперь есть?
Дмитрий улыбнулся и, глядя перед собой, ответил:
– Еще какой.
Мы вошли в салон, княжна и Одоевский повернулись к нам. Искусственный свет исказил лица, превращая приклеенные улыбки в чудовищные оскалы. Они ждали, они смотрели на нас бездонными провалами глаз. Я моргнула, и демоны пропали.