В стекло, жужжа, билась муха. Так же настойчиво стучали в моей голове слова Петра:
«Взяли. Церковник ничего не отрицал».
Спешили куда-то прохожие, кричали уличные торговцы, и от долетающих до меня запахов прогорклого масла, навоза и сирени подступала к горлу тошнота.
От запахов ли?
Нет, тошнило меня от страха. Страха за ошибку, цена которой – чужая жизнь.
Что же это за помешанный убийца? Не отрицал, не сопротивлялся, а смиренно пошел вслед за Петром!
– Здесь что-то не так, Петя… – с ужасом понимаю я. – Пожалуйста, позволь мне поговорить с батюшкой!
– Я бы сказал, что думаю о твоей просьбе, Мария Михайловна, – смотрит исподлобья Чернышов, – да не буду. Негоже это – непорожнюю бабу ругать.
Я распахнула створки, выпуская на улицу одуревшее насекомое. Да, как сказал мне Петя, что я могу понимать в полоумных? Ничего! Они непредсказуемы, и мотивы их – темный омут. Да только я уже дважды обвинила невиновного! И слова мои – не доказательства, одни только воспоминания сквозь горячечный бред!
– Он наказывал себя, каялся много лет. Если он снасильничал Олю, если она утопла по его вине… – воздуха не хватает, но я беру себя в руки и договариваю: – может быть, и это обвинение он принял как наказание? Кару божию за свершенный грех?
– Тебе бы в адвокаты, даже я заслушался, – хмыкает Петр, тянется за папиросой и, опомнившись, убирает её обратно в карман. – Защищать его будет твой знакомец – Бортников. Если церковник не виновен – отпустят. Но лучше бы убийцей был он. Спокойнее, что помешанный не разгуливает где-то рядом с тобой!
Колокольный звон заглушил воспоминания тяжелого утра. Господи, прости меня… я осенила себя крестом. Спаси и сохрани…
Закрыв ставни, я прошла в столовую и уселась за длинный, накрытый пурпурной скатертью стол. Часы показывали два пополудни, я налила себе остывший кофе из кофейника. Если не виновен, отпустят? Где в таком случае князь!
Спокойно, Мария. Два дня только вышли! Господи, как же это тоскливо, как невыносимо и тошно мне – бездельно ждать. Рассеянным взглядом я обвела столовую, задержавшись лишь на пейзажах на обитой шелком стене. Рывком поднявшись на ноги, я подошла к комоду – там, рядом со статуэткой балерины, лежала книга, оставленная утром Василием. Я взяла её в руки и вернула на место, то была Алиса.
Алиса в бездонной норе.
«Ангел мой, какой же ты глупый и … слепой». Чугунный двуглавый орел на моём плече, мраморный лев, зелень прозрачных глаз Дмитрия. Было ли, не было? Я тряхнула головой.
Возьми себя в руки, Мария! Ты – не Алиса! Живи! Своей жизнью, наконец! Ломая ногти, зубами вгрызаясь в землю, выберись из этой норы!
Я взглянула в глаза отражению, сама не понимая, как оказалась в спальне у Клер. Поправив короткие волосы, я тяжело вздохнула и, опустив взгляд, потерла виски. Забытый Настей портсигар всё еще лежал на краю трюмо. Княжна, бриллианты... а я ведь так и не сказала ничего Петру. По какой-то уже странной привычке я перевернула помолвочное кольцо камнем вниз.
Пальцами повторяя дарственную надпись, я вспоминала акварельный рисунок гарнитура. Ожерелье – четыре ряда круглых бриллиантов, в центре огромный рубин. Серьги – алые капли, и тиара – будто сотканная из кровавых слёз.
Где теперь это всё? И какое мне, в сущности, до этого дело … теперь-то...
В дверь постучали, я подскочила с пуфа. Вернулись? Быстро что-то… Они ушли с час назад за покупками в детский магазин. За эти несколько дней она успела прикипеть к мальчишке – ничего удивительно, материнский инстинкт в женщинах неодолим. Да и как не прикипеть к Васе? Он умница!
Или это Чернышов, или ...
Провернув ключ в замке, я распахнула дверь,
– Иван Петрович? – удивленно охнула я, запоздало ругая себя, на чем свет стоит. Опять я открыла не спрашивая! А если бы это был кто-то чужой!
Чужой ли… родной… ты подозревала Чернышова, ты усадила за решетку собственного духовника, так что же не обвиняешь Бортникова? Он уже и замуж тебя звал, чем не помешанный? Чем не душитель! Как он узнал, где я теперь?!
Сердце застучало, в горле встал ком.
– Добрый день, Машенька, – улыбнулся адвокат. – Чернышов дал ваш адрес. Я пришел расспросить вас по делу об убийствах. Так сказать, из первых уст.
– Да, разумеется, проходите, – медленно выдохнула я.
Чернышов. Ну, конечно!
– Нет, что вы, не хочу вас смущать, – Бортников стянул тонкие перчатки, протягивая мне ладонь. – И не могу не заметить вашу новую стрижку, вам очень идет, – деликатно добавил он.
– Благодарю, – я вложила в теплую мужскую руку ледяные пальцы, отчего-то вздрагивая.
Приди в себя, Мария! Это лишь вежливый поцелуй.
– Я буквально на пару слов, – пояснил мужчина, доставая из портфеля документы.
Господи, я всё-таки скатилась в паранойю! Я облизнула пересохшие губы, чувствуя соль на кончике языка. Духота, и нервы ни к черту…
Оторвавшись от бумаг, Иван внимательно посмотрел на меня.
– Вы бледны, Мария Михайловна. На воздух бы вам, – обеспокоенно заметил он.
– Да, и желательно куда-нибудь к воде… – рассеянно отозвалась я.
– Так, может быть, прогуляемся? Отужинаете со мной?
– Благодарю, я только поужинала, – солгала.
– Хорошо, не буду настаивать, – чуть улыбнулся Бортников, взгляд его остановился на моих губах, и я вдруг вспомнила тот наш давно забытый мною поцелуй у дверей дома на Гороховой.
«Я принес вам мазь»…
Не зная, куда деть себя от неловкости, я пальцами нашла бриллиант на правой руке.
– Так … что вы хотели, Иван Петрович?
Тогда, убегая от невидимого преследователя, я тоже боялась. И сердце точно так же стучало в груди. Но теперь, чего ты боишься, Мария? Неловкости? Смешно. Я расправила плечи.
Бортников моментально перешел на деловой тон.
– В этой истории с убийствами полно белых мест, – заметил он. – Одни лишь признательные показания чего стоят, взгляните, – он передал мне лист с копией.
Я пробежалась глазами по ровным строчкам.
– Не та очередность, – у меня задрожали руки.
Душил веревкой? Я читала заключение Ежова, не было никаких веревок! Девицы задушены руками!
– И детали не те… – чувствуя, как сжимают горло ледяные тиски, я нашла глазами Ивана.
– Именно, – кивнул Бортников. – Подробности зверских убийств смаковали в прессе, но всё же далеко не все. А наш предполагаемый убийца, будто из газет их взял. И ни одного слова в пользу собственной защиты. Более того, я намеренно придумал несуществующий золотой медальон у одной из жертв, так он и тут не отпирался. Был, мол, видел. Такое ощущение, ему хоть десять убийств приплети, так он и в одиннадцатом, сверху сознается, – покачал головой адвокат. – Одного не могу понять, зачем на себя наговаривать? Тем более сейчас, когда народу только дай повод вздернуть церковников на крестах их же соборов.
– О, господи… – выдохнула я.
Виски заломило, золотые мушки заплясали перед глазами кадриль. Я спиной оперлась о дверь, чтобы не упасть. Бортников подхватил меня под руку, в голове помутилось, и мне почудилось, что адвокат губами коснулся моего виска.
– И всё же, вам нужно на воздух. Совсем рядом подают чудесное мороженое. Вам понравится, я уверен. Пятнадцать минут, и я сопровожу вас обратно в квартиру.
– Мне нельзя уходить, – выдавила я, мечтая оказаться на улице, вдохнуть полной грудью. – Я жду Чернышова.
Я снова ошиблась!
Бортников поджал губы и покачал головой.
– Маша, хотя бы во двор!
– Да ...
Закрыв дверь, я оперлась на локоть адвоката. Ноги дрожали, голова раскалывалась. Не помня себя, я глотала горький уличный воздух. Запахи, всюду яркие запахи... Я потерла виски, взглядом цепляясь за белый шрам.
Не понимаю, я не понимаю…
Я подняла глаза к небу, будто надеясь найти ответ в белых облаках. Ничего … небо молчало, оно давно глухо к заботам смертных. Чтобы оно услышало, я помню, кричать должен ангел.
Только я – лишь человек, и на солнце мне больно смотреть. Я опустила взгляд – на земле жила жизнь. Бурлила, кипела, спешила. И стучала, билась в разуме мысль: как… как теперь помочь тому, кто сам, желая кары за единственный грех, отказывается защищаться!
Не знаю! Я не знаю, как мне быть! И земля под моими ногами – круглый шарик, к вопросам моим, как и небо – глух.
Соберись, Мария! Рядом с тобой - адвокат! Пока батюшку не вздернули, пока не отправили этапом, ты еще можешь что-то исправить!
– Иван Петрович, скажите, ему ... можно помочь?
– Я сделаю всё, что в моих силах, Машенька, – адвокат накрыл мою руку. – Сядем? Обговорим линию защиты, – он показал мне на открытое кафе через пару домов на противоположной стороне улицы.
– Хорошо, – я вымучила улыбку.
Бортников подал мне локоть, мы прошли несколько шагов до тенистого сквера, как услышала редкие крики откуда-то со стороны Невского.
– Что это? – останавливаясь, прислушалась я к голосам.
– Демонстрация, – равнодушно ответил адвокат, – очередная и, судя по всему, какая-то хилая. Новую мобилизацию государю не простили, на сторону революции открыто переходят военные чины. Вот и выползают на улицу пытающиеся урвать немного пирога разномастные кружки.
Я кивнула и бросила на улицу рассеянный взгляд. Мимо проехала крытая коляска, оттуда вышел богато одетый мужчина и, помогая даме выйти, весело рассмеялся.
– Право слово, смешные люди.
– Смешные? – удивилась я.
– Именно так, Машенька. Смешные. Ведь демонстрации, террор, политические движения – всё это лишь верхушка айсберга. Сама же революция – скрыта от глаз обывателей, и в сущности это всего-то грабеж одних аристократов, элит, если хотите – вторыми. Весь парадокс ситуации, заключается в том, что при этом делается эта революция руками тех самых обывателей, – пояснил Бортников.
Суждения его, как ни странно, привели меня в чувство. Я смогла, наконец, взять себя в руки и, наклонив голову к плечу, уточнила: