составлен путем опроса. Каменотес приступил к делу. В день открытия памятника в липовом парке собрался весь совхоз. Люди пришли и приехали из самых отдаленных деревень, с Десны. И вот одна старушка вдруг и говорит: «А этот злодей как тут оказался? – И указывает батогом на одну из фамилий. – Он же в оккупацию с винтовкой ходил, полицаем был, и нас, колхозных баб, на работы плеткой сгонял. Из чулана последнее выносил, когда дети от голода пухли…» Оказалось, и правда: в Красную армию призвали летом, попал в окружение, пришел домой, вступил в полицию, а когда пришла 10-я армия, по директиве НКВД/НКГБ попал в штрафную роту и погиб под Чаусами смертью храбрых.
Как тут рассудить?
Видимо, надо попытаться понять эту старушку. Да, этот полицай не расстреливал, не совершил он тех преступлений, которые бы закрыли ему путь в красноармейский строй. Но он преступил ту черту, определенную народным сознанием, неписаным уставом деревни, согласно которому односельчане, соседи должны помогать друг другу в любых обстоятельствах. Потому и нет тому человеку прощения. А ведь он был не один такой, из бывших полицейских.
Народное сознание, народный суд и более милосерден, чем директивы НКВД/НКГБ и трибуналы, и более жесток одновременно.
Но вернемся к Коле Иванову.
Бургомистр вернулся в деревню скоро. С тремя немцами и двумя полицаями. Они окружили дом. Начали стрелять. Иванов тоже отстреливался. Но патроны вскоре кончились. Кружаленков закричал: «Сдавайся!» Иванов: «Попробуй подойди! У меня две гранаты!» Подходить не стали. Кружаленков снова крикнул: «Выходи, а то всех твоих постреляем!» Мать заголосила: «Колюшка, слезай!» Тогда Иванов крикнул: «Сейчас выйду!» Разделся, вылез в слуховое окно и огородами, по снегу побежал в лес.
Спасла его женщина. Она ехала на лошади. В кошеве – ворох шуб, собранных в одной из деревень по приказу старосты для немцев. Увидела, парень по лесу бежит, босиком, в одной рубашке. Сунула его под шубы, довезла до железной дороги, одела. За насыпью уже начинался Раменный лес. Там были партизаны.
Среди двоих полицаев, которые приехали с бургомистром брать Иванова, был некий Шукалет. Шукалет – это прозвище. Настоящее его имя Аким Кирюшкин. Родом из деревни Голодаевки. Был призван в Красную армию. Попал в окружение. Пришел домой. Для нашей местности, надо заметить, обычная история. Этот был из той же породы, что и Крукот из Афанасовки и дядя Вася Платов из Тягаева.
Мать Коли Иванова и старуху-бабку полицаи вывели на улицу, раздели и водили по деревне босыми по снегу. Правда, стрелять не стали.
Кружаленков стал жить в Мокром. Домой, в Милеево, больше не ездил. Опасался, что в дороге партизаны его где-нибудь перехватят.
А в Раменном лесу стали думать: как же его, изверга, изловить? Партизанские березы давно по нем плакали…
Но случилось так, что Кружаленкова казнили не партизаны, а сами немцы.
Иванову сделали выговор. Отняли у парня пистолет. Его он, надо заметить, не бросил, принес в отряд. Гранат у него не было. Постращал немцев и полицаев, чтобы выторговать у них несколько минут для того, чтобы выскочить из дома.
Написали письмо: так, мол, и так, благодарим вас и вашего помощника Дятлова за службу и помощь, ждите новых указаний… И подпись: «Из леса». Письмо подбросили в Бетлице, в пристанционной больнице, обронили в коридоре, когда шел прием немцев.
Письмо сработало. Немцы поверили, что мокровский бургомистр связан с лесом, и расстреляли и его, и Дятлова.
Другая история.
Из Раменного леса к Варшавскому шоссе ходили наблюдатели. Наблюдательный пункт партизаны устроили недалеко от деревни Муравьёвки. Вели наблюдение за Варшавским шоссе, записывали в журнал наблюдения: сколько техники и какая прошло в сторону Рославля, сколько в сторону Зайцевой Горы и Спас-Деменска, сколько обозов гужевых, сколько живой силы.
Останавливались на отдых у одной женщины. Муж ее погиб еще в финскую. Вдова принимала их с радостью. Зашли в очередной раз. Выпили, закусили. Хозяйка, должно быть, принадлежала к типу людей, которых с завистью и скрытой неприязнью называют «веселая вдова». Для партизан ее дом был явочной квартирой. А местные, возможно, называли его иначе. Так ли, нет, но в ту ночь кто-то из Муравьёвки донес в Мокрое о том, что к вдове пришли партизаны.
В группе наблюдателей было трое: Коля Иванов, Гришаков и еще один партизан. Их сменили. На наблюдательном посту в это время находилась другая группа. Ни немцы, ни полицаи о ней, к счастью, не знали. А эти трое должны были после смены уходить за железнодорожную линию, в Раменный лес. Но не ушли. Задержались у веселой вдовы. Выпивка и женское тепло сковали их волю, притупили бдительность. Обычная история.
Коля Иванов, видя, что ему в компании взрослых людей делать нечего, сказал, что пойдет ночевать домой, к матери. Его деревня была неподалеку.
Как только он ушел, в Муравьевку из Мокрого нагрянули полицейские. Началась стрельба. Дом подожгли. Один из партизан, Гришаков, смог выскочить и побежал к лесу. Шукалет заметил его и погнался. Оружия у Гришакова не было, патроны кончились, и винтовку он бросил в снег, чтобы легче было бежать. Но Шукалет оказался проворнее, он догнал партизана возле леса и заколол его штыком.
Первым подвигом Акима Кирюшкина была выдача советского летчика зимой 1942-го.
Летчик, раненный, вышел к деревне Цепляевка. Шукалет перевозил с лугов сено и увидел его. «К Кирову иду, – сказал тот. – Покажи, как пройти». – «Покажу, – согласился Аким. – А пока посиди на сеновале. Отдохни, поешь. Переночуешь, а утром пойдешь». Тот обрадовался.
На сеновале Шукалет вилами заколол раненого летчика, взял его планшет, пистолет и доставил трофеи в Мокрое, в комендатуру.
До этого подвига Акима в полицию почему-то не брали. В тот же день он получил винтовку, подсумок с патронами и повязку.
Осенью 1943 года, когда 10-я армия начала наступление из-под Кирова на Воронцово и далее на Десну, Шукалет ушел с немцами. Но в 1944 году внезапно появился опять. Его опознали, схватили. Сидел в тюрьме то ли в Калуге, то ли в Смоленске. Во время пересылки смог бежать. Бежал во Львовскую область. Там долгое время скрывался в лесу, в горах то ли в одной из банд УПА[31], то ли среди «бульбовцев», то ли среди «мельниковцев», то ли среди «бандеровцев». Был схвачен. Его опознал среди пленных служивший в войсках НКВД майор Левченков. Александр Демьянович Левченков родился и вырос в Мокром и хорошо знал местных жителей.
В банде Аким Кирюшкин носил уже другую фамилию. Имел соответствующие документы. Так что, не сведи его судьба с земляком, отделался бы Шукалет стандартной десяткой на лесоповале где-нибудь за Уралом. Приспособился бы и там, в лагере. И потом, дожив до перестройки, рассказывал бы своим детям и внукам, какая плохая была советская власть, какой кровавый зверюга Сталин и как они, простые честные люди, от всего этого страдали…
В 1963 году, когда районный центр Куйбышевского района уже был перенесен на станцию Бетлица и вокруг станции вырос поселок, с калужского поезда сошел военный. В офицерской плащ-накидке, с полевой сумкой под плащом. Шел дождь. Зашел в военкомат, в районный отдел милиции. Навел нужные справки. Ему указали дом, где жил бывший партизанский связной и разведчик Николай Иванов. Офицер КГБ представился, передал привет от майора Левченкова. Затем показал фотографию. Николай Иванов тут же сказал: «Постарел… Но я его узнал. Это Кирюшкин. Аким Кирюшкин из Голодаевки. В сорок втором и сорок третьем годах служил в Мокром в полиции». Офицер КГБ спросил, кто еще может подтвердить, что на фотографии действительно Кирюшкин. Иванов назвал многих. И все в один голос сказали: это он.
Шукалета вскоре расстреляли.
Первый раз, когда уходил с немцами, Шукалет растворился так искусно, что никто его и искать уже и не собирался.
Отступал он с немцами, когда под давлением 10-й армии войска противника покидали Куйбышевский район. Полицейские шли вместе с беженцами, в одном обозе. По всей вероятности, Шукалет увозил и свою семью с награбленным добром. Именно так поступали многие, кто верой и правдой служил германской армии. Кроме того, немцы угоняли жителей деревень. Отселяли в тыл, на запад. Деревни сжигали – действовал приказ Гитлера о тотальном применении тактики «выжженной земли». Ничего не должно оставаться Красной армии. Одна зола. На обоз налетели наши самолеты. Во время бомбежки Шукалет исчез. Люди, пережившие тот налет и впоследствии вернувшиеся в свои деревни на родные пепелища, рассказывали о погибших. Среди погибших называли и Акима Кирюшкина. Так он «погиб», и о нем постепенно забыли думать.
В местных хрониках сохранились рассказы об окруженцах. Общий смысл их сводился к тому, что эти люди тоже делились на несколько категорий.
Одни постоянно пытались перейти линию фронта, чтобы соединиться со своими войсками.
Другие сразу ушли в партизанские отряды либо сами организовали их.
Третьи отрыли в лесу землянки и жили там незаметно, кормились в окрестных деревнях и ждали, что будет дальше.
Четвертые жили «в зятьях», и от них местные вдовы и молодки успели даже нарожать детей.
Пятые ушли в полицию. Некоторые оказались впоследствии в различных зондеркомандах и карательных отрядах. В абверкомандах. В подразделениях РОА.
Но постепенно многие из последних, кто питал какие-то иллюзии по поводу того, что таким образом, получив оружие, они могут бороться за новую Россию без большевиков, понимали, что немецкие штыки не несут их родине освобождения. Многие из них вскоре находили связи с партизанами и работали на них. Передавали важные сведения, предупреждали о карательных акциях, спасали жителей от террора немецких властей. А потом начали уходить в лес целыми подразделениями и гарнизонами, с оружием и имуществом.
Известно, например, что в лесу между Шиловкой и Горлачёвкой еще летом 1941 года были созданы склады. Продовольственный, вещевой и склад боеприпасов для стрелкового оружия – патроны и гранаты. Склады создавались тыловыми службами 28-й армии, которая вскоре погибла под Рославлем. Осенью, когда немцы прорвались на Десне и быстро заняли местность между реками Снопоть и Болва, о складах забыли.