– И какие у вас основания, чтобы утверждать, что пойман не тот? – возмутился Горби.
Его соперник улыбнулся и прокрался к выходу, как кошка.
– Вы же не думаете, что я настолько глуп, что расскажу вам? Вы не так умны и не так правы, как вам кажется, – заявил он и, улыбнувшись напоследок своей раздражающей улыбкой, вышел.
– Он просто хитрец, – сказал себе Сэмюэль, когда дверь закрылась, – и хвастает передо мной. В моих доказательствах вины Фицджеральда нет ни единой погрешности, и поэтому я отстою свое в суде. А он может делать что хочет.
В восемь часов того вечера детектив с мягким голосом и тихой поступью пришел в офис к Калтону. Адвокат нетерпеливо ждал его. Килсип тихо прикрыл дверь и, сев напротив Дункана, стал ждать, пока тот заговорит. Адвокат же сначала дал ему сигару, а затем достал бутылку виски и два стакана из своих запасов, наполнил их и передал один детективу. Килсип принял эти маленькие знаки внимания с невозмутимостью, хотя они и возымели эффект, что не укрылось от проницательного юриста. Калтон верил в значимость умения договориться и никогда не упускал возможности внедрить это в голову молодым людям, только встающим на ноги.
– Умение договориться, – сказал он как-то одному молодому аспиранту-юристу, – это инструмент, который помогает нам справиться с проблемами социальной, профессиональной и политической жизни. И если вы умеете вести себя правильно, то вы точно достигнете высот.
Дункан был из тех людей, которые сами верят в то, чему учат других. Он верил, что у его посетителя кошачья натура, которая любит знаки внимания, и он оказал ему эти знаки внимания, прекрасно понимая, что это принесет свои плоды. Он также знал, что у Килсипа были отнюдь не дружеские отношения с Горби, что на самом деле их связывала лишь ненависть, и решил, что это чувство должно послужить для благих целей.
– Я полагаю, – начал он, откинувшись в кресле и наблюдая за голубыми клубами дыма, поднимающимися от его сигары, – что вы знаете все о деле об убийстве в кэбе?
– Думаю, что да, – сказал Килсип, в глазах которого был заметен странный блеск. – Сам Горби только лишь хвастается о нем и о том, как же ловко ему удалось поймать предполагаемого преступника.
– Ага! – сказал Калтон, наклонившись вперед и положив руки на стол. – Предполагаемого преступника! Значит ли это то, что его еще не признали виновным в суде, или то, что вы считаете его невиновным?
Следователь внимательно посмотрел на адвоката, медленно потирая руки.
– Ну, – произнес он наконец, – прежде чем я получил вашу записку, я был уверен, что Горби поймал того человека, но когда я услышал, что вы хотите со мной встретиться, и зная, что вы защищаете заключенного, я догадался, что, должно быть, вы что-то нашли в его защиту, для чего и хотите встретиться со мной.
– Все верно! – коротко сказал Дункан.
– Как сказал мистер Фицджеральд, он встретил Уайта на углу и поймал кэб… – продолжил детектив.
– Откуда вы знаете? – резко прервал его Калтон.
– Горби сказал мне.
– Откуда, черт побери, ему это известно?! – закричал адвокат с искренним удивлением.
– Потому что он всегда следит и вынюхивает, – объяснил Килсип, забывая от негодования, что слежка и вынюхивание составляют неотъемлемую часть работы детектива. – Но в любом случае, – быстро продолжил он, – если мистер Фицджеральд оставил Уайта, единственный шанс доказать его невиновность – это доказать, что он не вернулся, а кэбмен дал ложные показания.
– Значит, я полагаю, вы считаете, что Фицджеральд предоставит алиби, – сказал Дункан.
– Что ж, сэр, – ответил Килсип скромно, – конечно, вам известно об этом больше, чем мне, но это единственный выход, который я вижу.
– Он не собирается давать такое показание.
– Значит, его признают виновным, – отрезал сыщик.
– Необязательно, – стоял на своем адвокат.
– Но если он хочет спасти свою шкуру, ему придется обеспечить себе алиби, – настаивал его собеседник.
– В том-то и дело, – согласился Калтон. – Он не хочет спасать свою шкуру.
Выглядя очень озадаченным, Килсип сделал глоток виски и выждал, что еще ему скажет адвокат.
– Понимаете ли, – сказал Калтон, зажигая новую сигару, – у него в голове какие-то непонятные идеи. Он наотрез отказывается говорить, где был в ту ночь.
– Ясно, – сказал Килсип, кивая. – Роман?
– Нет, не то, – возразил Дункан. – Я тоже сначала так подумал, но я ошибался. Он виделся с умирающей женщиной, которая хотела раскрыть ему какой-то секрет.
– О чем?
– Вот этого я и не знаю, – быстро пояснил адвокат. – Но, должно быть, это было что-то важное, поскольку она послала за ним в спешке, и он был у ее постели между часом и двумя часами ночи пятницы.
– Значит, он не вернулся в кэб?
– Нет, он пошел на встречу, но по какой-то непонятной причине не хочет говорить, где была эта встреча. Я ходил к нему домой сегодня и обнаружил там вот это полусожженное письмо, в котором его просили о встрече.
Калтон передал письмо Килсипу, который положил его на стол и внимательно изучил.
– Оно было написано в четверг, – сказал детектив.
– Конечно, там же есть дата. А Уайта убили в пятницу ночью, двадцать седьмого.
– Оно было написано на какой-то вилле в Тураке, – продолжил Килсип, все еще изучая обрывок. – А! Я понял, туда-то он и ездил.
– Едва ли, – остановил его Калтон. – Едва ли он успел бы доехать туда, поговорить и вернуться в Восточный Мельбурн за один час – кэбмен Ройстон может доказать, что он был на Рассел-стрит в час ночи, а его домовладелица скажет, что он пришел домой в Восточном Мельбурне в два… Нет, он не был в Тураке.
– Когда было доставлено это письмо?
– Около полуночи, его принесла в клуб в Мельбурне какая-то девушка, которая, со слов официанта, была крайне сомнительной личностью. Вы увидите в письме, что Фицджеральда должны были ждать на Берк-стрит, так как упомянута еще одна улица. И поскольку Фицджеральд, оставив Уайта, отправился на Рассел-стрит на встречу, логично сделать вывод, что незнакомец ждал его на углу Берк– и Рассел-стрит. А теперь, – продолжил адвокат, – я хочу выяснить, кто та девушка, которая принесла письмо!
– Но как?
– Господи, помилуй, как же вы глупы, Килсип! – закричал Калтон, не сдержав раздражения. – Как же вы не понимаете – бумага, использованная для записки, – ее взяли откуда-то из трущоб, и, следовательно, она украдена!
В глазах следователя появился блеск.
– Турак, вилла «Тальбот»! – воскликнул он быстро, снова схватив письмо и еще раз внимательно просмотрев его. – Там было ограбление.
– Именно, – согласился Дункан, довольно улыбаясь. – Теперь вы понимаете, чего я хочу – отвезите меня в трущобы, туда, где должны быть спрятаны награбленные вещи. Эта бумага, – указал он на письмо, – часть брошенной добычи, которая была кем-то оставлена. Брайан Фицджеральд послушался указаний в письме и оказался на месте преступления в нужное время.
– Я понял, – удовлетворенно сказал Килсип. – В том ограблении участвовали четыре человека, и они спрятали награбленное в хибаре Старьевщицы неподалеку от Литтл-Берк-стрит. Но постойте, почему они не могли, как мистер Фицджеральд, пойти туда в вечернем костюме, разве что…
– С ним был кто-то, хорошо известный в трущобах, – пояснил Калтон. – Вот именно. Женщина, принесшая письмо в клуб, направила его туда. Судя по описанию официанта, она известная личность в своих кругах.
– Что ж, – сказал сыщик, вставая и глядя на часы, – уже девять, поэтому, если хотите, мы направимся в их логово, к той умирающей женщине… – Тут вдруг его осенило: – А ведь какая-то женщина умерла там четыре недели назад.
– Кто она? – спросил адвокат, надевая пальто.
– Какая-то родственница, полагаю, – ответил Килсип, когда они выходили из офиса. – Я точно не знаю, кем она была, но ее называли «Королевой»; видимо, она была важной шишкой – приехала из Сиднея около трех месяцев назад и, насколько мне известно, родом из Англии. Умерла от чахотки в четверг вечером перед убийством.
Глава 15Женщина из народа
Берк-стрит представляет собой намного более оживленную улицу, нежели Коллинз-стрит, особенно вечером. Одни только театры на этой улице привлекают огромное количество народу. Представители света, конечно, не особенно стремятся появляться здесь пешком и предпочитают экипажи, и оттого вечерняя Берк слегка отличается от дневной Коллинз. Беспокойная толпа, движущаяся по панели, по большей части неопрятна, но тут и там она подсвечивается броскими цветами роскошных платьев дам полусвета. Эти кличущие беду птички с тщательно начищенными перышками собираются на углах и громко разговаривают со своими знакомцами, пока полисмен не попросит их не толпиться, и после долгого выяснения отношений с ним они рассредоточиваются. У дверей отелей группы потасканных субъектов в сомнительной одежде, опершись на стены, злословят по поводу проходящих и ждут, что кто-то из дружков предложит пропустить по стаканчику, подозрительно быстро откликаясь на таковое предложение, если оно поступает. Под балконом Опера-Хаус околачивается стая хамоватых мужчин, спорящих о Мельбурнском кубке или любом другом событии. Здесь и там скандалят арабы, продавая газеты, а напротив здания почты в свете электрических фонарей стоит измученная, еле живая женщина, одной рукой прижимая младенца к груди, а другой держа стопку газет, и выкрикивает хриплым голосом: «“Геральд”, третий выпуск, за пенни!» – пока уши публики не увянут от бесконечных повторов.
Кэбы безостановочно громыхают вдоль улицы: вот шустрая двуколка с лихой лошадью везет очередного богатенького щеголя в клуб, а вот неспешно тащится ветхий экипаж с худощавым четвероногим созданием. Разнообразные кэбы мчатся мимо друг друга со своими ухоженными лошадьми, окруженные взглядами ярких глаз, белых платьев и блеском бриллиантов. На обочине дороги три скрипки и арфа играют немецкий вальс для восхищенной толпы слушател