– Я встретила китайца, – устало продолжила ее внучка, – и жила с ним какое-то время… Это ужасно, да? – спросила она с жутким смешком, увидев отвращение на лице адвоката. – Но китаец был неплохой, они относятся к бедным девушкам несравненно лучше, чем белые парни. Они не забивают их до полусмерти, не таскают их по полу за волосы.
– Черт бы их побрал! – снова сонно проскрипела Старьевщица. – Я вырву их сердца!
– Наверное, я сошла с ума, – продолжила Сал, убрав прядь спутанных волос со лба, – потому что, когда я ушла от китайца, я шла, и шла, и шла прямо в заросли, пытаясь прийти в себя, и у меня было ощущение, что я вся горю. Я зашла в реку и вся промокла, потом сняла ботинки и легла на траву, а потом пошел дождь, и я пошла к ближайшему дому, и люди взяли меня к себе. Ах, они такие добрые! – Она начала сопеть. – Они не допрашивали меня, а дали мне еды. Я сказала им чужое имя. Я так боялась того типа, что он найдет меня. Потом я заболела и ничего не понимала несколько недель. Они сказали мне, что я была не в себе. А потом я вернулась сюда, чтобы увидеться с бабушкой.
– Черт побери, – снова произнесла старуха, но теперь уже таким нежным тоном, что это звучало как благословение.
– А те люди, которые взяли вас к себе, неужели они не рассказывали вам про убийство? – спросил Калтон.
Сал помотала головой:
– Нет, это было далеко отсюда, и они ничего не знали об этом, совсем ничего.
– А! Это все объясняет, – пояснил себе Дункан. – Ну а теперь, – подбодрил он собеседницу, – расскажите мне все, что произошло в ту ночь, когда вы привели мистера Фицджеральда, чтобы увидеться с «Королевой».
– Кто это? – озадаченно спросила девушка.
– Мистер Фицджеральд, джентльмен, которому вы принесли письмо в Мельбурнский клуб.
– А, он, – поняла Сал. – Я никогда раньше не слышала его имени.
Калтон понимающе кивнул.
– Я знаю, что вы не слышали, – сказал он, – поэтому вы не увиделись с ним в клубе.
– Это она не сказала мне его имя, – ответила мисс Роулинз, кивнув в сторону кровати.
– Тогда кого же она попросила вас привести? – непонимающе спросил адвокат.
– Никого, – ответила девушка. – В том-то и дело. В ту ночь она была очень больна, и я сидела у ее кровати, пока бабушка спала.
– Я была пьяна, – вмешалась бабка, – не врите тут, я была чертовски пьяна.
– И она сказала мне, – продолжила ее внучка, не замечая ее слов, – «принеси мне бумагу и листочек, и я напишу записку ему, я напишу». Так я и сделала, вытащив листок из бабушкиной коробки.
– Украла его, черт тебя побери, – проскрипела старая карга, угрожая кулаком.
– Попридержи язык, – сказал ей Килсип надменно.
Старьевщица разразилась потоком брани и, перебрав все ругательства, какие знала, наконец замолчала.
– Она что-то написала на нем, – продолжила Сал, – и попросила меня отнести это в Мельбурнский клуб и отдать ему. Я спросила, кому ему, а она ответила, что это написано на бумажке и чтобы я не задавала глупых вопросов, чтобы не выслушивать ложь. Я должна была просто отнести письмо в клуб и подождать его на углу Берк-стрит и Рассел-стрит. Я вышла и пошла в клуб, и потом он появился и сказал: «Отведи меня к ней», и я отвела его.
– Каким был этот джентльмен?
– О, очень привлекательным, – ответила Роулинз. – Очень высоким, со светлыми волосами и усами. На нем был вечерний костюм, и пальто, и шляпа с мягкими полями.
– Это точно Фицджеральд, – пробормотал Калтон. – И что он сделал, когда пришел?
– Он пошел прямо к ней, и она сказала: «Вы – это он?» – и он сказал: «Да». Потом она спросила: «Вы знаете, что я собираюсь рассказать вам?» – и он сказал: «Нет». Потом она сказала: «Это о ней», а он сказал, побледнев: «Как вы смеете произносить ее имя в этом убогом месте?» – и она закричала: «Выведите эту девчонку, и я расскажу вам!» – и тогда он взял меня за руку и сказал: «Иди отсюда», и я ушла, вот все, что я знаю.
– И сколько он пробыл с ней? – спросил Калтон, слушая девушку очень внимательно.
– Около получаса, – ответила Сал. – Я отвела его обратно на Рассел-стрит без двадцати два, потому что посмотрела на часы на здании почты, и он дал мне соверен, а потом пошел по улице как ни в чем не бывало.
– Ему понадобилось около двадцати минут, чтобы дойти до Мельбурна, – сказал адвокат сам себе, – поэтому он, видимо, вернулся как раз в то время, которое назвала миссис Сэмпсон. Он был все то время с «Королевой», полагаю? – спросил он, внимательно глядя на мисс Роулинз.
– Я была у двери, – ответила та, – и он не мог пройти так, чтобы я не увидела его.
– Хорошо, – сказал Калтон, кивая Килсипу, – никаких сложностей с алиби теперь не будет. Но мне интересно, – добавил он, повернувшись к Сал, – о чем они разговаривали?
– Я не знаю, – ответила девушка. – Я была у двери, а они говорили тихо, я не слышала их. Потом я услышала его возглас «Боже мой, это ужасно!» и ее жуткий смех, а потом он вышел ко мне и сказал сам не свой: «Выведи меня из этого ада!» – и я повела его.
– Что было, когда вы вернулись?
– Она была мертва.
– Мертва?
– Совершенно, как гвоздь, – радостно добавила Сал.
– Ага, и я сама не знала, что была в комнате с трупом! – завопила Старьевщица, вставая. – Черт ее побери, она постоянно делала все назло!
– Откуда вы знаете? – резко спросил Калтон, собравшись уходить.
– Я знала ее подольше вашего, – прохрипела старуха, злобно глядя на адвоката, – и я знаю, что вы хотите выяснить, но не надо, не надо.
Дункан отвернулся от нее, пожав плечами.
– Вы явитесь в суд завтра с мистером Килсипом, – сказал он Сал, – и расскажете то, что только что рассказали мне.
– Это все чистая правда, ей-богу! – искренне заметила девушка. – Он был здесь все это время.
Калтон подошел к двери вместе с детективом, когда Старьевщица встала.
– А где деньги за то, что я нашла ее? – проверещала она, тыкая пальцем в свою внучку.
– Ну, учитывая то, что девушка сама сюда явилась, – сухо заметил Дункан, – деньги останутся в банке.
– И меня лишат моего законного заработка, так? – застонала старая карга. – Черт вас подери, я еще найду на вас управу и засажу вас в тюрьму!
– Ты сама туда попадешь, если будешь продолжать в том же духе, – ответил Килсип мягким, вкрадчивым тоном.
– Ага, конечно! – прокричала Старьевщица, впившись в него пальцами. – Какое мне дело до вашей тюрьмы? Разве я не была уже там? И разве я не вышла оттуда? Я переживу любую тюрягу, так и знайте.
И старая ведьма, в доказательство своим словам, протанцевала что-то вроде враждебного танца перед Калтоном, тыкая в него пальцами и осыпая его проклятьями. Ее белые волосы развевались в такт диким телодвижениям, и в сочетании с ее кричащей внешностью и бледным огнем свечи она представляла собой жуткое зрелище.
Дункан вспомнил сказки о женщинах Парижа во время революции и о том, как они танцевали под «Карманьолу»[32]. Старьевщица пришлась бы как раз кстати в том море крови и бесконечной жестокости, подумал он. Они молча вышли из комнаты, когда с заключительным проклятьем старая гадалка опустилась, измученная, на пол и потянулась за джином.
Глава 19Вердикт присяжных
На следующее утро зал суда был снова переполнен, и еще толпы людей остались снаружи, так как не смогли пробраться внутрь. Новость о том, что Сал Роулинз, единственный свидетель, который мог доказать невиновность подсудимого, была найдена и появится в суде, разлетелась по городу мгновенно, и многие сочувствующие друзья и знакомые, появившиеся внезапно со всех сторон, как грибы после дождя, были уверены, что он будет оправдан. Конечно, немало было и осторожных людей, которые дожидались вердикта присяжных, прежде чем озвучить свое мнение, и таких, кто все еще верил в виновность Фицджеральда. Набожные священники наспех проповедовали о Божьем персте и о невозможности страдания для невинных, считая тем самым цыплят раньше осени, ведь сам вердикт еще не был вынесен. Феликс Роллестон проснулся знаменитым. Только лишь из сострадания и чувства противоречия он заявил о своей вере в невиновность Брайана и теперь с удивлением обнаружил, что весьма велика вероятность того, что он оказался прав. Он выслушал столько похвал со всех сторон за его проницательность, что вскоре сам начал думать, что верил в невиновность Фицджеральда с самого начала по разумному размышлению, а не из желания отличиться от остальных. В конце концов Феликс Роллестон стал не первым и не единственным, кто, внезапно обнаружив, что он знаменит, сам начал верить, что достоин этого. Тем не менее он был умным человеком и, находясь на пике славы, решил ухватиться за представившуюся возможность и сделать предложение мисс Фезервейт, которая, после некоторых сомнений, согласилась обременить его собой и своими тысячами приданого. Она посчитала, что ее будущий муж имеет незаурядный интеллект, раз так давно пришел к выводу, к которому весь остальной Мельбурн только начинает подходить, и поэтому решила, что, как только она получит супружеские права, Феликс, как Стрефон в «Иоланте»[33], пойдет в парламент и с ее деньгами и его умом она однажды сможет стать женой премьер-министра. Мистер Роллестон понятия не имел о политическом будущем, приготовленном для него, и спокойно сидел в зале суда, обсуждая дело Брайана.
– Так и знал, что он невиновен, веришь? – сказал он с довольной улыбкой. – Фицджеральд слишком хорош собой, и вообще это не тот человек, чтобы совершить убийство.
В это время священник, услышав слова Феликса, поспешил не согласиться с ним и начал проповедь, чтобы доказать, что привлекательная внешность и преступление тесно связаны, ведь Иуда и Нерон были красивыми мужчинами.
– Боже, – сказал Калтон, когда услышал эти нравоучения, – если эта теория правдива, каким же добродетельным должен быть этот священник!