Мысль показалась ей не менее дерзкой, чем предположение Григо, но брауни и мракоборец не услышали ее слов. В очередной раз они принялись спорить о назначении человеческой расы и ее важности в глазах Единого. Все это девушку совсем не интересовало.
В ее памяти всплыли прекрасные мозаики Главного храма Самториса: ожившие изображения зверей и птиц на древних стенах… И запах апельсинов. Она скучала по запаху апельсинов и лимонов. Пожалуй, как фея их аромат она предпочла бы любым фиалкам!
Но цитрусовые в хвойных лесах не произрастали. Не было здесь и ясноглазого Дэрея Сола. Уж он-то сумел бы объяснить, кто такие хранители и Безликие. Почему сидов Запада излечил хранитель Востока? Что стало с хранителем Запада? Был ли хранитель Севера? И кто такой хранитель Юга, о котором она не раз читала в книгах Энсолорадо?
Путники продолжили странствие по хальфимскому тракту. Некоторое время дорога петляла вдоль гор, но вскоре свернула на север, исчезая в самой пучине ка́ахьельских лесов.
9. Город-призрак
Не сходя с сумеречной тропы, она осторожно приблизилась к фигуре, застывшей между корней в позе зародыша. Насколько позволяла разглядеть ночная мгла, это был взрослый, человек или эльф – определить было сложно. Тело его стало тонким, кожа потемнела и сморщилась, как вяленое мясо. Однако ни запаха гнили, ни могильных червей, ни других следов разложения Дженна не заметила.
Кто бы это ни был, он просто высох, покрывшись чем-то, напоминающим воск. Он «жил» здесь уже давно. Истлела и рассыпалась в прах его одежда и обувь, выпали волосы, сохранились только мускулы и кости.
Наемница подходила все ближе к существу. Когда между ними оставалась лишь пара шагов, по его телу вдруг пробежала дрожь. Он с резким рывком выпрямил спину и обернулся в сторону девушки. Дженна отшатнулась: на нее смотрело старческое лицо. Во впалых глазницах была лишь ночная мгла. Ноздри кадавера не шевелились, но наемница поняла: он чует ее.
Его челюсти задвигались из стороны в сторону, а плечи задрожали. Мертвец чувствовал теплый запах, но не видел его источника. Зато Дженна прекрасно могла рассмотреть странное создание. Она ощущала его голод, от которого внутренности съеживались в комок.
Не дожидаясь, пока кадавер окончательно пробудится, девушка сделала шаг назад, чтобы продолжить путь.
По мере того как луна шла на убыль, ночи становились все темнее и мучительнее. Вечером лес окутывала оглушительная тишина, как будто у всего живого перехватывало дыхание от страха. Прятались в норы мелкие грызуны, змеи и ящерицы. В кронах деревьев затихали птичьи голоса. Не шелестел ветер. Не было слышно даже писка насекомых.
Льняная вата оберегала уши книжников не только от песен призраков, но и от этой зловещей тишины, позволяя им мирно проспать до рассвета. Дженне, обладавшей более острым слухом, становилось все тяжелее. В Ка́ахьеле ее чувствительность усилилась в десятки раз. Мелодию леса – немой страх птиц и зверей, леденящую тоску призраков и голод кадаверов – она слышала самой кожей.
В темное время сон совсем покинул ее, и утренние пробежки сменились ночными прогулками. Оставляя вместо себя мешок, укрытый плащом и рукотворной тенью, Дженна уходила по невидимым дорогам. Благо Серый лес с закрытыми тенями остался позади, а Ка́ахьель не подчинялся воле волков.
Вскоре девушка обнаружила убежища кадаверов. Глубокие пещеры служили мертвецам домом, как улей – пчелам. В этих каменных норах кадаверы дремали в ожидании жертвы, плотно прижавшись друг к другу, словно пытаясь согреться.
Почуяв тепло живого существа, неупокоенные выползали наружу. Они шли на запах Дженны, бросались в пустую темноту, клацали зубами и вскидывали руки, пытаясь поймать добычу. А не достигая желаемого, они шипели и кряхтели, будто ворчливые старики.
Дженна не беспокоилась за свою жизнь. Вытащить наемника с сумеречной тропы мог либо его собрат, либо обученный маг-мститель. Будучи под защитой плотных теней, девушка из ночи в ночь наблюдала за мертвецами. Со смешанным чувством любопытства и ужаса она смотрела в их пустые глаза и на застывшие в иссохшей улыбке губы.
Мертвецы испытывали неодолимый голод. Дженна пробовала накормить их пойманными в лесу животными. Но неупокоенные жрали и не могли насытиться. С диким неистовством они поглощали добычу до тех пор, пока вмещали их внутренности. Затем изрыгали обратно. И снова жрали. Они проглатывали все, что еще хранило хоть каплю тепла! …И даже то, чем их только что вырвало.
Наемников сьидам ведут дороги. Они оказываются там, где нужны. И Дженна, ступившая в Ка́ахьель волею судьбы, должна была достойно пройти испытание. Для обретения внутренней гармонии сумеречные лисы выполняли ритуал единоцелостности. Они входили в единый круговорот витали, в котором находили покой и опору их ум и чувства. Но еще ни один собрат Дженны никогда не использовал для этого живых мертвецов…
На этот раз внутреннему взору девушки не открывались картины рождения или смерти. В Ка́ахьеле круговорот, в котором можно было обрести равновесие, просто застыл. Однако Дженна смотрела на кадаверов и не отворачивалась. Смотрела бесстрашно прямо в их мутные глаза. Она разглядывала каждую морщинку и складку их иссохшей плоти, полной грудью вдыхая боль мертвецов.
Сперва наемницу тошнило. Вместе с кадаверами она выла и плакала от бессилия и ужаса. И все равно она заставляла себя смотреть и чувствовать. Заставляла, пока не привыкла и происходящее не сделалось для нее естественным.
Тонкий серп луны озарил тьму скупым сиянием. Ночное светило вошло в бальзамическую фазу, призывая к жизни тех, кто вот уже тысячу лет не находил покоя. Зачарованные его обманным светом, позабывшие истинный свет солнца, они были вынуждены оставаться заложниками ночи во веки веков.
Призрачное свечение разлилось среди скал и деревьев. Высокие стройные фигуры всадников медленно выступили из туманов. Лица воинов были холодны и неподвижны. Бесцветные плащи за их плечами развевались в порывах невидимого ветра, доспехи и оружие искрились серебром. Их поджарые тонконогие лошади и псы двигались плавно и бесшумно. Ни одна капля росы не дрогнула под их легкой поступью.
Вслед за конниками шли пешие: мужчины, женщины и дети. Взрослые несли мешки и котомки, дети – свои игрушки. Некоторые сжимали в объятиях кроликов и белок, за кем-то следовали волки, куницы, олени, летели птицы – любимые питомцы, не сумевшие оставить хозяев после их гибели. Все они были словно сотканы из лунного света. Бесконечная вереница – великий народ, осиротевшие сыновья и дочери Дейвлана.
Поначалу они шли молча. Ни единого шороха не было слышно в лесу, будто все живое затаило дыхание. Но чем выше поднимался месяц, тем плотнее и четче становились призраки. И вот уже в ночи послышались шепот, разговоры и… тихое пение. Переливчатые серебристые голоса завораживали. Сиды пели о весне, о любви, о доме и о семье – они пели и не помнили о том, что все это они потеряли…
Каждую ночь на убывающей луне призраки поднимались из туманов, гордые и прямые, как деревья-стражи. Но чем ближе надвигалось утро, тем ярче становились их воспоминания. И прекрасные лики искажала гримаса боли, спины горестно сгибались, а одежды превращались в прах, охваченный мертвенно-синим пламенем. И тогда песни сменялись жутким воем…
Хранители Северной земли помогли выжившим, но не сумели защитить погибших. Они оказались не в силах вернуть несчастным то, что в конце каждой дороги ждет любое существо: смерть, отдых и новое рождение. Призраки продолжали жить в мире, которого больше не существовало. И ближе к утру ощущение реальности возвращалось к ним, принося с собой и нестерпимые муки.
Однако духам была дарована первая часть ночи и неведение. В это время родители могли обнять своих детей, друзья и возлюбленные шли рука об руку. Даже домашние животные, что обладали более простым складом души и имели возможность уйти, отказались покидать хозяев, будучи привязанными к ним не поводком, но любовью.
Да, ночь из ночи духи испытывали горе. Но у них оставалось и счастье. В иллюзорном мире у них сохранилось то самое важное, чего были лишены многие представители дневного мира. Бесплотные и заблудившиеся во времени, сиды остались самими собой. И они были друг у друга.
Странник бесстрастно наблюдал за процессией. Он давно привык к боли. Шрамы на душе притупили остроту восприятия.
Участью его родной сферы стало забвение. А то, что предшествовало гибели мира, было и того страшнее… О том бывший хранитель запретил себе вспоминать. Он похоронил память о родных и любимых в темных глубинах души, не оплакав их, – и только так смог выжить сам. Он стал другим и нашел для себя новое предназначение.
По природе своей странник не умел забывать, но он мог сделать вид, будто забыл. Возможно, ему и удалось бы обмануть природу, если бы не сны… Сны, что под утро, подобно призрачному вою, способны изглодать саму душу.
Предрассветные часы были самыми опасными. В это время будто сама смерть носилась по лесу. Однако по неизвестной причине призраки обходили стороной озера и реки. На заболоченных берегах царствовала иная сила.
На поваленных деревьях, на погруженных в ил валунах сидели хрупкие девы с глазами большими и темными, словно омуты. Одетые лишь в тину и осоку, они расчесывали друг другу травянисто-зеленые волосы, плели косы и под кваканье лягушек пели волшебные песни.
Движения дев были столь плавными, а голоса – такими нежными, что невольно хотелось упасть в их объятия… Но ласки дочерей воды дарили мертвенный холод. А их тонкие губы скрывали маленькие острые зубки, которыми ундины перегрызали горло всякой теплокровной твари, забредшей в их владения. Всякой, кто ходил обычными путями.
Насладившись дивным пением озерных дев, Дженна убегала дальше по лисьей тропе. Шаги ее были неслышимы, образ – неуловим. Легкой тенью во мраке мчалась девушка сквозь ночь. Ничто не выдавало ее присутствия. И лишь запах жизни, источаемый ею, будоражил обитателей Ка́ахьеля.