йство).
Только волны сомкнутся над головой, а дальше – безмолвие и вечный покой, и немота, немота жуткая.
Но ему повредили тогда лишь руку. Почему? Ведь столько погибло в тот день! Книга! Во всем виновата лишь Она! Книга выбрала Его, Солдата-неудачника. Выбрала, разглядев на доске шириной в два фута, выбрала в самый разгар битвы. Может быть, с этой единственной целью Она и затеяла всю битву при Лепанто, которая и происходила, кстати сказать, на территории тогдашней Турции, бывшей Османской империи? Книга спасла Сервантеса, выбрав изуродованное в бою тело для осуществления своей грандиозной задачи – воплотиться, перейти из мира теней в мир реальный, невыдуманный, чтобы захватить его, подчинить себе, то есть Книге.
Книга зорко следила, как он рванулся по доске в два фута, когда пришла его очередь, как смело бросился в объятия смерти, и оценивала, холодно оценивала каждый его жест, каждый шаг, каждое движение. Всех других претендентов уже успела поглотить морская стихия. Книга выбирала своего будущего автора не среди литераторов, а среди героев, среди людей, живущих страстями, живущих настоящей, а не выдуманной жизнью. Ей, Книге, не важно было: умеет претендент писать или нет, Ей важно было: умеет ли он жить.
– Пиши, пиши, рученька! Пиши! Не подведи, милая! – почти кричал профессор, сидя на унитазе в ванной комнате в турецкой пятизвездочной гостинице.
Оксана вскочила, не понимая, что происходит, бросилась к двери в ванную, распахнула створку.
Муж рухнул на пол, ударился головой о кафель. На лбу выступила кровь…
Кошмарный сон владельца и главного редактора издательства «Палимпсест» Леонида Прокопича Безрученко (продолжение)
Территория Романа
Привычно поцеловав жену, Безрученко сделал «козу» дочке, сказал, что ужинать не будет, и сразу же стал подниматься наверх к себе в кабинет. Водителя он отозвал еще внизу, договорившись, что машина ровно в 10 будет ждать его во дворе.
Так называемая реальность
На следующее после инцидента в туалете утро, залепив лоб пластырем, Воронов как ни в чем не бывало спустился с женой в ресторан отеля «Тангейзер». Оксана лишних вопросов не задавала. Понимала, что ответа все равно не получит, и поэтому сделала вид, что ничего не произошло.
В этот февральский день здесь, в Кемере, светило яркое солнце и из окон ресторана было видно, как до самого горизонта играет в солнечных бликах разноцветное Средиземное море.
Территория Романа
Он отозвал водителя, договорившись, что машина ровно в 10 будет ждать его во дворе, и начал подниматься по лестнице к себе в кабинет.
И вновь так называемая реальность
Позавтракать решили на открытой террасе. Набрали в большие тарелки салатов, налили сок в стаканы и вынесли все это на улицу. Ели не торопясь, под мерное позвякивание столовых приборов и монотонный гул немецкой речи. Понимали, что торопиться некуда и что впереди их ждет какая-то радость.
Гора успела открыться во всем своем снежном величии. Она воспринималась незыблемым гарантом той радости, что ждала их впереди. В чем она, эта радость, должна была проявить себя, не знал никто, и приятное напряжение лишь возрастало.
Воронов помнил, как плоское, похожее на штыковую лопату, перо Montblanc прошлой ночью вывело слова насчет десяти утра и машины во дворе дома Безрученко. Помнил и мучился. Мучился ожиданием. Процесс творения слегка застопорился. Там, в Романе, была зима. Там издательский магнат Безрученко все поднимался и поднимался к себе в кабинет, и процесс этот превращался в какую-то дурную бесконечность. Магнат терпеливо переступал через ступени, ожидая, что же с ним еще сделает автор. К своему кабинету Безрученко шел уже целую ночь, пока автор мирно спал, а затем утром следующего дня решил на солнышке позавтракать в ресторане.
От всего этого Безрученко начал необычайно страдать. Он все шел и шел на второй этаж к своему кабинету, пока автор потягивал апельсиновый сок, нежась на теплом утреннем солнышке где-то в горном районе Турции в самом начале февраля по другому, нероманному, летосчислению. Но ничего возразить Безрученко не мог против такого явно несправедливого положения вещей. Все зависело в его мире от воли автора. Поэтому ему оставалось лишь идти и идти по бесконечной лестнице, как по библейской лестнице Якова.
После завтрака пошли к морю. И опять под ноги покатились апельсины. Как и накануне, он принялся подбирать их, как будто заранее готовясь к трудному переходу. В сознании застрял образ какого-то бесконечного движения. От этого голова начала немного кружиться.
Против апельсинов жена уже не возражала.
Решили искупаться. Море было холодное, градусов 17, но это не останавливало. Холод мог исцелить, мог избавить от ощущения навязчивого движения куда-то наверх. Для того чтобы спокойно зайти в море, следовало уйти от отеля вправо, туда, где виднелись пустые корпуса: китчевая декорация к рассказу Рэя Брэдбери о внезапно опустевшей планете. В этой пустоте ощущалось почти космическое одиночество. Никого кругом. Лишь он, Воронов, да его жена, Оксана. Старая история про мужчину и женщину, про прародителей. Да еще море, этот мировой океан, это мировое космическое лоно…
Когда шли мимо опустевших корпусов, то заглядывали в окна. Из номеров, казалось, только что вышли люди, и вот-вот должны зазвучать живые голоса. Это стало очень походить на то, что Роман делал с Вороновым, а он, в свою очередь, с Романом. Роман мучил его, а профессор мучил Книгу, заставляя героев взбираться по какой-то бесконечной лестнице к себе в кабинет. Еще ничего нет, еще ничего не ясно, еще Книга не обрела плоть, еще не порвана плацента, не отошли воды, не раздался крик младенца, не родилась материя, а все уже живет предощущением Нового.
– Пойдем. Что ты там застрял? – окликнула Оксана.
Но это на него не подействовало. Он продолжал стоять и заглядывать в окна опустевшего с лета отеля. Вот он – момент истины, вот оно – состояние между бытием и небытием. Здесь они с Книгой на равных. Это краткий миг равновесия. Воронов знал, что Роман отомстит, обязательно отомстит ему за эту шалость с Безрученко, отомстит за то, что автор посмел сравняться с ним в силе и на краткий миг этого бесподобного солнечного утра оказался вне власти Книги. Безрученко все шел и шел по своей бесконечной лестнице. А Роман все копил и копил злобу на своего автора. Ничего. Придет время – и этот муравей получит сполна. Он пожалеет об этом миге своей мнимой свободы.
Здесь было все по-другому. Все. И Воронов знал, предощущал гнев Книги. Понимал, какая его будет ждать буря, но продолжал удерживать равновесие. Он так хотел раствориться в этой нереальной реальности. Здесь было все, все по-другому. Детский прошлогодний смех так и застыл в этом воздухе, пропитанном ароматом цитрусовых, запахами моря и хвои. В этом густом воздушном коктейле, как в воске, мгновенно застывал любой звук, донесшийся из прошлого. Они оказались вне власти времени. Это и давало Воронову силы сопротивляться произволу Книги. Хотя бы на краткий миг освободиться от нее.
Наконец они решили раздеться и войти в море.
Так и сделали.
Море приняло их. Оно обожгло тело холодной водой. Безрученко в Романе занес ногу, застыл, и Книга исчезла, исчезла, как исчезает изображение с экрана дисплея компьютера, когда в сети происходит короткое замыкание. Вода попала на оголенный провод – и все, свобода, причем на этот раз полная.
А море оказалось холодным и теплым одновременно, как горячее китайское мороженое, милостиво позволяя покачаться на своих волнах, словно в люльке, минут пятнадцать.
На берег выходили с трудом. Острая галька. Прибой сбивал с ног. Море не отпускало, оно хотело вновь бросить их в этот гигантский гамак, мерно качающийся посреди всей планеты – Средиземноморье, что возьмешь.
«Эх! Застыть бы так навечно, как букашка в янтаре», – пронеслось в профессорской голове. И вдруг показалось, что дисплей компьютера вновь подал слабые признаки жизни. Нет! Нет! Не сейчас. Книга, слышишь, не сейчас! Но назад дороги уже не было. Сумасшествие в виде раздвоенного сознания продолжало набирать силу. Книга не собиралась его отпускать из своих железных объятий.
С трудом, но на берег им все-таки удалось выбраться. Оксана начала вытираться, а он вновь пошел к морю. Он совсем не чувствовал холода. Войдя в воду по колено, он лишь хотел нащупать границу между обрушившимися на него воспоминаниями, сумасшедшими видениями и реальностью.
Насухо обтеревшись, благо махровые пляжные полотенца, несмотря на межсезонье, продолжали выдавать каждое утро, Оксана постелила на гальку свое теплое красное пальто и начала греться на солнце. Вдруг из целлофанового пакета Оксана достала увесистый том и принялась читать. Воронова как током ударило. Опять Книга. На этот раз она оказалась в руках жены. Чертовы интеллигенты: ни минуты не могут обойтись без печатного слова. Жена уткнулась в бестселлер «Клуб Данте», в котором рассказывалось, как ужасы первой части «Божественной комедии» смогли воплотиться во вполне реальный кошмар серийных убийств. И сейчас Книга словно подмигивала профессору, нагло раскрывшись на ладонях жены, как толстая проститутка у себя в номере: никуда ты от меня, милок, не денешься.
С трудом Воронов смог переключиться и отвести взор. Стоя по колено в воде, скрестив руки на груди, он продолжал вглядываться в морскую даль, пытаясь забыться и попробовать еще раз порвать связь с Романом. Время от времени он бросал взор направо, туда, где был виден таинственный мыс, который так и влек, так и влек к себе. Но Книга не отпускала. Воронова вдруг охватило чувство жалости к своему герою, брошенному им в таком плачевном состоянии вечной ходьбы. Тоже мне – тренажер выдумал. Сам бы вот так полсуток походил – небось понял бы, почем фунт лиха. Он повернулся и посмотрел на жену. Книга как ни в чем не бывало лежала у нее на ладонях, словно заигрывая с ним: ну, смелей, автор хренов.