И тут понеслось: «Господи! Ну как быть с этим Безрученко? Да, его герой продолжает идти сейчас по лестнице и всерьез думает о блокбастере, который должен взорвать весь книжный рынок и в сравнении с которым «Код да Винчи» покажется пошлой мухобойкой. Книжный магнат обязательно должен дозреть до мысли отправить своего борзописца Гогу Грузинчика в Испанию с целью развеяться после членовредительства, а заодно и выяснить кое-что об этой самой библиотеке Дон Кихота. Ну а как Безрученко узнает обо всем об этом?»
И тут набежавшая сильная волна, словно в ответ на молчаливый вопрос Воронова, повалила профессора на землю, на острую гальку.
Осторожней! – окликнула жена, оторвавшись от чтения. – Постой немного и выходи. Так и простудиться недолго.
Ничего! – бросил он, вставая. Одна мысль о Книге, которую раскрыла сейчас Оксана, заставляла его держаться на безопасном расстоянии.
Я воду люблю, – соврал профессор, не попадая от холода зуб на зуб. – Особенно холодную. Ты же знаешь.
И вновь зажегся экран дисплея. Вновь Книга ворвалась в его мысли. Вновь Безрученко послушно зашагал по лестнице. И вновь накатила новая морская волна. Она щедро обдала Воронова с ног до головы. Вновь этот камень преткновения. Весь сюжет тормозит. Действительно, ну как в башке тупого бизнесмена может зародиться мысль о какой-то там мистической библиотеке Дон Кихота? На слово «тупой» Безрученко, который продолжал подниматься по лестнице, словно по ленте бесконечного транспортера, обиженно оглянулся и посмотрел куда-то в сторону, будто в объектив камеры слежения, через которую, предположительно, и следил за своим героем автор, тот самый профессор Воронов, что стоял сейчас по колено в море в далекой Турции. Безрученко посмотрел на своего создателя с такой укоризной во взоре, с таким неподдельным гневом, что Воронову невольно стало стыдно за свои слова. Казалось, магнат хотел сказать: «Что же ты, сволочь, выпендриваешься, а? Я вот иду и иду. А ты прохлаждаешься. Я же не виноват, что у тебя у самого мозги плохо работают. Еще неизвестно, кто из нас двоих тупой. Не я затеял всю эту лабуду с Книгой, понял? Это ты вторгся в мой мир и лишил меня личной жизни. Вместо того чтобы взбираться по этой чертовой лестнице всю ночь и полдня, я бы поиграл с дочерью, с женой поговорил и залег бы спать у себя в кабинете на втором этаже, а вместо этого ты из меня какого-то робота сделал да еще оскорбляешь. Сволочь ты и есть сволочь. Все вы, писатели, такие. Ты что там нацарапал? Я, мол, показал дочери «козу», поцеловал жену, отпустил водителя и побрел наверх. Какую такую «козу» я дочери показал? Это ты так придумал, чтобы вообще хоть что-нибудь написать, захотел текстовое пространство заполнить. А я, между прочим, живой человек. Ты же не знаешь, может, у меня и дочки-то никакой нет, может, она дебил от рождения, может, у нее аутизм и до ее сознания никакой твоей «козой» не достучаться. Жена поэтому все дни напролет дома сидит, никуда не уходит. Ты же не знаешь, может, дочка – это наше проклятие, это наш «скелет в шкафу», семейная тайна, понимаешь, а для тебя, борзописца, так – росчерк пера, игра твоего сраного воображения».
И тут еще один большой вал накатил на берег, и профессора снова сбило с ног. Вода закрутила его, не давая подняться. Когда же он смог разлепить веки и увидеть мир в радуге брызг морской волны, то ему показалось, что где-то в его голове на экране вновь заработавшего дисплея соткалось пухлое лицо довольного Безрученко, мол, на, получи, сволочь, не все коту масленица, а то «козу» показал. Вот тебе, козел, твоя «коза». Толстой – тоже мне!
Профессор с большим трудом встал на ноги, но, несмотря на падение, из воды выходить не собирался, хотя жена и продолжала уговаривать его сделать это, держа Книгу в левой руке, словно маньяк-убийца острый столовый нож.
С Книгой надо было разобраться здесь, в воде, на нейтральной территории. Разобраться прямо сейчас. Он это чувствовал. Он чувствовал, что в их спор с Романом каким-то образом ввязалось и море. Оно сбивало его с ног, словно пытаясь снять корабль, севший на мель. Еще чуть-чуть – и тяжелое днище вновь повиснет в этой текучей среде, обретя крылья для полета, полета фантазии.
Море, миленькое, на тебя вся надежда, только ты можешь подсказать выход из тупика.
Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге, – начал, как школьник, цитировать профессор. Он произносил эти слова как заклинание, как молитву. Может, Пушкин поможет?
Паруса надулись, ветра полны: Громада двинулась и рассекает волны. Плывет.
А что, если на мысль о существовании библиотеки Дон Кихота магната наведет Сторожев, который через Стеллу свяжется с Безрученко и даст послушать последнему записи лекций Ляпишева? А Ляпишев, в свою очередь, был буквально одержим идеей существования некой Книги, которая вбирает в себя как все написанные, так и не написанные еще тексты и которая в определенные исторические периоды начинает, что называется, писаться вновь, выбирая для этой цели разных, порой не самых талантливых авторов, например Иоанна Богослова, четырех евангелистов, Сервантеса…
Известно, что ангел Гавриил явился в пещере, где молился Мухаммед, и стал душить его Книгой в виде свитка с огненными буквами, требуя, чтобы пророк прочитал священный текст, не зная даже элементарной грамоты. Так возник Коран.
И вот настало время ей, Книге, начать писаться вновь. Все-таки с последнего ее появления прошло без малого 400 лет. Первый том «Дон Кихота» в аккурат появился в 1605 году. И теперь Книга просто нуждается в новом авторе. Она его ищет, как ищет вконец обезумевший маньяк-убийца подходящую жертву. И почему таким автором-жертвой не стать тому же Гоге Грузинчику? Он, как и Сервантес когда-то, тоже «одноруким» стал. Причем стал добровольно, словно чего предчувствуя. Пусть найдет Книгу. Заодно развлечется и, кто знает, может, создаст тот так называемый блокбастер, о котором и мечтает Безрученко как о единственном спасении своего издательства «Палимпсест». Для магната поездка Грузинчика в Испанию приобретала вполне понятную цель, ради которой он, Безрученко, почти ничем не рисковал.
По мнению покойного Ляпишева, таинственная Книга и хранилась у некоего реально существовавшего идальго Алонсо Кихано, на которого на постоялом дворе случайно и натолкнулся алжирский раб и воин-неудачник по кличке «однорукий», Мигель де Сервантес Сааведра. Наткнулся. Увидел, как издеваются над бедным человеком, потерявшим из-за встречи с Книгой разум, защитил несчастного от толпы тупых обывателей и разговорился с безумцем. Разговорился и узнал про существование Книги, которая вновь начала писаться сама собой и которая случайно оказалась в библиотеке Алонсо Кихано и свела затем бедного идальго с ума и которая вполне могла сделать из неудачника Сервантеса великого писателя, выбрав его в качестве своего нового автора: пусть просто опишет то, что творится с идальго Алонсо Кихано, стараясь не заглядывать в саму Книгу. В противном случае его, Сервантеса, ждала печальная судьба самого Алонсо Кихано – безумие и жизнь, ставшая похожей лишь на «шум и ярость», то есть на речь потерявшего рассудок человека, Рыцаря печального образа, Дон Кихота.
А вот и механизм, в соответствии с которым и действует пресловутая Книга: кто-то выступает в качестве наживки и неизбежно сходит с ума, а кто-то сохраняет разум, избежав непосредственного контакта с Объектом, и лишь записывает священный бред, который и становится в конечном счете ожидаемым блокбастером. Вопрос: кто станет наживкой в этой охоте за Книгой, сводящей всех с ума? Кто отважится взять этот кусок урана голыми руками?
Это Воронов должен был решить для себя сам. Правда, его уже давно лишили права голоса: Воронов давно уже превратился из обычного человека в героя собственного романа, получив призрачную возможность на короткое время забывать об этом, вырываясь, как казалось бедолаге профессору, на просторы так называемого реального мира, который являлся лишь приложением к миру все той же Книги.
Так вот какую роль отводит ему эта самая Книга? Он – сыр. Просто сыр. Сыр в мышеловке. Наживка. Подставная утка. Все. Клетка захлопнулась. И назад дороги нет. От такой догадки у профессора мурашки побежали по спине.
Женя! Выходи из воды! Хватит! – закричала вдруг жена.
«Неужели и она, моя Оксана, тоже голограмма? Выдумка Книги? И это море, эта гора, этот чарующий мыс, который так и зовет, так и зовет к себе, – все, все лишь чья-то выдумка?»
Оксана положила увесистый том на мокрую гальку. Она всерьез начала беспокоиться за мужа, поэтому и не заметила досадной оплошности: обычно аккуратная жена сейчас так непочтительно обошлась с новеньким томом. На светлой обложке остались пятна от морской воды и грязных камней. Подул ветер, и Книга возмущенно зашелестела страницами, словно стараясь привлечь к себе внимание. Но Оксана не отреагировала на этот призыв. Ее беспокоило сейчас только состояние мужа. Она никак не могла понять, что сейчас с ним происходит. Муж по-прежнему стоял к ней спиной. Красные плавки от частого падения почти слезли, и показались ягодицы. Но муж все продолжал падать и вставать, падать и вставать с упорством маньяка.
– Стой, профессор! Стой! – упорно повторял он сам себе. – Стой! Момент истины – он дорогого стоит. Тут выстоять надо. Тут ветер. В нем вся штука! Он-то хоть настоящий?
Продолжая между тем подниматься по бесконечной лестнице куда-то наверх, Безрученко вновь искоса взглянул на своего так называемого автора и ехидно улыбнулся при этом. Палач и жертва поменялись местами.
В следующий момент Книга сама вмешалась в молчаливый диалог между автором и героем и с силой вытолкнула бедного, вконец вымотавшегося Безрученко из порочного круга бесконечного восхождения, швырнув несчастного прямо на дорогой кожаный диван, расположенный в кабинете магната.
Обессиленный магнат тут же заснул, и Книга «подарила» ему давно обещанный автором, профессором Вороновым, кошмар.
Автор мог теперь ни о чем не беспокоиться и продолжать падать под натиском волн и вновь вставать, сколько ему захочется: за дело взялась сама Книга. Ей стал надоедать этот нюня писатель. Придет время: Она с ним расправится. Поправь плавки, балбес. И пусть твоя жена поднимет мою сестру из лужи.