Возвращение в Роман. Роману неожиданно надоедает реальная жизнь, и он возвращается в свой обычный формат
На другом конце провода долго не отвечали. Наконец зуммер сменила тяжелая пауза.
– Алло, – отозвалась Стелла.
Стелла Эдуардовна, это я.
Кто я? – зло спросили в трубке. Взглянув на часы, Безрученко увидел, что было всего половина третьего.
Леонид Прокопич.
Слушаю.
Дело срочное. Простите, что тревожу ночью.
Я уже проснулась. Слушаю вас.
Мне сейчас приснился кошмар.
Так.
Но он, кошмар этот, какой-то необычный. Литературный, что ли. Мне такие раньше не снились.
Что ж. Рассказывайте.
Сейчас. Закурю только.
В трубке послышалось, как шелестит целлофан, а затем длинный вдох и выдох. Стелле показалось даже, что она на расстоянии ощутила запах дорогого табака.
Ну как? Легче стало?
Да. Немного.
Теперь можете рассказать, что вам приснилось?
Сейчас. Еще одну затяжку – и все.
Слышно было, как Безрученко сделал не одну, а сразу три затяжки, словно рядовой перед штыковой атакой.
– Так вот. Слушайте. Вижу себя в рыцарских доспехах, на лошади и с копьем в руках. Все происходит внутри какого-то постоялого двора. И главное, я знаю почему-то, что в Испании.
Так, – отозвалась Стелла в трубке.
Рядом дом, – продолжил Леонид Прокопич. – Над моей головой – окно. В окне вижу двух дам. По-испански одна из них просит, чтобы я встал на седло и протянул к ним в окно руку, мол, она без меня жить не может. Я все понимаю, хотя ни одним иностранным языком не владею.
Знаю, – коротко подтвердила Стелла.
А главное, встаю. Встаю на седло. Это при моем-то весе и ловкости? Встаю и протягиваю руку. Чувствую, меня за правую кисть уздечкой привязывают к оконной решетке, а затем дамы эти убегают. Обидно, что во сне меня, как лоха какого, развели. На любовь купили. Стою я на седле, и страшно – ужас. А вдруг лошадь подо мной шевельнется или уйдет куда? В следующий момент так и случается. Лошадь постояла, постояла и пошла. И я повис. На собственной правой руке повис. Боль – нестерпимая.
Понимаю, – посочувствовали на другом конце провода.
Ключицу вывернуло. Но не это главное.
А что?
Просыпаюсь. Включаю свет, а на запястье вижу жирный красный след, словно жгутом оставленный. Будто действительно хотели руку оторвать или отрезать, и ключица болит по-настоящему.
Странно.
Еще как странно. Вот я и решил вам позвонить. Заметьте – опять рука. Наваждение какое-то.
Постойте, постойте, Леонид Прокопич. Мне этот ваш кошмар что-то напоминает.
Напоминает?
Да. Вы правы. Это какой-то известный литературный текст. Не помню какой, правда.
А вы с консультантами нашими свяжитесь.
Обязательно. Завтра утром доложу. А пока примите обезболивающее и постарайтесь заснуть.
Спасибо. Завтра жду.
Повесив трубку, Прокопич в свете настольной лампы принялся рассматривать красный след на руке. Так ее отлежать невозможно. Казалось, будто кто-то заранее сделал пометку, по которой ее, руку, следовало затем аккуратно отсечь. У Прокопича по спине забегали мурашки. Вместо обезболивающего он налил себе коньяку и выпил залпом, не смакуя.
На следующее утро, связавшись с вездесущим Сторожевым, Стелла выяснила, что сон Прокопича очень сильно напоминает 43-ю главу из первой части романа «Дон Кихот» Сервантеса.
Знаменитая 43-я глава первого томаромана «Дон Кихот»
Дон Кихот повернул голову и при свете луны, которая заливала все своим сиянием, увидел, что кто-то подзывает его из слухового окошка. А окошко это тут же показалось ему большим окном с золоченой решеткой, и его безумному воображению тотчас же представилось, как и в прошлый раз, что прекрасная дочь владельца замка, охваченная страстью к нему, снова добивается его любви.
– Моя госпожа, – послышался голос служанки, – просит только, чтобы вы протянули ей одну из ваших прекрасных рук, – ибо одно прикосновение к ней сможет успокоить убийственную страсть.
– Примите, сеньора, эту руку или, лучше сказать, этот бич всех злодеев на свете. Примите руку, к которой ни одна женщина еще не прикасалась. Я протягиваю ее вам не для того, чтобы вы ее облобызали, – нет, посмотрите на сплетение сухожилий, строение мускулов, ширину и крепость жил; судите же теперь, какой силой должна обладать рука, у которой такая кисть.
– Сейчас мы увидим это, – раздалось в окне.
– Мне кажется, что ваша милость не гладит мне руку, а трет ее теркой. Не обращайтесь с нею так сурово: она не виновата в страданиях, которые причиняет вам моя холодность. Не следует обрушивать на столь малую часть моего тела весь ваш гнев. Знайте, что кто любит, не должен мстить так жестоко.
Дон Кихот стоял во весь рост на Росинанте, просунув руку в слуховое оконце, и кисть его руки была привязана уздечкой к дверному косяку; он пребывал в великом страхе и тревоге, так как при малейшем движении Росинанта он мог повиснуть на одной руке: поэтому он боялся пошевелиться и надеялся только на то, что Росинант так спокоен и терпелив, что сможет простоять неподвижно хоть целый век.
Наконец, догадавшись, что он привязан и что дамы ушли, Дон Кихот вообразил, что в этом происшествии снова замешано волшебство.
Он дергал все время руку, стараясь ее освободить, но она была так крепко привязана, что все его усилия были тщетны. Правда, он тянул руку осторожно, боясь, как бы Росинант не сдвинулся с места. Таким-то образом, хоть ему и очень хотелось спуститься и сесть в седло, Дон Кихот должен был либо стоять, либо оторвать себе руку.
Стал он тут мечтать о мече Амадиса, против которого бессильны все заклинания; стал он тут проклинать свою судьбу; стал горевать об ущербе, который нанесет миру его отсутствие за все это время, что он проведет здесь зачарованным; стал он снова вспоминать возлюбленную свою Дульсинею Тобосскую; стал призывать своего доброго оруженосца; стал взывать к помощи мудрецов Лиргандея и Алькифа; стал молить свою добрую приятельницу Урганду заступиться за него. Когда же наступило утро, Дон Кихот пришел в такое отчаяние, что заревел быком, потому что уже не надеялся, что с приходом дня кончатся его бедствия. Ему казалось, что он прочно заколдован и что муки его продлятся вечно. Эта уверенность возрастала в нем еще и потому, что Росинант за все это время ни разу не шелохнулся, и вот он думал, что суждено и ему, и его коню простоять так, не пивши, не евши и не спавши, пока не кончится злое влияние созвездий или пока не расколдует его другой, более мудрый волшебник.
Ну и что вы скажете на все это, Стелла Эдуардовна?
Покажите руку.
Вот. Смотрите. След до сих пор виден.
Да. Причем очень четкий. На то, что вы сами отлежали так во сне кисть, не похоже. Кажется, вас действительно за руку привязывали.
Я уже у врача был. Ключица повреждена. Правда, не очень серьезно.
А вы сомнамбулизмом не страдали?
Это лунатики, что ли?
Да.
Они там что-то во сне делают, а проснувшись, не помнят, верно?
Приблизительно так.
Лунатики – психи, а я нормальный. Нет. Не страдал. И никто в моем роду этим отмечен не был. Поясните мне лучше, Стелла Эдуардовна, в чем смысл моего кошмара? Раскройте его так называемую литературную основу.
Как я уже сказала вам, Леонид Прокопич, мы имеем дело с 43-й главой из первой части романа «Дон Кихот». В этой главе бедного идальго две дамы, как сейчас говорят, ради прикола с помощью уздечки подвешивают за руку. Сам же Дон Кихот стоит ногами на седле. Как видите, полное совпадение с вашим сном. Он стоит и боится, что его Росинант решит сдвинуться с места.
Да. Я нечто подобное во сне и видел. Вот он и след на руке остался. А к чему все это?
Пусть теперь наш консультант Сторожев вам все и объяснит.
Пусть, – согласился издатель, потирая больную руку.
Уважаемый Леонид Прокопич, я в свое время посещал лекции известного московского профессора Ляпишева. И он как раз довольно странным образом разбирал именно эту сцену из романа, случившуюся с Дон Кихотом на постоялом дворе, в которой дочь хозяина упомянутого уже постоялого двора и служанка по имени Мориторнес ради смеха на всю ночь привязали сумасшедшего рыцаря уздечкой к дверному засову.
Если хотите, мы можем на вашем компьютере прямо сейчас услышать его объяснения.
Валяй.
Сторожев вставил диск, и через короткое время в комнате зазвучал замогильный голос Ляпишева: «43-я глава всем хорошо известна. Она дурашлива и весела. В ней чувствуется отголосок карнавала, традиционных розыгрышей».
Ничего себе розыгрыши, – вставил Безрученко. – Я до сих пор в себя прийти не могу.
«Но розыгрыш – лишь внешняя сторона дела, – продолжало доноситься из динамиков. – Перед нами довольно странный текст. Это и роман, и не роман одновременно. Это странное собрание случайных, плохо связанных между собой событий, непосредственно взятых из жизни автора и объединенных лишь одним вдохновенным безумием главного героя. Безумием, которое граничит с необыкновенной мудростью.
Но и этот главный герой, по моему убеждению, не выдумка, а реально существовавший человек, скорее всего, доблестный воин благородного происхождения, которого предположительно звали Алонсо Кихано. Настоящего имени сейчас, пожалуй, и не восстановить. Кстати, имя Дон Кихот – это и не имя вовсе, а что-то вроде клички. Qvixote дословно значит: та часть доспехов, которая защищает бедро и чресла.
Первое, что поражает в этой книге, так это то, что она совершенно ни на что не похожа. Возьму на себя грех и выскажу кощунственную мысль: роман «Дон Кихот» очень плохо и неумело написан. Я бы даже сказал – небрежно. В этой самой знаменитой книге всех времен и народов существует огромное количество несостыковок, несуразностей и прочих вещей, которые недопустимы даже в романе средней руки, не говоря уже о столь великом и значительном произведении, с которым мы и имеем дело. Не буду вдаваться в подробности и перечислять все нелепости, которые можно встретить в романе о Рыцаре печального образа. Всему, как говорится, свое время.