им-то чудом сумел угнездить пустую кружку немца на и без того переполненном подносе и затем понес всю эту пирамиду, позвякивая, прямо на кухню.
Чтобы успокоиться, Воронов сел в мягкое кресло в холле и заказал себе джин-тоник со льдом и лимонной долькой. Пить алкоголь с утра было не в его правилах, но надо же хоть как-то успокоиться, чтобы обдумать план действий. Проще всего – подняться в номер и посмотреть, не вернулась ли жена. Может быть, у нее разболелась голова, такое бывает, и она решила пропустить завтрак, погулять по поселку и вновь лечь в постель. А вдруг нет? Вдруг и эта версия окажется ложной? К такому повороту событий надо было подготовить себя и хряпнуть еще джину с тоником.
Когда официант ставил бокал на столик, то аккуратные льдинки мелодично позвякивали при этом. Не зная почему, но Воронов вдруг вообразил себе, что в этом мелодичном позвякивании и может скрываться ответ на вопрос: где искать жену? Перед тем как пригубить холодный напиток с привкусом еловых веток, он еще раз слегка взболтал бокал – и льдинки вновь откликнулись слабым перезвоном далеких колокольцев, что болтались вокруг козьих шей: стадо гнали к речной переправе, и всех коз следовало пересчитать и при этом ни разу не сбиться.
И тут от его ощущения нормальности не осталось и следа: позвякивание льдинок в бокале оказалось роковым для его психики. Как пение сладкозвучных сирен, это тихое мелодичное позвякивание вновь напомнило ему о Книге и о творчестве. Ему, как алкоголику выпить, вдруг точно так же захотелось вновь взять в руки свою старинную ручку Montblanc, захотелось свернуть тяжелый черный колпачок с золотым ободком и пробежаться широким, как лопата, пером по девственно-белым листам. Все эти нормальные люди, все эти гранитные немцы с пивом не смогли убедить его в своей абсолютной нормальности. Каждый из них тихо и мирно сходил с ума, но как-то пошло, примитивно, что ли:
Прощай, Топилицын.
Прощай, Вицлипуцли.
А если уж терять рассудок, то делать это, по мнению Воронова, следовало как-то иначе, ища свои, только свои козьи тропы в этой туманной стране книжного зазеркалья.
Он почему-то был абсолютно уверен, что только с помощью своей антикварной ручки ему удастся вернуть себе жену. Никакая полиция не поможет ему. И в номере Оксаны нет. Нет ее и в сауне, и в массажном кабинете, и за 10, за 20, за 1000 миль отсюда. Ее просто нет во всем этом так называемом нормальном материальном мире, в котором немцы потягивают пиво, а приматы из России пытаются вчитаться в бред про каких-то там Топилицына и Вицлипуцли.
Он взял бокал, и льдинки отозвались веселым перезвоном. Профессор осушил содержимое залпом. Козы так козы: мы сосчитаем их всех до единой, сосчитаем и ни разу не собьемся.
Еще? – спросил официант по-русски.
Да. И обязательно со льдом, – уточнил Воронов.
Сейчас, вот сейчас он поднимется к себе в номер, возьмет ежедневник, Montblanc и отправится к морю. Там, на берегу, под шум волн он и пробежится золотым пером-лопатой по белому листу. Строчки будут ложиться ровной бороздкой, оставляя след, подобный струе, что «нежней лазури». Слова хлынут потоком, и тут главное – не сплоховать, не дать онеметь руке, чтобы она не остановилась, не сделала паузу. Тут главное – поймать попутный ветер в парус, а если встречный, то идти галсом, но идти, плыть во что бы то ни стало. Ведь ручка Montblanc старая, ей, как и Воронову, 50 стукнуло, она тяжела и неповоротлива, она по-немецки неизящна и сама напоминает обломок тяжелой мачты, который подобрали на берегу после кораблекрушения. Вот почему ему показалось, что немец с кружкой подмигивал ему в холле, мол, беги, спасай жену, Montblanc-то твой мы, немцы, и сделали. Причудливая это все-таки вещь, воображение.
Правильно! Главное – поймать ветер, ветер воображения, и немцы здесь постарались на славу! Спасибо, немцы, спасибо, милые, спасибо за ваше неизменное качество, спасибо вам за мой старый Montblanc. Его, Montblanc, надо лишь держать под нужным углом, и тогда ветер сам надует твой парус, и тяжелый корпус полетит тогда по волнам, «по волнам моей памяти», как назывался еще знаменитый диск далеких семидесятых, словно пушинка по ветру, и тогда все, все будет хорошо!
Пиши, пиши, рученька! Пиши, пиши, милая! Не подведи, не подведи только! От тебя все и зависит сейчас! Спасай! Спасай Оксану мою! Вытаскивай ее оттуда, куда я ее сам по неосторожности и спихнул…
Испания. Наши дни. Гранада
– Господин Воронов! Господин Воронов! Постойте! Да не бегите вы так. Я не успеваю.
– Что? Что вам надо? Откуда вы меня знаете? Постойте, мне ваше лицо кажется знакомым.
– Неудивительно. Я очень популярен в России. Это после больницы я сильно изменился. Похудел, говорят.
– Грузинчик? Вы писатель Грузинчик?
– Вот видите – и вы узнали. Я вас прошу, не бегите так. У меня рука еще не до конца зажила и ноет. Особенно при резких движениях. Вот как сейчас.
– А вам, собственно говоря, что от меня надо?
– Вы зря решили вернуться в отель. Вашей жены там уже нет.
– Как? А где же она?
– В данном случае это неважно.
– Как это неважно? Вам, может быть, и неважно: жена-то моя, а не ваша…
– Не злитесь. Поверьте, я здесь ни при чем. Я – лицо пострадавшее, как и вы. Мы с вами стали жертвами одной очень большой интриги. И чем быстрей вы это поймете, тем для нас обоих станет лучше.
– Что вы имеете в виду?
– Книгу – вот что я имею в виду. Вас же Сторожев и Стелла уговорили в Испанию съездить?
– Какая Стелла? Не знаю я никакой Стеллы.
– Неважно. Главное, что она вас знает. Через Сторожева, разумеется. Она всегда в тени держится. Таков ее стиль.
– А вы что про Книгу знаете?
– Немного. Но нам вдвоем поручено ее отыскать. Причем каждому отведена своя роль.
– И какая роль у меня, позвольте полюбопытствовать?
– Охотно отвечу вам на этот вопрос. Только для начала давайте вернемся в университет. Наши поиски оттуда и начнутся. Поверьте, ничего лучше в этой ситуации вы сейчас и сделать-то не сможете. Уважаемый профессор Воронов, на всем божьем свете у вас сейчас нет друга надежнее меня. Нравится вам это или нет, но такова логика той интриги, в которую мы с вами и оказались замешаны.
Слова Грузинчика во внутреннем дворике старинного университета с фонтаном и мраморными скамьями прозвучали столь убедительно, что окончательно обезоружили профессора, к которому писатель так настойчиво набивался в друзья. С чего бы это? Начинающийся дневной зной прогнал наконец жалкие остатки ночной прохлады, и теперь любая тень казалась спасительным оазисом. Уходить отсюда не хотелось. Каждый из собеседников невольно начал искать повод подольше задержаться в этом уютном царстве прохлады. Писатель и профессор присели на одну из мраморных лавок и, словно завороженные, уставились на фонтан. Он журчал так убаюкивающе, так мирно, что казалось, в этом мире нет и не может быть никаких интриг, наоборот, все в нем должно быть прозрачно и ясно, как эти звонкие струи.
Но при этом в глубине души они понимали, что под мерный звук фонтанных струй в их жизнях начали медленно прорастать семена чего-то нового, доселе неведомого.
Вы знаете, – неожиданно нарушил убаюкивающую тишину Грузинчик, – что для физиков вода так и осталась загадкой, тайной. Основное ее свойство – текучесть. Как сочленяются ее молекулы и атомы – вот в чем проблема. У воды нет жесткой структуры. Она постоянно течет, меняется. В строгом смысле ее даже нельзя причислить к элементам Периодической системы Менделеева – столь неустойчива ее структура.
Это вы к чему, господин писатель?
Так. К слову.
Потом вновь помолчали. Сидели и тупо смотрели на фонтан, как змеи, завороженные флейтой факира.
Никак не могу привыкнуть ни к этой жаре, ни к запахам, – через какое-то время посетовал Воронов. – Испания – страна-мираж. Здесь все возможно.
И опять тишина, нарушаемая лишь мерным журчанием воды.
Так какая же все-таки роль отведена каждому из нас в поисках Книги, господин Грузинчик?
Если говорить о вашей, то это роль наживки.
Не понял. Поясните.
На вас и только на вас должна «клюнуть» Книга.
Что значит «клюнуть»?
Значит – дать знать о себе, выйти из тени.
А почему она именно на меня должна так среагировать?
Потому что только вам явился призрак Ляпишева в атриуме. Об этом Сторожев всем и растрезвонил. Помните? Зимой. Во время сессии?
Помню. Отлично помню. Ну, и что с того?
А то, что этого откровения ждали уже давно, и вдруг оно и случилось, и покойник вас сразу посвятил в таинство Книги.
Ладно, но почему именно я удостоился такой чести, а не вы, например?
Во-первых, потому, что я к этому времени уже успел себя скомпрометировать. Как вы выражаетесь, стал борзописцем вместо того, чтобы служить высокой литературе, а во-вторых, Сторожев сумел убедить Стеллу, будто у вас с Книгой установилась некая мистическая связь, что в последнее время, после встречи с призраком, вы об этой самой Книге только и думаете. Одним словом, у всех фигурантов сложилось устойчивое мнение, будто вы, а не я, и есть идеальный медиум, посредник.
На этом Сторожев настаивал?
Он вашу кандидатуру в качестве «наживки» и предложил.
Та-а-ак! – протянул профессор и картинно надул щеки.
Но это еще не все.
В каком смысле?
А в таком, что вас, профессор, подставили, и подставили капитально.
Рассказывайте.
В этой интриге роль медиума совершенно незавидная. Медиум, положим, чувствует, где конкретно находится Книга, и ведет охотников прямо к цели. В дальнейшем медиум обнаруживает Книгу, вернее, Она сама дает себя обнаружить, несчастная «наживка» вступает в контакт с Объектом, а затем медиум благополучно сходит с ума.
Та-а-ак! – еще раз картинно вздохнул Воронов, а затем, сделав короткую паузу, поинтересовался у своего собеседника: – Ну, ваша-то роль какова во всем этом спектакле?
Очень простая. Во всяком случае, таковой она мне и представлялась до самой последней минуты. Я должен был втайне следить за вами, как охотник. Если бы возникла в том нужда, то я бы и денег подбросил, и из беды выручил бы, и подкупил бы кого надо. Медиум медиумом, а соломки подстелить никогда не повредит. До поры до времени я выполнял бы роль вашего ангела-хранителя. Издатель Безрученко снабдил меня достаточными средствами и необходимыми связями. Все для подстраховки, конечно. Но вот штука-то в чем: я сам решил поменять правила игры и открыть свое инкогнито.