орных лугах извилистой Гвадианы, прославленной своими скрывающимися от глаз водами; тех, что дрожат от холода в лесистых Пиренеях и на снежных высотах Апеннин; словом, все племена, какие только вмещает в себя и питает Европа.
Бог мой, сколько стран назвал он, сколько народов перечислил, мгновенно наделяя каждый особыми свойствами: и все это почерпнул он из чтения лживых романов, которыми была набита его голова! Внимательно слушал его Санчо, не решаясь проронить ни слова, и только время от времени поворачивал голову в надежде увидеть рыцарей и великанов, которых перечислял его господин; но так как ни одного из них ему не удалось обнаружить, то в конце концов он сказал:
Куда, к черту, запропастились, сеньор, все эти рыцари и великаны, о которых говорит ваша милость? Я по крайней мере ни одного из них не вижу.
Что говоришь ты? – воскликнул Дон Кихот. – Иль ты не слышишь ржания коней, барабанного боя и звуков рожков?
Ничего не слышу, – ответил Санчо, – кроме блеяния овец и баранов.
И это была сущая истина, так как оба стада подошли уже в это время совсем близко.
– Страх, обуявший тебя, – сказал Дон Кихот, – мешает тебе, Санчо, правильно видеть и слышать. Одно из проклятий страха – это то, что наши чувства теряют свою ясность и все представляется нам в искаженном виде. Если уж ты так испугался, отойди в сторону и предоставь мне действовать одному, ибо меня одного достаточно, чтобы обеспечить победу тем, кому я окажу помощь.
С этими словами он вонзил шпоры в бока Росинанта и, взяв копье наперевес, с быстротой молнии помчался с пригорка.
Дон Кихот врезался в самую гущу стада овец и принялся разить их копьем с такой яростной отвагой, словно это и вправду были его смертельные враги. Пастухи, сопровождавшие стадо, пробовали криками остановить его, но, видя, что слова не помогают, взялись за свои пращи и стали забрасывать рыцаря камнями.
Испания. Наши дни. По дороге в Барселону
Пристально вглядываясь в быстро мелькающие за окном автомобиля испанские пейзажи, Воронов неожиданно вспомнил кадры кинохроники 11 сентября 2001 года. Это был необычайно жаркий день. Домой он вернулся лишь под вечер, и дети его встретили с таким выражением лица, будто они только что стали свидетелями начала III мировой.
– Папа! Торговый центр взорвали! Смотри! По телевизору показывают!
– Какой торговый центр? Кто взорвал?
Эти вопросы вихрем пронеслись в голове, и он, увлеченный общей паникой, кинулся с сыновьями к телевизору.
А там на экране происходило нечто невероятное, как бой со стадом овец Дон Кихота. Пассажирский лайнер-гигант, «Боинг», снижался на уровень одной из башен торгового центра и входил в эту стеклянную конструкцию, как входит нож в масло, оставляя за собой клубы черного дыма и пламень.
Следом за первым самолетом в синем жарком сентябрьском небе появилась еще одна гигантская серебристая птица. Она стремительно приближалась ко второй башне.
Следующий эпизод, вмонтированный в общий ролик международной хроники, был снят где-то в арабских странах. Какая-то жирная арабка в платочке и в больших, в пол-лица, очках улыбалась и показывала язык прямо в камеру.
Затем мелькнуло лицо Усамы бен Ладена: вытянутый нос, аскетичный овал лица, бородка клинышком – ни дать ни взять Дон Кихот.
Показали и то, как обрушиваются башни-гиганты. Весь Манхэттен словно снегом засыпало – это была строительная пыль. Пожарные в беспорядке принялись разводить руками, а жирные нью-йоркские полицейские просто не знали, что делать. По миру, который просто забыл, чем ему может грозить пассионарность Дон Кихота, был нанесен сокрушительный удар копьем. И это карающее рыцарское копье пронзило жирную овечью тушу.
«Овцы – это мы, европейцы, – невольно подумал Воронов, – а террористы-смертники – это духовные дети Дон Кихота. Они и разят нас своим копьем, копьем веры. Мы агнцы, беззащитное, блеющее стадо обывателей.
Я ехал в Испанию с целью отыскать Книгу, которая смогла бы вновь оживить и потрясти мир. Наивный. Она давно ожила без моего вмешательства. А точнее – Она никогда толком и не умирала. Эта Книга всегда вдохновляла всех революционеров и экстремистов, для которых не был писан ни один закон общеустройства, которые всегда существовали вне закона и жили лишь своими пассионарными донкихотовскими иллюзиями, собираясь подчинить им весь окружающий мир.
Сама идея Дон Кихота – это и есть Книга, Книга, сжатая до пределов одной личности. Прав Унамуно: личность Дон Кихота настолько сложна, глубока и на самом деле настолько реальна, что она все вербует и вербует на свою сторону новых и новых адептов, проповедуя веру в Возвышенное Безумство, для которого нет и не может быть никаких преград даже в форме элементарной морали.
Никакое это не секретное средство, никакой это не новый источник энергии, о котором мне все толковал испанец».
И при этой мысли Воронов жадно впился взглядом в затылок своего водителя. Эх! Дать бы ему сейчас чем тяжелым по голове, и дело с концом. Нельзя. На такой скорости обязательно разобьешься. А жаль. Ничего. Подождем до ближайшей бензоколонки.
Так о чем это я? Ах да! Вновь о книгохранилище. Так вот. Не было там среди ящиков спрятано ничего необыкновенного. Это мог быть просто кусок камзола, куртки или часть кожаного отворота ботфорты – неважно. Иными словами, предмет одежды или часть мощей самого реального, жившего когда-то Алонсо Кихано Доброго, с которого все и началось. Но что это конкретно? Кусок одежды или мощи? Нет! Скорее мощи! Они и были спрятаны в одном из ящиков с книгами.
Господи! Как я раньше-то не догадался? Это мощи! Правильно! Длань рыцаря! Его правая рука! Она-то и есть Книга! А как же иначе? Затем и Грузинчик им так понадобился. Он под влиянием этой самой Книги, ощущая, что Она вот-вот грядет в наш мир в виде старого доброго ультранасилия, руку-то правую себе и хватанул, бедняга.
Это та самая длань – карающая, которая и нависла сейчас над всем западным миром, пребывающем теперь в трепете и ужасе.
Прав, прав Унамуно! Дон Кихот – реальность, а не выдумка. И любая часть этой реальности может быть очень опасна для мира. Мы с Грузинчиком оказались нос к носу с этой дланью карающей. Вот что они и хранят там. Вот чего жаждет эта длань! Она без сердца, без ума, без души Дон Кихота. Она лишь может сжимать меч или копье и карать, карать, карать!
Водитель включил радио. Передавали сводку новостей. В Испании террористы взорвали несколько железнодорожных составов, погибло около двухсот человек.
«Длань, длань, длань, это она», – судорожно думал Воронов, пытаясь уловить на испанском суть сообщения.
«Что же делать? Что же делать? Сначала надо бежать из-под стражи. Надо оказаться на свободе, а там будь что будет», – решил про себя Воронов.
Испания. Конец XVI века. Недалеко от венты де Квесада
– Пойми, Мигель, – начал доверительно Алонсо Кихано после того, как они остались совсем одни, – во всем виноваты клопы!
– Мне трудно понять вас, Учитель, – почтительно переспросил будущий великий писатель. – Какие клопы? При чем здесь эти паразиты?
– Нет, нет, Мигель, я не заговариваюсь. Во всем действительно виноваты клопы.
– Я не могу так, Учитель. Я нуждаюсь в пояснениях, потому что мне не дано понять всю глубину ваших помыслов.
– Все очень просто, Мигель. Клопы – это паразиты, живущие кровью и соками людей. Клопы не способны видеть мир таким, какой он есть. А мир сложен и разнообразен. И за внешней стабильностью и ясностью скрывается целая буря, непрекращающаяся битва, в которой участвуют только избранные, как ты да я. Под клопами я понимаю тех, кого мы благополучно оставили на венте де Квесада, Мигель. Это простые люди. Они в основном, как паразиты, живут чужими мыслями. А мыслить нельзя только мозгом или еще каким-нибудь органом. Например, хозяин венты мыслит даже не мозгом, а брюхом. Он весь мир воспринимал лишь посредством пищеварения.
Мы же с тобой, Мигель, мыслим всем телом и всей душой, мыслим всем существом своим, Мигель. Слышишь меня?
– Слышу, Учитель, слышу.
– Мы мыслим кишками, кровью и всей своей жизнью. А клопы только высасывают кровь из нас. Мир для них – Закрытая Книга. А мы эту Книгу пытаемся открыть и кладем на это усилие все наши жизненные силы.
Я тебе больше того скажу, Мигель, мир существует только для сознания. Сознание и цель жизни суть одно и то же.
Если бы у Солнца было сознание, то, скорее всего, оно думало бы, что живет для того, чтобы светить мирам; но при этом оно думало бы, что и миры существуют для того, чтобы оно их освещало, и находило бы удовлетворение в том, чтобы им светить, и в этом состояла бы его, Солнца, жизнь. И такой образ мыслей был бы вполне нормальным.
Вся эта трагическая борьба человека за свое спасение, этот бессмертный голод по бессмертию и есть не что иное, как борьба за сознание. Если сознание – это, как говорил один бесчеловечный мыслитель, всего лишь мгновенная вспышка света между двумя вечностями мрака, то тогда нет ничего отвратительнее, чем наше существование.
Но Сознание – это не мгновенная вспышка. Оно вечно и даже предвечно. Сознание и Книга Вселенной – это синонимы, Мигель. В Книге Вселенной Сознание только и может существовать.
А мы, избранные, – читатели этой Книги, мы мыслим не только головой, мы не живем без мысли, без Сознания, без Книги.
А мыслить – значит каждый раз оказываться во власти антиномий, или неразрешимых противоречий. Это противоречие между моим сердцем, которое говорит «да», и моею головой, которая говорит «нет». Между моей карающей дланью, которая сразу же хочет исправить этот мир, совершив над ним насилие, и моей страдающей душой, оплакивающей все несправедливости и всякое пусть даже и малое страдание, ибо малым страдание никогда не бывает.
Ведь мы, Мигель, живем только противоречиями и благодаря им; ведь вся наша жизнь – трагедия, а трагедия – это вечная борьба без победы и без надежды на победу.