— Ефим Антонович? Прошу вас спуститься в лабораторию, очень прошу…
— Что случилось?
— Случилось… Фотография, понимаете ли!.. То есть завещание!… В общем, увидите сами…
Через несколько минут полковник Максимов читал текст завещания. Документ был написан старинным, цветистым слогом. Автор говорил о том, что не хочет и не может унести в могилу сведения, до сих пор составлявшие его тайну. Роковые обстоятельства не позволили ему осуществить заветные замыслы, в которых видел он «самовластие и тиранство изничтоженными, власть народной, людей свободными и равными перед законом». Автор завещания с горечью признавал, что ему уже не увидеть этого, и выражал уверенность, что увидят потомки. Людям будущего, нового и справедливого общества, завещал он свою тайну, чтобы служила она их счастью. «А дабы не достался дар мой разбойникам в мундирах и при шпаге, дабы не стал он источником обогащения бессовестных чиновников, коим неизвестно и самое понятие об истинных нуждах населения, то попросил я записать изложенное секретным образом и ключ к сему отдаю в надежные руки».
В конце лета 1830 года группу «государственных преступников», человек семьдесят, перегоняли пешим порядком из Читинского острога в новое место заключения — Петровский завод. Переход продолжался полтора месяца, путь пролегал по глухим, но чрезвычайно живописным местам. Как-то стали на дневку в распадке, на берегу безымянной речки, у подножия утесов дикой красоты. И вот здесь-то, поднявшись на скалу, автор завещания обнаружил в жильных породах множество крупных зеленовато-желтых шестигранных кристаллов. Будучи во время кругосветного вояжа в Бразилии, он видел подобные камни и без труда установил, на какой минерал напал. Это был драгоценный берилл — брат изумруда и аквамарина.
По словам завещателя, «число бериллов там несметно». Обманув бдительность конвойных, он, довольно хорошо зная навигационную астрономию, простейшим способом определился…
Дальше приводились координаты месторождения и природные приметы: утес о двух зубцах, один из которых походит на согнутый большой палец.
«Хочу верить, что голос мой дойдет до потомков, — заключал завещатель, — не зная этого племени молодого, я уже горжусь им. Дано же будет ему видеть землю русскую во всей красе и мощи! Провижу славную будущность Сибири, которая из края слез и кандалов станет житницей России и источником благосостояния для народов, ее населяющих. Богатства этой земли неисчислимы. За умный глаз и любовные руки заплатит она труженику в тысячу крат».
Завещание не было подписано. Об аляскинской нефти в нем не говорилось ни слова. Весьма вероятно, что автор завещания знал о ней, даже рассказывал товарищам по каторге и ссылке. А потом легенда о завещании, передаваясь из уст я уста, обросла подробностями, которых в документе не было. Полковник дочитал этот действительно необычайный документ. Максимов, как говорится, видывал виды, и удивить его было трудно. Но сейчас он глядел на Чернобровина с таким восхищением, будто не завещатель, а сам старший лейтенант открыл месторождение бериллов.
— Нашел-таки, а?! Все вокруг да около ходили, а рукавицы за поясом были! Орел, голова, что и говорить!
— Одного, Ефим Антонович, понять не могу, — сказал Чернобровин, — как все-таки художник сделал это?
— А что? Я вот недавно читал в «Огоньке», как один тульский умелец на булавочной головке целую картину выгравировал.
— Так у этого умельца современная оптика была!
— А у Левши ее не было. Помните у Лескова: царь стальную блоху в мелкоскоп посмотрел, узнал, что на каждой подковке имя русского мастера выставлено, и спрашивает Левшу: «А твое имя тут есть?». А Левша ему: «Никак нет, моя работа гораздо секретнее, мельче подковок была. Я гвоздики выковал, которыми подковки забиты».
«Где ж ваш мелкоскоп, с которым вы могли произвести это удивление?» допытывался царь. А Левша отвечает: «Мы люди бедные и по бедности своей мелкоскопа не имеем, а у нас и так глаз пристрелявши».
Полковник уехал, и вернувшись к вечеру, вызвал к себе Чернобровина.
— Поздравляю, Вадим Николаевич!
И на удивленный взгляд старшего лейтенанта пояснил:
— Был я у генерала, пригласили на консультацию геологов. Есть, заявили они, сведения о таком месторождении. Открыли его в середине прошлого века. Но там, видимо, был технический берилл, для ювелирного сырья непригодный. Потому и разрабатывать месторождения не стали, а позже след к нему утеряли.
Целую лекцию прочитали нам о берилле. Оказывается, сейчас для нас технический берилл куда ценнее того, что на ювелирные побрякушки идет. Теперь ему найдено новое применение: получают из него металлический бериллий для легких, прочных, жаростойких сплавов с алюминием и магнием.
О смеси с радиоактивными элементами бериллий служит источником нейтронов. Дошло, Вадим Николаевич, завещание по адресу! До настоящих наследников дошло — хозяев мирного атома, первопроходцев Космоса!
Вместо эпилога
— Вот теперь дело закончено, — скажет вместе с Чернобровиным читатель.
Дело закончено, а повести еще нет. Не потому, что автору шаль расставаться с героями своей, во многом не вымышленной повести, а потому, что нельзя оставить за бортом некоторые немаловажные детали. Остается досказать совсем немного.
— Что-то вы в последние дни сияете, как новый полтинник, — такими словами встретила Чернобровина Зинаида Васильевна Ковальчук.
Она сидела на постели в пестром халатике, повязки были уже сняты и их заменила белая шапочка, под которую были подобраны ее рыжевато-золотистые кудри.
— С подарком сегодня, Зинаида Васильевна!
— Можно узнать — с каким?
— Условие: в обморок не падать. Завещание найдено!
— Не может быть!!! Когда?
— Три дня назад.
— Рассказывайте же!
Чернобровин принялся подробно рассказывать историю своих мучений и успехов.
— Теперь вы сможете добавить в свою диссертацию пару интересных страниц! — заключил старший лейтенант.
— Да, это вполне в стиле Завалишина. Он бросил свое завещание в будущее, как мореплаватель бросает в бушующее море запечатанную бутылку с вестью о себе, надеясь, что она доплывет до мира живых. И она доплыла… А Николай Бестужев — какой искусник! Ведь это действительно был замечательный художник. Но что же вы молчали три дня, бессовестный!
— Прошу извинить, Зинаида Васильевна! Нужно было кое-что уточнить. Оказалось, что бериллы являются ценнейшим сырьем для атомной техники, для постройки космических кораблей. Позавчера из Читы вылетели на вертолете разведывать месторождение. Я ждал результатов.
— Нашли?
— Нашли. Ничего не тронуто, там такая глухомань…
— Потом Чернобровин полушутя сказал.
— А знаете, Зинаида Васильевна, пословицу «Нет худа без добра». Не было бы этой истории и лежало бы сокровище под спудом еще, кто знает сколько лет. И не сидели бы мы с вами сейчас рядом…
— Нет уж, оставьте! Так знаете до всего можно договориться: если бы не пробили мне голову…
Перестала смеяться и, посерьезнев, сказала тихо:
— Какой вы все-таки молодец! И какая у вас интересная, сложная и благородная работа…
И подарила взглядом, который Чернобровин не променял бы на все бериллы и изумруды в мире.
Прошло две недели. Полковник Максимов после очередного доклада Чернобровина — теперь уже капитана — вспомнил о музейном деле и, хитро прищурившись, сказал:
— Эх, Вадим Николаевич, вот вам кажется, что вы знаете все об этом деле. А ведь не все…
— Например, товарищ полковник?
— Каким образом дверь за Сухоруковым оказалась снова опечатанной?
— Верно, товарищ полковник. Сознаюсь, так и осталась для меня эта деталь загадочной. Факиры в Крутоярске не водятся, а помощника у Сухорослова не было. А вам известно, каким образом?
— Известно.
— Окажите, Ефим Антонович.
— Скажу. Только чур: разгадку за разгадку. Вы мне тоже на один вопрос ответите.
— Согласен.
— Ее запечатал снова… Кирюхин. Он мне сам признался. Увидел, что шпагат болтается, и ужаснулся. Как же: дважды в одну ночь проштрафился. Проглядел, как в музей залезли, — раз, и допустил, что печать сорванной оказалась, — два. Больше всего ответственности за последнее боялся печать, да еще милицейская. Приладил снова веревочку да еще большим пальцем прижал. А вы упустили эту деталь. А то бы новый великолепный отпечаток имели — с кирюхинского большого пальца. То-то было бы хлопот: ведь Кирюхин ни в каких картотеках не значится…
И еще интересная новость: Наставник сознался, что знает секрет завещания. Долго упирался, путал, потом видит — дело дрянь, сдался. Нашли они, действительно, там ключ к этому документу. Когда Наставник от Сухорослова узнал о содержимом папки, то приказал всю папку унести, чтобы ни одна душа не догадалась, что он именно портрет ищет. И вот предлагает самоуверенно, нагловато этак: «Могу открыть секрет. Не даром, конечно, а в обмен на смягчение моей участи. Сами не трудитесь искать, все равно не найдете!». Бизнесмен! Можете себе представить, какую физиономию он скорчил, когда генерал ответил ему: «Не надобно! Опоздали!».
Максимов ухмыльнулся, представив, вероятно, физиономию Наставника. После паузы спросил:
— А теперь вы, товарищ капитан, раскройте мне один секрет. Куда это вы все с цветами путешествуете? Подчеркиваю — вопрос неофициальный.
— Никакого секрета, Ефим Антонович. Ковальчук навещаю.
— Она еще в больнице?
— Завтра выписывается.
— Но дело-то кончено? Что же вы ее допросами донимаете? — Максимов сделал удивленное лицо, но в морщинках у рта дрожал смех.
— Мы с ней теперь на другие темы беседуем.
— Поди, все о декабристах?
— И о декабристах тоже, Ефим Антонович…
— Ну, как говорится, дай бог.
— Спасибо! — поблагодарил Чернобровин, перед которым неотступно, не тускнея, теплился ласковый взгляд больших серых глаз.