— Ладно, не буду… Каникулы ещё не кончились… Только один пример — с тем же Большаковым.
Это вполне устраивало ребят. Они снова повеселели. И перед ними раскрылась маленькая страничка из биографии Димы.
…Большаков был из тех ребят, которые с ранних лет определяют свою будущую профессию. Он хорошо играл на гармошке, потом на баяне, но стать музыкантом не хотел. Дима твёрдо верил, что будет мелиоратором. В колхозе до войны немногие знали, что скрывается за этим словом. А из всех возможных мелиоративных сооружений в деревнях встречалось одно — канава. Почему у мальчишки появилась тяга к этой профессии, никто не мог объяснить.
Дима строил запруды на Болотнянке, делал стоки из коровников, установил на чердаке бак для дождевой воды и провёл трубу к умывальнику.
Он постоянно носился с какими-то картами, а в седьмом классе показал учителю географии подробный план болота за Усачами. Географ похвалил Диму, но удивился, почему тот выбрал именно болото.
Разговор происходил после уроков рядом с учительской комнатой. Подошла Мария Петровна, а Большаков горячо, убеждённо доказывал, что болото можно осушить. Для этого он и чертил карту.
«Как ты думаешь, сколько в болоте воды?» — спросила Мария Петровна.
«А это неважно! — ответил Дима. — Надо расширить и углубить русло Болотнянки — и вода сама вытечет постепенно!»
«На сколько углубить и расширить?»
«Чем больше, тем лучше! Скорее осушится!»
«Значит, ты предлагаешь работать вслепую!.. Как крот! — жёстко сказала Мария Петровна. — Я предполагала, что ты задумал серьёзное дело! Можно было бы в правлении поговорить — земли колхозам очень нужны… А у тебя — пустая фантазия. Маниловщина!.. Цифры, цифры давай!»
И Мария Петровна отошла.
«Ничего не скажешь — правильное требование! — произнёс учитель географии. — Дело серьёзное, и подход серьёзный должен быть!»
Дима обиделся, но обида не заслонила главное. А оно заключалось в том, чтобы подкрепить свою мысль математическими расчётами. Задача непосильная даже для лучших учеников седьмого класса, а тем более для Димы. Но он был настойчив и засел за учебники по геометрии и алгебре.
В восьмом классе Большаков догнал ребят и даже ушёл вперёд — стал заглядывать в программу девятого и десятого классов. А на весенних экзаменах Дима второпях вместо квадратного корня написал на листке контрольной работы знак интеграла. Мария Петровна поняла, что её ученик добрался до высшей математики, и в порыве радости вывела жирную пятёрку с плюсом…
— Верю, — сказала учительница усачам, — если бы не война, Дмитрий сделал бы все расчёты!
— А той карты… не сохранилось? — спросил Санька. — Или, может, тетради какие?..
— Карты у меня не могло быть, а тетради… — Мария Петровна посмотрела куда-то вверх. — Возможно… на чердаке… Там архив… Давно надо бы разобраться!
Ребята повскакали со скамеек.
— Разрешите, мы вам поможем! — воскликнула Катя.
— Тихо, дети! Тихо… Я понимаю ваше нетерпение! Сейчас подымусь наверх и посмотрю.
Ждать пришлось недолго. Архив у Марии Петровны был в порядке. Тетради учеников, устаревшие учебники, письма — всё это хранилось в большом сундуке, который стоял на чердаке с довоенного времени. Слой за слоем из года в год накапливались здесь всякие бумаги. На дне, среди тетрадей, оставшихся от довоенных лет, Мария Петровна нашла контрольную работу Димы с жирной пятёркой и две его тетрадки с домашними заданиями.
На одной из них было написано: «Дмитрий Большаков — ученик 7-го класса Обреченской школы». Надпись на другой отличалась только номером класса — Дима перешёл в восьмой класс. Но внутри это были совершенно разные тетради. Первая пестрела поправками, сделанными твёрдой рукой Марии Петровны. Отметки не превышали тройки. Вторая отличалась чистотой. Помарки встречались редко, а к концу они совсем исчезли.
Ребята больше рассматривали тетрадь восьмого класса. Она переходила из рук в руки. А вторая тетрадь, с двойками и тройками, осталась у Саньки. Он перелистал её до конца и на последней странице увидел странные знаки. В нижнем углу была нарисована рука с пятью пальцами, чуть повыше — трезубая вилка, ещё выше — что-то вроде дерева с большим кольцевым наростом на стволе. Все три значка соединялись прямой пунктирной линией, которая тянулась до верхнего обреза страницы. Вдоль пунктира выше дерева было написано незнакомое слово — «белоус».
У Саньки захватило дух. Кто-кто, а уж он-то в таких делах ошибиться не мог! Он сразу догадался, что это не простые рисунки. Пунктир — это тропа, а пальцы, вилка и дерево с наростом — неизвестные ориентиры.
Санька захлопнул тетрадь и присоединился к остальным ребятам, которые рассматривали контрольную работу, оценённую пятёркой.
— Это и есть интеграл? — спросил Гриша, указав на завитушку, отдалённо напоминавшую знак параграфа.
Учительница что-то ответила, но Санька не слышал. Он думал о своём открытии. Убедившись, что никто на него не смотрит, Санька вырвал страницу с рисунками и спрятал её в карман. Он решил пока никому не рассказывать о находке.
«Были сборы недолги…»
Всю следующую неделю Санька был весел и чуточку задумчив. А о чём он думал — легко догадаться по песенке, которую он насвистывал: «Были сборы недолги…» Этот бодрый, зовущий вперёд мотив накрепко привязался к нему. Санька высвистывал его в траншее — во время работы, в штабе — на коротких сборах звена, дома — на чердаке, когда в сотый раз рассматривал знаки Димы Большакова. Песня окрыляла, и Санька бы полетел, но пока не знал, куда. Знаки не поддавались расшифровке. Что скрывается за растопыренными пальцами, за вилкой и наростом на дереве? Что такое «белоус»? Где бегут пунктирные дорожки и куда они ведут? Десятки вопросов и ни одного ответа!
Знаки стояли перед глазами и точно подмигивали Саньке, но не насмешливо, а по-дружески. Они будто говорили ему: «Думай, думай! Шевели извилинами!» И Санька верил, что разгадает их. Оттого и настроение было у него хорошее.
Но знаки не торопились раскрывать свои секреты, хотя кое-что прояснилось. После долгих раздумий Санька сделал несколько правильных выводов. Если пунктир — тропа, то тропа незаметная. Только в этом случае нужны ориентиры, определяющие направление. Но ориентиры в густом лесу не видны. Значит, они находятся где-то на открытом месте, скорей всего — на болоте.
Санька рассуждал дальше. Вилка и растопыренная пятерня — знаки совершенно непонятные. Нарост на дереве — тоже что-то загадочное. А само дерево не вызывало сомнений. Оно было нарисовано с ветками и даже с листиками. Такое дерево, вероятно, в самом деле росло на болоте. Но если один из ориентиров — настоящее дерево, то и другие знаки должны быть похожими на определённые предметы. Что же это такое? Может быть, пятерня — пять деревьев, а вилка — три?
Эти догадки требовали проверки. Потому Санька и насвистывал про сборы; он собирался побывать около болота. О минах Санька не задумывался. Он не принимал их всерьёз. Прошло столько лет — какие там мины! Если они и были, то болото давно засосало их! И потом — он не полезет в болото. Он только дойдёт до него и с берега посмотрит, не видно ли чего-нибудь похожего на знаки Димы Большакова.
Ребятам Санька так ничего и не сказал. Хотелось ему, вернувшись с болота, собрать усачей в штабе и удивить их новыми открытиями. Пусть тогда звеньевой попробует возразить против похода на болото! И Катька пусть узнает, кто такой Санька Крыльев!
Один
Принимали силосную траншею Санькин отец и председатель колхоза. Они медленно шли по дну и придирчиво осматривали стены. Ребятам бояться было нечего. Они честно выполнили работу и знали, что упрекнуть их не в чем, — траншея сделана по всем правилам.
— Придётся вас премировать! — сказал Павел Николаевич. — Но за вами есть ещё дельце!.. Помните?
— Ямы для столбов? — спросил Мишук.
— Они самые!.. Между Усачами и Обречьем… Даю вам два дня на отдых. Мы пока уточним — где протянем электрическую линию, сколько потребуется столбов… Копать много придётся! Справитесь?
— Справимся! — весело закричали ребята.
Кричал и Санька. Ему тоже было легко и весело. «Два свободных дня! — подумал он. — Везёт!.. Завтра же махну на болото!»
…Солнце зажгло на верхушках деревьев яркие зелёные костры. Тропу оно ещё не осветило. Но и здесь, в первом лесном этаже, всё пробудилось и радовалось утру. Вышли на работу рыжие муравьи. Зашевелилась куча земли. Кто-то невидимый, но сильный выпирал наружу чёрный перегной.
Санька шагал и шагал, посвистывая про недолгие сборы, и два километра быстро остались позади. Чаща поредела. Невдалеке от тропинки стали попадаться кочки, густо поросшие пучками колкой травы.
Из-под ног вдруг взметнулась тетёрка и полетела прочь над самой землёй. Санька услышал, как она с шумом опустилась где-то неподалёку в густых кустах.
Ещё сотня шагов — и перед ним раскинулось болото. Это была однообразная зелёная равнина. Санька остановился, поражённый. В лесу под каждым кустиком, под каждым деревом кто-то жил: щебетал, попискивал, постукивал, посвистывал. А над болотом висела густая липучая тишина. Здесь расстилалось однообразное мёртвое пространство. Взгляд скользил по нему и ни на чём не мог остановиться. Лишь где-то далеко виднелись купы живой зелени, отрезанной от леса ровным покрывалом мхов. Ничто не двигалось на болоте, и всё в нём настораживало. В самой неподвижности таилась какая-то опасность, а в тишине — тревога. Болото угрожало.
— Чего испугался? — шёпотом спросил Санька, чтобы подбодрить себя. — На то и болото!..
Тропка, выйдя из леса, раздваивалась и берегом огибала болото. Санька решил направиться влево: эта тропка показалась ему более протоптанной.
Чтобы не заблудиться, он шагнул к осинке и надломил ветку. Деревце громко хрупнуло. Санька вздрогнул и посмотрел на болото. Оно было прежним — необозримым, неподвижным и чужим. Но Санька преодолел минутную робость и пошёл по тропинке, которая змеилась в прибрежных зарослях.