— Заходите! — повторила учительница и отошла от окна.
— Дети! — проворчал Санька.
Ребята поднялись на крыльцо и по одному прошли в дом. Мария Петровна усадила их за стол. Наступила неловкая тишина. Комната чем-то неуловимым напоминала класс, и Санька поежился, как перед контрольной работой.
— У вас новенькие? — спросила учительница.
— Да! — ответил Мишук. — Один насовсем. С нами учиться будет. А другая — на лето только… К осени уедет.
Мария Петровна повернулась к Саньке.
— Как тебя звать?
— Санька!
— Такого имени не знаю!
— Александр Крыльев! — поправился Санька и встал, как на уроке.
— Класс?
— Шестой окончил!
— Математику любишь?
— Люблю! — соврал Санька.
— Сколько будет, если разделить единицу на ноль?
— Ничего! — выпалил Санька, и уточнил: — Ничего — в смысле ноль!
— Не любишь! — определила учительница. — Но полюбишь! Это я обещаю твердо! Садись!
Мария Петровна посмотрела на Катю. Не ожидая, когда ее спросят, девочка встала и сказала:
— Катя Иванова.
Ей повезло: Мария Петровна не задала ни одного вопроса. Она велела ей сесть и вызвала Гришу Лещука.
— Может быть, ты разделишь единицу на ноль?
— Будет бесконечно большое число! — уверенно ответил Гриша.
— Докажи!
— Один разделим на одну десятую — будет десять, на одну тысячную — будет тысяча… Чем меньше делитель, тем больше частное. Если делить на ноль, частное будет бесконечно большим.
Мария Петровна удовлетворенно кивнула головой.
— Сейчас меня! — шепнул Вовка.
— Владимир Груздев!
Вовка вскочил.
— Как твои задачи, которые ты обещал решить летом?
— Решаю, Мария Петровна! Честное слово, решаю!
— Покажи правую руку.
Вовка растопырил пальцы. На среднем сбоку, в том месте, куда ложится перо, виднелось чернильное пятно.
— У меня больше вопросов нет, — произнесла Мария Петровна, — Я готова ответить на ваши.
Ребята облегченно вздохнули. Теперь можно было приступить к самому главному. И Мишук прямо спросил учительницу, знает ли она что-нибудь о Диме.
Мария Петровна помнила всех своих учеников, где бы они ни находились.
— Славный был мальчик! — сказала она. — А в отношении слухов, я уверена — ложь! Кто знал Дмитрия, тот не поверит этой клевете!..
Учительница надела на нос старомодное пенсне и посмотрела в окно, припоминая далекие довоенные годы.
— Дмитрий был не в ладах с математикой… Мы не раз с ним ссорились, прежде чем он оценил ее по достоинству. И с вами мира не будет, пока вы не почувствуете вкус к математике! В наше время…
Мария Петровна села на своего конька и могла бы говорить о математике до самого утра, но, заметив, как поникли ребята, она понимающе улыбнулась.
— Ладно, не буду. Каникулы еще не кончились… Только один пример — с тем же Большаковым.
Это вполне устраивало ребят. И перед ними раскрылась маленькая страничка из биографии Димы.
Большаков был из тех мальчишек, которые с ранних лет определяют свою будущую профессию. Он хорошо играл на гармошке, потом на баяне, но стать музыкантом не собирался. Дима твердо верил, что будет мелиоратором. В колхозе до войны не многие знали, что скрывается за этим словом. А из всех возможных мелиоративных сооружений в деревнях встречалось одно — канава. Почему у Большакова появилась тяга к этой профессии, никто не мог объяснить.
Дима строил запруды на Болотнянке, делал стоки у коровников, установил на чердаке бак для дождевой воды и провел трубу к умывальнику. И еще он любил географию, а математику и физику учил кое-как: думал по-наивности, что эти науки мелиоратору не нужны. Мария Петровна не прощала пренебрежения к своему предмету и упорно воевала с Димой.
Он постоянно носился с какими-то картами, а в седьмом классе удивил учителя географии подробным планом болота за Усачами. Географ похвалил Диму и поинтересовался, почему тот выбрал именно болото.
Разговор происходил после уроков рядом с учительской комнатой. Подошла Мария Петровна, а Большаков горячо, убежденно доказывал, что болото можно осушить. Для этого он и чертил карту.
— Как ты думаешь, сколько в болоте воды? — спросила Мария Петровна.
— А это неважно! — ответил Дима. — Надо расширить и углубить русло Болотнянки — и вода сама вытечет постепенно!
— На сколько углубить и расширить?
— Чем больше, тем лучше! Скорее осушится!
— Значит, ты хочешь работать вслепую! Как крот! — жестко сказала Мария Петровна. — Я предполагала, что ты задумал серьезное дело! Можно было бы в правлении поговорить — земли колхозам очень нужны!.. А у тебя — пустая фантазия! Маниловщина! Цифры, цифры давай!
И Мария Петровна отошла.
— Ничего не скажешь — правильное требование! — произнес учитель географии. — Дело серьезное, и подход серьезный должен быть!
Дима обиделся, но обида не заслонила главное. А оно заключалось в том, чтобы подкрепить свою мысль математическими расчетами. Задача непосильная для самого блестящего ученика седьмого класса, а тем более для Димы. Но он был настойчив и засел за учебники по геометрии и алгебре.
В восьмом классе Большаков догнал ребят и даже ушел вперед — стал заглядывать в программу девятого и десятого классов. А на весенних экзаменах Дима второпях вместо квадратного корня написал на листке контрольной работы знак интеграла. Мария Петровна поняла, что ее ученик добрался до высшей математики, и в порыве радости вывела жирную пятерку с плюсом…
— Верю, — сказала учительница усачам, — если бы не война, Дмитрий сделал бы расчеты по осушению болота!
— А той карты… не сохранилось? — спросил Санька. — Иль, может, тетради какие?
— Карты у меня не могло быть, а тетради… — Мария Петровна посмотрела куда-то вверх. — Возможно… На чердаке. Там архив всякий… Давно надо бы разобраться!
Ребята повскакали со скамеек.
— Разрешите, мы вам поможем! — воскликнула Катя.
— Тихо, дети! Тихо! Я понимаю ваше нетерпение! Сейчас подымусь наверх и посмотрю, а вы пока идите в сад — погуляйте.
— А Плюс? — спросил Вовка.
— Плюс верит людям и никогда на них не набрасывается.
— И ночью?
— Ночью он спит у моей кровати.
Вовка и Санька смущенно переглянулись.
Весь приусадебный участок Мария Петровна заняла под цветы. Особенно много было роз: красных, белых, черных — всяких.
Ребята разбрелись по саду. А Плюс, как радушный хозяин, расхаживал между клумбами и будто показывал, где растут самые редкие сорта роз. Но цветы сейчас не привлекали ребят. Найдет учительница что-нибудь или не найдет — эта мысль волновала каждого.
Ждать пришлось недолго. Архив у Марии Петровны был в порядке. Тетради учеников, устаревшие учебники, письма — все это хранилось в большом сундуке, который стоял на чердаке с довоенного времени. Слой за слоем из года в год накапливались здесь всякие бумаги. На дне, среди пожелтевших тетрадей, Мария Петровна нашла контрольную работу Димы с жирной пятеркой и пару его тетрадок с домашними заданиями.
Не трудно понять, с каким чувством прикоснулись ребята к этим тетрадям. На одной из них было написано: «Дмитрий Большаков, ученик 7-го класса Обреченской школы». Надпись на другой отличалась только классом — Дима перешел в восьмой класс. Но внутри это были совершенно разные тетради. Первая пестрела поправками, сделанными твердой рукой Марии Петровны. Отметки не превышали тройки. Вторая отличалась чистотой. Помарки встречались редко, а к концу они совсем исчезли.
Ребята больше рассматривали тетрадь восьмого класса. Она переходила из рук в руки. А вторая тетрадь, с двойками и тройками, осталась у Саньки. Он перелистал ее до конца и на последней странице увидел странные знаки. В нижнем углу была нарисована ладонь с пятью пальцами, чуть выше — крутая горка с елками, еще выше — что-то вроде дерева с большим кольцевым наростом на стволе. Все три значка соединялись пунктирной линией, которая тянулась до верхнего обреза страницы. Вдоль пунктира выше дерева было написано незнакомое слово: «белоус».
У Саньки захватило дух. Кто-кто, а уж он-то в таких делах ошибиться не мог! Он сразу догадался, что это не простые рисунки. Пунктир — это тропа, а пальцы, горка и дерево с наростом — ориентиры.
Санька захлопнул тетрадь и присоединился к остальным ребятам, которые рассматривали контрольную работу с жирной пятеркой.
— Это и есть интеграл? — спросил Гриша, указав на завитушку, отдаленно напоминающую знак параграфа.
Учительница что-то ответила, но Санька не слышал. Он думал о своем открытии. Убедившись, что никто на него не смотрит, Санька вырвал страницу с рисунками и спрятал в карман. Он решил пока никому не рассказывать о находке.
Случайно рядом с Санькой очутилась Катя. Он с вызовом посмотрел на ее косы, отошел в сторону и подумал: «Ты узнаешь, где у меня душа: в пятках или… где ей положено!»
«Были сборы недолги…»
Всю следующую неделю Санька был безоблачно весел и чуточку задумчив. А о чем он думал — легко догадаться по песенке, которую он насвистывал: «Были сборы недолги…» Этот бодрый, зовущий вперед мотив накрепко привязался к нему. Санька насвистывал его в траншее — во время работы, в штабе — на коротких сборах звена, дома — на чердаке, когда в сотый раз рассматривал знаки Димы Большакова. Песня окрыляла, и Санька бы полетел, но пока не знал куда. Знаки не поддавались расшифровке. Что скрывается за растопыренными пальцами и наростом на дереве? Что такое «белоус»? Где бегут пунктирные стежки-дорожки и куда они ведут? Десятки вопросов — и ни одного ответа!
Знаки стояли перед глазами и точно подмигивали Саньке, но не насмешливо, а по-дружески. Они будто говорили ему: «Думай, думай! Шевели извилинами!» И Санька верил, что разгадает их. Оттого и настроение было у него хорошее.
Конечно, помогало еще и то, что Катя перестала «колоться». Чуть заметное предпочтение она отдавала теперь Семе. Молчаливый, всегда ровный, невозмутимый Лапочкин относился к ней как к мальчишке, только с косами и послабее. Мишук, например, приказывал Кате принести доски для обшивки траншеи, а Сема молча, но с таким видом, что ни у кого не поворачивался язык возразить ему, подзывал ее и давал работу полегче. Катя подавала ему гвозди, молоток, поддерживала доски, когда Сема приколачивал их к стоякам, врытым в дно траншеи.