Гасконец вытряхнул бурую, аппетитно пахнущую массу в котелок и протянул поручику.
— Да погоди со жратвой своей! — Терпение явно изменило Ростовцеву. — Не томи, излагай, что там математик? Что сумел у него разузнать?
— Многое. — вздохнул лейтенант. — И, поверьте, мсье, мне это совсем не понравилось.
Конец второй части
Часть третья. «Толците и отверзется»
I
— «Ох, вэйзмир, за что мне этот халоймес? — причитал Соломон Янкель, кантор синагоги при Глебовском подворье. — Владыка Израилев, за что? Я ли не читал всякий день по утрам молитву Шахарис, а потом послеполуденную Минха, а ещё потом — вечернюю Маарив? Я ли не блюл день субботний и детей своих заставлял блюсти день субботний и внушал им, чтобы они и своих детей научили блюсти день субботний, как это заповедано от десяти заповедей Моисеевых? Я ли не следил строго, чтобы в доме была только кошерная пища — и даже когда есть было нечего и семейству приходилось сидеть целыми днями впроголодь, никто не польстился на трефный кусок? Я ли не… э-э-э, да что теперь вспоминать! Одно только и осталось: „если хотите что-нибудь пониматьза еврейскую долю, чёрствую, как душа гоя и горькую, как полынная настойка из аптеки Моисея Загурского — то взгляните, как обошлись с бедным Соломоном Янкелем. Таки да, есть с чего посмеяться…“»
Увы, сетовать и взывать к богу Израилеву теперь поздно — не надо было высовываться, а если уж высунулся и угодил в жёсткие руки гоев — держать язык за зубами. Так нет же, размяк, поддался на уважительные, вежливые слова чужака — и выложил ему то, что ни при каких обстоятельствах выкладывать было нельзя. А когда понял, что натворил — вместо того, чтобы бежать, прятаться и носа не казать на превратившиеся в Содом с Гоморрою улицы Москвы, остался на месте — авось, да пронесёт как-нибудь…
Это когда, скажите на милость, проносило беду мимо еврея? Не было такого, и теперь не случилось. Аукнулись ему неосторожно сказанные слова, ещё как аукнулись! Явился на Глебовское подворье здоровенный грубый сержант, при отряде которого Янкель не раз выполнял обязанности проводника. Явился — и сгрёб за шиворот, и утащил с собой в самый Кремль, чтобы там запереть в сыром подвале, где из всех удобств — крошечное зарешёченное окошко под потолком, дыра в полу, из которой воняет нечистотами, да полдюжины пасюков, не слишком обрадовавшихся новому соседу. Правда, морить голодом его не собирались — получаса не прошло, как сержант вернулся с кувшином воды, горстью сморщенных прошлогодних яблок, парой луковиц и половиной буханки хлеба. К хлебу Соломон не притронулся — кто знает, что за гойский пекарь вынул его из печи, и чего он намешал в тесто — но яблоки и луковицы сжевал, отогнав на время чувство голода.
Вместе с провиантом сержант принёс драную, провонявшую конским потом попону. Янкель бросил её на прелую солому в углу устроился и принялся ждать, развлекаясь тем, что крошил хлеб и скармливал его крысам. Стучать, требовать объяснений бесполезно — это он понял сразу. Никто ничего объяснять не будет, а вот кулаком в зубы — это запросто, это отчаянно, как говорят русские. А оно ему надо?
Заключение не затянулось. Два раза вечерний сумрак в окошке сменял ночной мрак, а потом осеннее московское утро. Шесть раз (Соломон аккуратно считал!) являлся сержант и приносил очередной кувшин воды, яблоки, хлеб и луковицы. Один раз он принёс даже четверть круга свиной колбасы — и ухмыльнулся, увидав, как перекосилась физиономия узника. Янкель не стал скармливать трефное блюдо крысам — дождался, когда дверь за тюремщиком закроется и выбросил колбасу в поганую дыру, ещё и плюнув туда вслед.
В следующий раз сержант явился уже под вечер, когда небо за железной решёткой налилось утренним светом. На этот раз ни воды, ни тарелки с едой пр нём не было. Сержант велел Янкелю вставать и выходить из узилища, особо предупредив, чтобы не смел заговаривать ни с кем из встречных. После недолгого путешествия по узким коридорам они оказались на заднем крыльце. Соломон зажмурился от яркого света — и подумал, каково будет Саре с девочками, уже неделю сидящим в подземельях, когда они выберутся, наконец на солнце?
«…да и выберутся ли? На всё воля Его…»
Но подумать его не дали. Жёсткий тычок сержантской длани — он Янкель не полетел со ступенек, но устоял и прихрамывая, засеменил в указанном направлении. Они миновали караульных в воротах башни, пересекли заваленную всяким хламом Красную площадь — и в ближайшей подворотне сержант сдал пленника с рук на руки трём гоям в ярких кавалерийских мундирах с длинными саблями, свисающими на ремнях. Один из новых мучителей критически оглядел Янкеля и протянул сержанту несколько монет, блеснувших масляно-жёлтым.
«…меня что, продали? За что? Или я не…»
— Ну что, бедолага пошли? — сказал один из гоев на чистом русском языке, как только сержант ушёл. — Тебе бы только сперва помыться, а то смердишь, словно из сортира вылез!
— Некогда! — буркнул другой. — Да и где воды сейчас взять, не возвращаться же? Пущай так ведёт, немытым…
«…Русские? Шпионы, лазутчики, переодетые во французскую форму? Недаром, ох, недаром шептались о них оставшиеся в Москве жители и даже имя отчаянного храбреца называли — некто Фигнер. Ой-вэй, Господь, Владыка Израилев, зачем посылаешь сыну избранного Тобой народа новое испытание?..»
Вернуться во флигель на Богоявленском всё же пришлось — и не просто вернуться, а притащить туда проводника — чудовищно грязного и воняющего застоялой выгребной ямой. Аккуратист Прокопыч поморщившись, подхватил с пола жестяной таз, один из мехов с водой и тычками погнал бедолагу во внутренний дворик, на принудительные водные процедуры. Мы же вчетвером устроили военный совет — время утекало стремительно, и каждый из нас отлично понимал, что стоит помедлить ещё немного — и всё, можно отказываться от всей затеи.
В особенности, в свете новостей, принесённых нашим другом из Кремля.
— В общем, не подумал я тогда… — д'Эрваль сокрушённо покачал головой. — Но, сами посудите: кто мог подумать, что этот книжный червь окажется таким цепким и предпримет своё расследование? И не просто предпримет, а ещё и добьётся некоторого успеха? Хотя об иудее-проводнике я, помнится, упомянул сам…
— Да уж, не везёт — так не везёт. Фарта нет, как образно выразился Никита Витальич.
Кивок, адресованный мне; я криво ухмыляюсь, одновременно ковыряя в зубах подобранной с пола щепкой.
«…ещё пара дней в таких условиях — и я окончательно превращусь в Выбегалло. Капусты в бороде только не хватает…. Как, впрочем, и самой бороды…»
— Кто ж знал, что нарисуется тот клятый мамлюк? — продолжал Ростовцев. — И не просто возникнет, а заинтересуется темой? Я нисколько не удивлён, что ваш учёный визави решился привлечь его к поискам — лучшего способа приструнить нашего гасконского друга не придумаешь. Именной приказ от Буонапартия разыскивать кремлёвские клады — кто посмеет возражать?
— А нет шанса его как-нибудь кинуть? Обмануть, то есть? — торопливо поправился я, увидав привычно-недоумённую гримасу собеседника. — Как я понимаю, этот самый Дауд Хабиби назначил вам встречу в самом Кремле, чтобы потом отправиться в Глебовское подворье?
— Именно так. — ответил лейтенант. — Сегодня, в шесть пополудни. Математик тоже будет с ним. Я сказал, что приду один. С проводником, разумеется.
— И очень правильно сделали, мсье. Никто из тех двоих там ведь ни разу не был?
— Не уверен. Скорее всего, нет. Учёный — точно не был, он сам об этом сказал. А мамлюк… что телохранителям Императора делать на Варварке? Они всё время в Кремле — когда не сопровождают особо важных курьеров.
— Вот и славно. — я хлопнул ладонью по колену; Ростовцев вздрогнул от неожиданности и покосился на меня — что это друг Витальич развоевался? Я успокоительно улыбаюсь в ответ.
— Шесть пополудни… — я посмотрел на часы. — У нас ещё пять часов, успеем подготовиться. Сейчас допросим нашего иудейского приятеля, пусть в точности опишет, как найти вход в подвалы, ведущие к тайнику. Мы отправимся вперёд и постараемся прятаться в каком-нибудь тёмном уголке, а когда вы, мсье, спуститесь вниз в сопровождении тех двоих и проводника — пристроимся за вами следом.
— Вряд ли мамлюк рискнёт спуститься в подземелье в одиночку. — Ростовцев покачал головой. — Я бы на его месте взял парочку надёжных бойцов из своих.
— Пусть берёт. Подождём, когда удалятся от входа и положим всех. Сам же сказал, много их не будет, двое, максимум, трое. С такой группой мы справимся.
— Уверен? Мамлюки страха не ведают, да и рубаки лихие, это всем известно.
Д'Эрваль согласно кивнул — да, мол, ещё какие лихие… Я скривился.
— Ты что, фехтовать с ними собрался? Возьмёшь мой наган, я с карабином. В два ствола всех и положим.
— Да, тогда другое дело. — Ростовцев сразу повеселел, перспектива получить в свои руки оружие из будущего его явно воодушевила. — Тогда, конечно, справимся. Только вы, мсье, как мы появимся — падайте сразу на землю и не поднимайтесь, пока всё не закончится.
Я вспомнил картинки «московского чрева», столь ярко описанные Гиляровским и представил, как наш спутник в своём щегольском гусарском мундире хлюпается в смрадный ил и нечистоты. Извините, мсье, никто не обещал, что будет легко…
— Надо бы ещё дымовухи сделать. — припомнил я и пояснил, не дожидаясь вопроса Ростовцева, — Это такие особые приспособления из смолы или селитры, дающие густой дым. Если надо оторваться от преследования в подземелье — наилучшее средство. Только надо запастись паклей и водой, чтобы смочить и дышать через неё, а то сами дыма наглотаемся до полного изумления. И ещё — где тут селитру раздобыть?
Ростовцев задумался, переваривая полученную информацию.
— Я, вроде, видел на Никольской разорённую аптечную лавку. На вывеске было «Аптечная торговля Моисея Загурского». Может, там?
— Да что, дело говоришь! — я оживился. — Кликни Прокопыча, пусть тащит сюда нашего еврея. Этот самый Моисей Загурский — непременно его единоверец, вот пусть вас туда и отведёт. И ещё — пошарьте в лавке на предмет какой ни то бумаги, лучше всего, старых газет.