О политкорректности поручику слышать явно не приходилось, подумал я. Впрочем, пока здесь слово «жид» не носит выраженной уничижительной или бранной окраски, как это будет лет примерно через пятьдесят…
— Молельный дом? Синагога? А полиция разве не препятствует?
— Делают вид, что не знают о её существовании. Полагаю, кого-то крепко подмаслили, чтобы обеспечить такую близорукость.
Я усмехнулся и покачал головой. Да, есть вещи вечные, неизменные. Как Баальбекская терраса.
— Что ж, это любопытно. В таком случае, имеет смысл найти кого-нибудь из тамошних старожилов — разумеется, иудейского происхождения. Я слышал, много евреев предпочли остаться в Москве и теперь сотрудничают с французами? Вот и поищем подходящего. В жизни не поверю, что они не обшарили подземелья своего «гетто». Этот народ привык за долгие века к гонениям и погромам — и наверняка в первую очередь озаботились поисками каких-нибудь потаённых укрывищ на случай очередного погрома или гонений со стороны властей. А раз так — то они вполне могли натолкнуться на то, о чём говорил наш новый друг.
— Так я могу продолжать? — кротко осведомился д'Эрваль. Мы с поручиком говорили по-русски, и француз старательно прислушивался к каждой реплике.
— Я весь внимание, лейтенант. И мой друг, надеюсь, тоже.
Я кивнул. Послушаем, отчего ж нет? Конечно, рассказ лейтенанта, от которого на версту разит приключенческими романами, никак не приближает меня к цели — познакомиться с теми, кто втравил меня (всех попаданцев, если уж на то пошло) в эту таинственную «историю с хронофизикой». Но, увы, никаких зацепок здесь пока не наблюдается, и за что браться в предстоящем расследовании — непонятно. А раз так, то почему бы не попробовать раскрыть подвернувшуюся тайну? Тем более, что Ростовцев уже роет землю копытом от сладостного предвкушения — ему-то хорошо, его не коробит от нарочитости происходящего.
А с другой стороны — сидит, сидит где-то глубоко червячок и точит, и скребётся: «всё, что случилось за эти полтора месяца не то, что надумано или там необычно — невозможно, исходя из житейского опыта, построенного на здоровом цинизме обитателя двадцать первого века. А, следовательно, и применять привычные критерии оценки попросту глупо…» Вот и интуиция прямо-таки воет, вторя упомянутому червячку: «не случайно, ох, не случайно подвернулась этот сугубо кинематографический сюжетец с кладом катаров, библиотекой Ивана Грозного и потомком крестоносцев, явившимся из своей любимой Гаскони ради исполнения древней семейной клятвы аж в дикую Московию…»
Ну что ж, попробуем прислушаться к «внутренним» советчикам. А что остаётся? Конечно, хочется поскорее найти неведомых «хроноэкспериментаторов», взять их за кадык и ласково так спросить: «Доколе?..» На деле же проблема есть сплошной тёмный лес без тропок, примет и даже пресловутой избушки на курьих ножках — и остаётся надеяться на случайности и совпадения, которых, как известно, на свете не бывает.
Француз тем временем начал рассказ. И здесь, как выяснилось, тоже не обошлось без совпадений: и учёный-математик раскопал сведения о подозрительном копошении в районе Глебовского подворья, и сам д'Эрваль, пробираясь через горящий город, воспользовался услугами еврея-проводника, какового и развёл на откровения о некоем подземном убежище, где скрывались его родичи и добро. И лейтенант, не отягощённый присущим моим современникам скепсисом, принял разумное решение: не имея возможности заняться расследованием самостоятельно (наутро ему назначено было направляться в Богородск), он отыскал сержанта Бургоня и попросил его отыскать чересчур осведомлённого проводника. А отыскав — подержать за крепкими запорами до возвращения самого д'Эрваля в город, на предмет вдумчивого и неторопливого допроса.
Поскольку просьба была подкреплена солидной суммой в золоте, то можно рассчитывать, что сержант отнесётся к этой просьбе старинного приятеля со всей серьёзностью. А значит — мы получаем в руки путеводную нить, пройдя по которой есть шанс добраться до пресловутой библиотеки. Одна закавыка: Москва занята французами, и если здешняя история не выкинет ещё какое-нибудь неожиданное коленце, они оставят город только девятнадцатого октября. Возможно, на несколько дней позже, учитывая сместившиеся ещё со штурма Смоленска даты ключевых событий. Не такой уж долгий срок — но что, если учёный-математик, раззадоренный байкой о хранилище древних манускриптов, не успокоится, и примется копать самостоятельно? О сержанте Бургоне и еврее-проводнике ему известно — д'Эрваль на радостях поделился с ним перспективами расследования, — а двадцатифранковые монеты из лейтенантского кошелька ни чем не отличается от таких же из портмоне архитектора. Вот и получается, что если действительно мы хотим разыскать мифическую библиотеку, то ждать ухода Наполеона из Москвы не стоит — наоборот, надо действовать как можно быстрее. Как говорили в моё время — вчера.
— Ну, что скажешь, Никита Витальич?
Мы с Ростовцевым стояли у ворот, выходящих на главную улицу Павлова. Совсем уже стемнело; пастухи прогнали стадо, побрякивающее жестяными бубенчиками и распространяющее вокруг ароматы навоза и парного молока; затихли собаки, отметившее это знаменательное событие сельской жизни звонким гавканьем. Проскакал на соловой кобыле мальчишка — оба покрыты толстым слоем пыли, на седле суконная накидка с вышитой буквой «N» в лавровом венке, по спине всадника нещадно колотит в такт ударам конских копыт кавалерийский мушкетон. Всё ясно, трофеи недавнего «стражения», а поспешает пацан непременно с пакетом из «штаба» крестьянского воинства за пазухой.
— Богданский со своими прибудет только завтра. — продолжил Ростовцев, провожая «вестового» взглядом. — И лучше бы нам убраться отсюда до их появления. А то знаю я павлоградцев — сейчас закатят пьянку по случаю одержанной виктории, девок где-нибудь раздобудут, рому, шампанского, жжёнку будут хлестать… раньше, чем через сутки не вырвемся! Лучше оставлю письмо: так мол, и так, срочные дела призывают в ставку главнокомандующего, о ваших успехах будет доложено…» — и в путь! Припасами разживёмся у старосты, не откажет, небось!
Я покачал головой
— Обидится Пётр Семёныч. Как так — взяли и уехали, не попрощавшись, словно и не русские люди вовсе…
Петром Семёновичем звали штабс-ротмистра. Насколько я успел узнать его за недолгое знакомство, старый вояка и правда, не поймёт подобного пренебрежения со стороны заезжих штабных. А то и затаить обиду на будущее, поскольку был, если верить отзывам корнета Алфёрова, человеком мелочным и злопамятным. А оно нам надо?
— К тому же, и нам самим стоило бы их дождаться. — добавил я. — Раз уж мы всерьёз намерены пробираться в Москву, то и подготовиться надо основательно. Мужички с гусарами побили не меньше роты вюртембержцев. Раздобудем по мундиру, амуницией подходящей обзаведёмся, оружием, вальтрапами— глядишь, и просочимся незаметно.
— Незаметно… — поручик недоверчиво хмыкнул. — ты вот что скажи, Витальич, только как на духу: ты этому французику веришь? Ну, что он не сдаст нас первому же патрулю, а всё сделает, как договорились: и проводника разыщет, и в подземелья с нами полезет, и потом, ежели найдём ту библиотеку, не учинит ли какой-нибудь декаданс? Французы, как говорят, лазутчиков расстреливают, и не хотелось бы…
Я немного подумал, потом решительно кивнул головой.
— Пожалуй, верю. Видишь ли, этот парень о настоящем, похоже, вовсе не думает, для него главное — исполнить семейную клятву, реликвии эти тысячелетние… А кто там сейчас у власти, король или узурпатор, и с кем он воюет, ему, по ходу, глубоко фиолетово.
— Фиолетово? — Ростовцев недоумённо нахмурился. — Это как? Тьфу, опять ты со своими словечками непонятными…
— Извини, вырвалось. Я это к тому, что наш гасконский приятель слегка не от мира сего — он на самом деле в далёком прошлом своей семьи, рядом со своим предком-крестоносцем, это для него реальность, а не то, что творится вокруг. Что ему наша война, русские, французы? А вот в то, что мы искренне собираемся помочь — он, похоже, поверил.
— И даже на крестике своём поклялся… — задумчиво протянул Ростовцев. — А ещё говорят, в армии узурпатора все сплошь безбожники!
— Не все и не сплошь. И потом, я же говорю: наш друг Жан случай особый, раз уж его предки сумели за столько веков сохранить верность своей вере — значит, всё всерьёз. Нет, уверен, что нас он не предаст, ни сейчас ни потом. Эрго[1] — надо добывать французские мундиры.
— Вестфальские. — поправил меня Ростовцев. — Других кавалеристов кроме вестфальских конных егерей там не было. И всё равно нам нужно заехать в Большие Дворы. Вряд ли гусары с казачками стали обдирать пленных до подштанников, разве что по саквам пошарили да карманы вывернули. А вот мужички — дело другое, непременно мундиры да сапоги содрали с супостатов. У них и надо брать.
— Пожалуй. — согласился я. — Но тогда встречи с Богданским и его гусарами всё одно не миновать, равно как и застолья. Так что, смирись, дружище, и пойдём спать. А за мундирами завтра с утречка пошлём Прокопыча — пусть что нужно у мужичков выкупит и сюда везёт.
— А, коли впору не придётся?
— Не беда, нетрудно и подогнать. Поспрошаем по селу баб-рукодельниц, пусть стараются.
[1] (лат.) — следовательно
IV
По дороге тянулся с запада армейский обоз. Длинная череда повозок ползла на восток, и редкие группки всадников в зелёных мундирах и блестящих медных касках с конскими хвостами, следовали по обочинам, подладившись к их неспешному темпу. В голове и хвосте процессии следовали пехотинцы солдаты — все в шинелях, с ранцами за плечами, и серых от пыли чехлах, натянутых поверх высоких киверов. Из пехотной колонны неслись бодрые возгласы, шутки, а те, что шагали впереди обоза, завели весёлую песенку, известную каждому из «старых ворчунов» Великой Армии. Ходящая в армии легенда гласит, что эта песенка, типичный плод походного солдатского творчества, появилась незадолго до битвы при Маренго. Бонапарт, тогда ещё первый консул Республики, проезжая мимо отдыхающих на привале гренадеров, которые прикладывались к манеркам с кислым итальянским вином, разведённым на две трети водой и растирали чем-то корки хлеба, осведомился: "Какого черта! Чем вы, ребята, натираете хлеб?". "Это лук, мой генерал!" — ответил один из солдат. "Ааааа! Хорошо… — одобрительно кивнул будущий Император, — Нет ничего лучше лука, когда маршируешь по дороге к Славе!".