– О, я предчувствую потенциал этого образца… Полагаю, именно он облегчит для меня сепарацию…
– О чем вы? – спросил профессор Грант. – Какая еще сепарация? Вы ведь только что говорили о прививке. Это полярно противоположные процедуры…
– Верно. Но лишь для человека, который не видит картину в целом.
Глава кафедры Ботаники скрипнул зубами.
– Сколько вы еще намерены держать меня в неведении, Муниш? Вам не кажется, что слишком долго вы пользовались моей… благосклонностью?! Не задавая вопросов, я исполнял все ваши сумасшедшие требования, а вы – вы! – тем временем явно забыли о нашей совместной работе. Вам напомнить ваши же собственные обещания?! Вы убеждали меня, что отыщете причину болезни растений и что поможете найти лекарство, а между тем ни выяснение причин, ни поиск лекарственного средства не сдвинулись ни на дюйм…
Муниш на эти обвинения даже не пожал плечами. Лишь ровным спокойным голосом сказал:
– Я близок к изобретению лекарства и знаю, что стало причиной болезни.
Профессор Грант не поверил своим ушам.
– Что? Но откуда?
С видом крайнего утомления от того, что его отрывают от по-настоящему важного дела ради каких-то излишних разъяснений, Муниш оторвался от микроскопа и кивнул на стеклянный короб-флорариум, стоящий на столе.
– Взгляните.
Профессор Грант, не скрывая раздражения, подошел и склонился над стеклянным коробом. Внутри находился горшок с карликовой Дионеей Рубидум. С виду в мухоловке не было ничего необычного – она изогнула стебель и опустила бутон-ловушку, кокетливо прикрыв его листьями, словно стесняясь. Профессор знал, что растение притворяется. Мухоловки этого вида именно так и охотятся: прикидываются спящими, прячут ловушку от неосторожной жертвы, после чего набрасываются на нее, стоит ей проявить беспечность и подойти достаточно близко.
– Что я должен увидеть?
– Терпение. Немного терпения, профессор.
Муниш открутил вентиль на одной из подведенных к коробу труб. Раздалось едва слышное шипение, и флорариум мгновенно заполнился густым молочно-белым дымом. Достав из жилетного кармана серебряные часы, Муниш принялся наблюдать за ходом стрелок. Спустя тягучие две минуты, он повернул вентиль на другой трубе, и облако сперва утратило плотность, а после и вовсе покинуло короб, с легким хлопком всосавшись в нее.
Мухоловка больше не прикидывалась. Ее стебель распрямился, а по обнажившемуся бутону и по листьям прошли ритмичные судороги. В какой-то момент ловушка раскрылась, и из нее потек густой желтый гной…
Все закончилось меньше, чем за минуту. Растение завяло – его листья потемнели и побурели.
Грант поднял взгляд на Муниша – тот смотрел на него с широкой улыбкой. Очевидно, он был доволен произведенным эффектом.
– Как вы видите, последствия те же, что у растений из сада ГНОМП и у обитателей ботанического сада Сонн.
Грант был потрясен.
– Но почему это произошло так быстро? Что это за яд? Это ведь яд? Мы были правы? Кто-то отравил растения в городе?
Профессор Муниш спрятал часы и вернулся к своему микроскопу.
– Слишком много вопросов, и даже мне не под силу ответить на все одновременно. Вы позволите ответить по порядку? – Грант кивнул, и он продолжил: – Подопытное растение завяло столь стремительно, поскольку я использовал концентрированное средство отравления – боюсь, ради демонстрации у меня нет времени ждать, пока яд сделает свое дело самостоятельно.
– Но что это за дым?
– Это вовсе не дым, профессор. Это туман.
– Что?
– Вы не ослышались. Все дело в датах.
– В датах?
– У любого явления, включая болезнь, есть своя исходная точка. Выяснив, когда растения в городе начали болеть, я сопоставил это с другим явлением, которое имело место в то же время в том же городе. То есть, в Габене.
– Постойте… вы же не думаете?..
– Именно так я и думаю. Растения начали чахнуть после туманного шквала. Вы и сами можете наблюдать доказательства. – Муниш кивнул на флорариум, который теперь правильнее было бы назвать газовой камерой для единственного смертника. – Доказать это было несложно. Сложнее было заполучить образец тумана из отдела Мглы и Дымчатых осадков в Погодном ведомстве. Но как только он у меня оказался, я всесторонне и очень скрупулезно его изучил. И на данный момент я могу сделать два вывода: первый – это то, что именно туман является причиной болезни растений, и второй – то, что он создан искусственно.
– Что?! Этого не может быть… Вы хотите сказать, что кто-то сперва создал этот туман, а затем наполнил им весь город?
– Лишь Тремпл-Толл, Сонн и Фли, насколько мне удалось выяснить, – уточнил профессор Муниш. – Ни Гарь, ни Набережные, ни уж тем более Старый центр этот туман не затронул.
– Но кто? Кто мог подобное сделать?
– Боюсь, это уже третий вывод. Но я ведь ничего не говорил о том, что сделал третий вывод, верно?
– Верно. Но вы сказали, что близки к созданию лекарства. Это так?
Муниш кивнул.
– Я близок, да… Я разработал устойчивую формулу еще вчера, нужно лишь кое-что в нее добавить, и все будет готово.
Профессор Грант нахмурился.
– Если вы утверждаете, что разработали формулу еще вчера, то что, спрашивается, за эксперимент вы проводите сейчас?
Муниш вытащил пробку из пробирки, наполненной чуть светящейся желтоватой жидкостью, взял немного экстракта пипеткой и осторожно капнул на образец. Снова прильнул к окуляру микроскопа. Отвечать он, судя по всему, не собирался.
Но профессора Гранта подобная скрытность больше не устраивала.
– Я-то полагал, мы заняты поиском лекарства, и именно поэтому я раз за разом доставал для вас образцы…
Муниш поднял на него взгляд, полный желчи.
– Я чувствую в вашем голосе вовсе не любопытство или горячность ученого, профессор, – сказал он. – Я распознаю в нем страх и сомнение.
Профессор Грант снова стиснул единственный кулак.
– Еще бы я не боялся! Вы, верно, не расслышали, когда я вам говорил о том, что мое инкогнито раскрыто! Вы понимаете, что все изменилось? Тайну больше не удержать в клетке, и я боюсь, что число жертв вскоре возрастет! У всего есть свои границы, Муниш! Я все чаще задаюсь вопросом, не совершил ли ошибку, тогда, двадцать лет назад…
Профессор Муниш чуть приподнял бровь.
– Это ваши слова? – спросил он. – Или доктора Доу?
– Разумеется, это мои слова!
Профессор Грант был так сильно разгневан, что не заметил, как с человека, все это время сидевшего неподвижно в углу, начало сползать полотнище. Не заметил он и того, как этот человек встал со стула и шагнул к нему.
Грант яростно засопел и проскрежетал:
– Не вам меня судить, Муниш! Я не знаю, что вы задумали, но я догадываюсь, к чему приведут ваши тайные эксперименты. Зеленый чемодан, все ваши изобретения, включая микстуру ускоренного роста и средство, вызывающее звериный голод у плотоядных растений… все это связано. Вы что-то готовите. Что-то мерзкое. Мое терпение лопнуло. Я больше не стану доставать для вас образцы Карниворум Гротум, так и знайте! Я не позволю вам задействовать его в ваших гнусных целях. Я скорее сам убью его, чем позволю вам к нему приблизиться и…
Игла шприца вошла ему в шею.
– Что…
Профессор обернулся, но перед глазами все поплыло. Исполнив свое черное дело, уколовший его человек развернулся и походкой сомнамбулиста направился обратно в свой угол, чтобы снова сесть на стул и натянуть на голову полотнище.
Глава кафедры Ботаники покачнулся, ноги его подкосились, и он рухнул на пол.
Профессор Муниш словно не обратил на это никакого внимания.
– Вы так и не поняли, друг мой, что меня нисколько не волнует ваш Карниворум Гротум, – сказал он, задумчиво уставившись в пустоту перед собой. – Как же вы наивны в своих заблуждениях, профессор. Вы очень много сделали для науки, вы открыли много не известных прежде растений, изобрели множество незаменимых ныне инструментов, вы нанесли на ботанические карты столько ареалов и флор, что едва ли не половину атласов в ГНОПМ можно назвать в вашу честь. Но время открытий прошло. Начинается время… изменений. Настолько сильных и глобальных изменений, что я нисколько не преуменьшу, если назову их «переменами». И с каким бы я уважением и почтением ни относился к вам лично и к вашим былым заслугам, мне прискорбно видеть, что с возрастом постарело не только ваше тело, но одряхлел сам ваш дух. Ваши взгляды, ваше виденье – это пыльное старье. Всему виной ваша великая дилемма, о которой вы мне талдычите годы напролет! Но у настоящего ученого не может быть никаких дилемм – есть лишь принцип открытия и безразличие к жертвам. Ведь каждая жертва – это то, что приближает оное открытие. Дилемма – это сомнение, а сомнение – это неуверенность, трусость. Трусы не остаются в веках. Трусы не меняют мир. Страдающие дилеммами недостойны называться учеными, они заслуживают быть забытыми. Но вы, Грант! Я дам вам выбор. И это будет последняя ваша дилемма. Либо вы выберете изменить этот мир вместе со мной, либо признаете поражение как исследователь и как ученый. Вы спрашиваете, что за эксперимент я провожу?.. Вы скоро узнаете. Скоро все в Габене это узнают.
Договорив, профессор Муниш вновь склонился над микроскопом. У него еще было много работы…
***
Утро у констебля Шнаппера не задалось.
Это должен был быть обычный день на посту. Как и всегда, господин полицейский с Пыльной площади первым делом отпер сигнальную тумбу и разжег котел. После чего вытащил свой неположенный по уставу стульчик и, тяжко на него опустившись, уже приготовился высматривать какую-нибудь глупую муху, которая будет столь неосторожна, чтобы ползать поблизости, как к станции «Трухлявый берег» подкатил трамвай и из него выбрался увалень Уилмут.
Похожий на переспелую и слегка нетрезвую грушу констебль подошел к тумбе и наделил коллегу грустным взглядом.
– Эй, что ты здесь делаешь? – нахмурился Шнаппер. – Гоббин снова поменял смены?