Молоски вылез из «Бьюика», вошел в кафе и поприветствовал Мелису, которая в этот момент как раз заправляла волосы под свою неизменную розовую шапочку мороженщицы. Она затянула передник и аккуратно поправила бейджик с именем-фамилией.
– Доброе утро, Морли, – сказала она, наливая кофе. – Тебе с молоком или без?
Старик вытащил изо рта зубочистку и устроился на одном из крутящихся табуретов у барной стойки.
– С молоком, – ответил он. – Ты слышала музыку?
– Какую музыку?
Молоски кивнул на окно.
– Которая пиликает на весь город. По-моему, это скрипка. Я ее слышал из дома. И сейчас, когда вылезал из машины, тоже.
Мелиса нахмурила брови и отрицательно помотала головой.
– Не слышу я никакой скрипки. Кстати, Морли, мне тут рассказали, что ты попал в переделку сегодня ночью в баре у Лоретты.
Молоски пощелкал языком и кивнул, поднеся чашку к губам.
– Глупости…
– Ясно. Хочешь пончик?
– Спасибо, не надо.
Еще не рассвело, и лужи, собравшиеся в колеях, оставленных тяжелыми фурами, покрылись тоненькой корочкой льда.
– Сегодня хоронят Патрика и Брэди, – пробормотала Мелиса с печалью в голосе. – Бедные парни. Им не повезло.
Она бросила поверх фритюрницы полный сочувствия взгляд, размышляя о несчастных парнях и их судьбе.
– Да, очень жаль.
– Вчера вечером я говорила с их родственниками, – продолжала она. – На похороны пойти не смогу, вот и решила хотя бы выразить соболезнования. И Грантам, и Роузам. Черт подери, Морли, ты и не представляешь, как рыдали бедные матери.
– Такое впечатление, что нас сглазили, – заметил Молоски. – Сперва Лоррейн, потом эти парни. А Томми Нортон в клинике доктора Фостера.
Мелиса посмотрела на Молоски с любопытством. В руке она сжимала шумовку, которой ловко переворачивала пару десятков жарящихся оладий.
– Томми? С какой стати он попал в клинику?
– Я вчера встретил Бобби, хозяина «Коконута», – продолжал Молоски. – Он видел, как доктор Фостер, Элен и Ларк вели Томми в клинику. Тот был явно не в себе. Шатался как пьяный. И бредил. Бобби расспросил Элен, когда та возвращалась в участок. У парня посттравматический стресс, что меня лично не удивляет. Томми долго служил в Афганистане, вернулся не так давно. А оттуда нормальными не возвращаются. Рано или поздно это дело сказывается. Наша страна объявляет тебя героем. Но кладбища и психиатрички набиты как раз такими героями. Отправляешься в ад, мечтая послужить родине, а возвращаешься законченным психом. Этот ад они притаскивают с войны, и потихоньку он их сжирает. Эй, у тебя оладьи сейчас сгорят.
– Черт!
Мелиса повернулась к сковородке и принялась молниеносно переворачивать бледные кругляшки. Молоски допил кофе и подошел к окну. С этой точки открывался почти весь город. Узкие улочки, уставленные зажженными фонарями, представляли собой ручейки света. Он видел, как вдалеке зажглись окна какого-то дома. Чуть в стороне также вспыхнули окошки. Постепенно окна, дорожки и сады загорались, будто соединенные невидимыми электрическими проводами. Сначала одна улица, затем другая. И наконец, большая часть города получила свою порцию преждевременного бодрствования.
– Нет еще и шести… – пробормотал Молоски, нахмурившись.
– И что?
Он махнул рукой, на что-то указывая. Мелиса, привернув жар под сковородкой, неохотно приблизилась, вытирая о передник руки.
– Что случилось?
– Глянь-ка, – сказал он, кивнув на город. – Люди просыпаются в одно и то же время. А сейчас нет и шести. Ты когда-нибудь такое видела?
Мелиса прижала свой курносый нос к застекленной витрине бара и напрягла зрение.
– Понятия не имею, чего у них там. Может, сон плохой приснился.
Молоски хмуро покосился на нее, щелкнул языком и вновь уставился на город.
– Ага, всем одновременно… Издеваешься? Такое впечатление, что в скаутском лагере пропел горн.
– Да я-то тут при чем? Ну, встали пораньше, чтобы приготовиться к похоронам. Собираются устроить процессию. Мне что за дело?
Мелиса вернулась за стойку и снова принялась готовить завтрак, больше не удостаивая старика вниманием. Тот продолжал наблюдать за поведением домиков и целым роем огоньков, будто бы связанных между собой.
– Очень странно, – проворчал он. – Слишком странно…
Уж Молоски-то знал: если в городе происходит что-то странное, жди беды.
36
Дэнни Колеман по-прежнему видел сны: он так и сидел внутри нарисованного домика. Он понимал, что находится в больнице, рядом родители, а преподобный Роберт заходит его проведать. Он слышал их разговоры. Мать была в отчаянии, а отец казался усталым и несчастным. Тем не менее он ничего не мог поделать. Всякий раз, когда он приближался к окошку, пол под ногами наклонялся, и он, словно с горки, летел вниз и ударялся о стену. Несколько раз ему удавалось выглянуть наружу, этого хватало, чтобы увидеть мать, спящую в больничном кресле с подставкой для ног и ручным управлением, и отца, наматывающего круги по палате. Во второй раз, выглянув в другое окно, он увидел пастора: тот сидел возле него и спрашивал его о человеке в шляпе. В этот миг ему удалось громко крикнуть, впрочем, пастор наверняка услышал не крик, а обычный голос, потому что не испугался. Тогда он понял, что окна – это что-то наподобие его собственных глаз, а человек в шляпе не желает, чтобы он общался с другими людьми. Вот он и придумал фокус с горкой: стоит Дэнни приблизиться к окну и он делает так, что пол наклоняется. Дэнни приходилось бежать что есть силы, чтоб успеть заглянуть в окно. Если ему везло, выглянуть удавалось ровно настолько, чтобы успеть осмотреться, крикнуть или даже что-то сказать, но не более. Чем дольше он смотрел в окно, тем сильнее накренялся пол. В тот раз, когда ему удалось провести у окна больше всего времени, он буквально завис в воздухе, пока у него не соскользнули руки, а потом кубарем скатился к противоположной стене. Далее пол возвращался в исходное положение и оставался таким до новой попытки Дэнни пробраться к окнам. В конце концов мальчик вымотался и потерял надежду.
Но однажды снова услышал голос за пределами дома. Знакомый, юный голос, полный любви. Все, что он мог, – забраться на стол и оттуда рассматривать мир снаружи, не приближаясь к окнам. Ни стол, накрепко приделанный к полу, ни какой-либо другой предмет мебели не шевелились, когда пол приходил в движение. Это напоминало макет кукольного домика с игрушечной мебелью.
– Дэнни, Дэнни! Ты меня слышишь?
Он вскарабкался на стол и напряг зрение, стараясь рассмотреть что-то еще, кроме поля, деревьев и овечек, которые бродили туда-сюда, словно охраняя дом. Вдали он различил маленькую фигурку в платье, волнуемом ветром. Фигурка махала ему рукой, на голове у нее красовалась соломенная шляпка с развевающимися ленточками.
– Дэнни, это я! Ты видишь меня? Это я – Пенни!
Услышав имя, Денни замер. Ноги у него подкосились.
– Пенни? – переспросил он едва слышно.
– Дэнни, я знаю, что ты меня видишь. Я хочу, чтобы ты меня выслушал! – крикнула она. – Этот дом – у тебя в голове, Дэнни! Только ты сам можешь с ним справиться! Ты должен выбраться оттуда и убежать! Нужно бороться!
Дэнни задрожал от страха. Фигурка Пенни не двигалась и с каждым разом казалась все более крошечной и далекой.
– А как я выберусь? Он меня ни за что не отпустит… – пробормотал он и поспешно обвел глазами комнату.
– Дэнни! Твое тело свободно, а разум заперт в домике! Вылезай оттуда и беги ко мне! Но только делать это надо прямо сейчас! Я тебе помогу!
Неожиданно Пенни пронзительно свистнула, сунув пальцы в рот. Овечки как по команде обернулись и затрусили в ее сторону.
– Ну же, прыгай! Все это совсем не то, чем кажется! Быстрее, Дэнни!
Он заметался. Спрыгнул со стола, кинулся к окошку. Пол ту же пришел в движение и изменил угол наклона. Дэнни показалось, что он лезет в гору, покрытую льдом. Босой, в больничной пижаме, без носков; ноги его скользили! На этот раз наклон был настолько крутым, что он откатился на несколько метров назад. Пришлось начинать продвижение к окнам с нуля.
– Дэнни, скорее! У нас мало времени!
Мальчик вспотел. Чем ближе был он к окнам, тем сильнее наклонялся дом. Последнее усилие – и вот оно, окно! Ноги оторвались от пола и повисли в воздухе. Что теперь делать? Дэнни держался из последних сил. Вспотевшие руки скользили, он не представлял, как продержаться в таком положении долгое время. Пальцы уже готовы были разжаться. В последнем, почти нечеловеческом усилии он повис на одной руке. Подтянул колени, как акробат, упер ступни в подоконник и ударил в стекло.
– Не могу… Не хватает сил…
Он услышал, как где-то очень близко всхлипывает мать. Услышал голос преподобного Роберта, который повторял, что его любит, что он должен быть сильным и что все будет хорошо. Глаза наполнились слезами бессилия и ярости. Пенни свистнула еще раз. Она как могла отвлекала овечек. Их морды больше не напоминали смирных ручных животных. Налитые кровью глаза, оскаленные зубы, клацающие, когда овцы открывали и закрывали рот. Дэнни еще и еще раз ударил ногой по оконному стеклу. Он сделал это без особой надежды, уже почти готовый сдаться и скатиться вниз.
– Я хочу уйти отсюда! Ты не имеешь права меня удерживать! – задыхаясь, выпалил он.
И внезапно стекло поддалось. Мальчик сгруппировался, как герой мультика, и резко выбросил ноги наружу. Еще один удар – и стекло разлетелось вдребезги. Одна нога оказалась за окном. На раздумья времени не оставалось. Услышав звон стекла, овечки обернулись и затрусили к дому. Дэнни завис в окне. Он уже наполовину вылез и теперь отдыхал, восстановливая силы перед решающим броском.
– Кажется, сейчас меня сожрут эти твари, – прошептал он, соскакивая на траву.
– Скорее, Дэнни! Беги ко мне!
Ни разу в жизни он не бегал с такой скоростью. Трава щекотала пальцы ног. Он мчался по широкой дуге, огибая дьявольских тварей, которые стягивались к нему рысью, предвкушая поживу. Но он не останавливался. Не собирался сдаваться. Когда до Пенни было уже рукой подать, чьи-то зубы сомкнулись у Дэнни на лодыжке, да так, что он взвизгнул от боли.