– Я виновата не меньше. И, честно говоря, раскаиваюсь я только в том, что почти ничего не помню.
Тут Джим окончательно запутался. Он понятия не имел, что сейчас выражает его лицо. Девушка смотрела на него. Джим был серьезен и сосредоточен. Он почувствовал, как она напряжена, и ему захотелось ее обнять.
– Ты любишь этого призрака, а он тебя использует, как бы я ни любил тебя и ни оберегал. Ты это понимаешь?
Она опустила глаза.
– Я знаю, что по какой-то причине он хочет, чтобы мы были вместе.
Джим не был уверен, стоит ли говорить ей правду. Не будет ли слишком жестоким сообщать об истинных намерениях Люсьена? Она выпрямила спину, стараясь выглядеть мудрой и зрелой, каковой, по сути, не являлась. Маленькая женщина, в этом не было сомнений, однако женщина, начисто лишенная женского опыта, не знающая элементарных правил жизни, сбитая с толку.
– Он всегда заботился о моей сестре, Джим. Как бы там ни было, я не могу его ненавидеть. Пенни его любила.
– Элизабет…
– Дай мне договорить, – перебила она. – Мне не важно, почему его так заботит, чтобы мы были вместе, единственное, что я знаю: ты – хороший человек. Он привел тебя в наш город, он сделал так, чтобы мы познакомились. Что в этом плохого? Ты что, не имеешь права меня любить? Тогда и вовсе непонятно. Даже Люсьен не может контролировать любовь, он властен лишь над инстинктами, да и то не полностью.
Ее разумные доводы удивили Джима. Пока Лоретта накрывала завтрак, он молча ее рассматривал.
– Он больше не будет играть на скрипке, – продолжала она. – Он нас свел, но продолжать или нет – это уже наше дело. Если есть, конечно, что продолжать… Пожалуйста, не обращайся со мной так, будто я твоя дочь, Джим. Я этого не выношу.
– Я не обращаюсь с тобой как с дочерью, я всего лишь стараюсь контролировать ситуацию, которая то и дело ускользает из рук. Тебе же только шестнадцать! – проворчал он сквозь зубы. – Возможно, я всего лишь твой каприз. Ты же совсем юная!
Глаза Элизабет затуманились.
– И что, из-за этого мне нельзя верить?
Джим склонился над столом и накрыл ладонью ее пальцы.
– Нет, Элизабет. Но я не хочу подрезать тебе крылья. У тебя вся жизнь впереди! Ты даже не знаешь, что я за человек… Я ведь не только автор детских книжек.
Элизабет уронила голову и заплакала. Но быстро взяла себя в руки, отхлебнула кофе и жадно проглотила половину оладий.
– Ты постоянно говоришь только то, что я должна слышать, и ни слова из того, что думаешь на самом деле.
Тут Джим не выдержал и захохотал. Он снял очки и потер переносицу. Затем хмыкнул и откинул со лба волосы.
– Ну хорошо, если тебе угодно, скажу: я могу бороться с призраком, но совершенно не способен вести бой против тебя, Элизабет. И ты это знаешь.
Пышная юбка, порозовевшие щеки – какой смертный устоит перед ней? Только не Джим. Он услышал ее тихий смех и будто очнулся.
– Значит, тебе тоже жаль, что не помнишь этой ночи, – проговорила она недобрым голосом. – И не смотри на меня так. Иногда взрослые соображают медленнее, чем подростки, я вижу это по твоему лицу. И так всегда, Джим.
«Злодейка Катрина…» – мысленно упрекнул ее Джим.
– Какая умная девочка. Не понимаю, зачем ты спрашиваешь у меня то, что сама знаешь.
– Потому что мне нужно услышать это от тебя. А главное, заставить тебя понять, что ты мной не пользуешься, что я хочу того же самого. И никакой это не каприз…
– Сколько раз ты влюблялась?
Вопрос ее удивил. Она уставилась на Джима с набитым ртом и с трудом проглотила остатки оладушка.
– Я?! Ни разу…
– Черт побери, Элизабет! – его восклицание привлекло внимание посетителей, сидящих у них за спиной. Лоретта удивленно выгнула брови. Джим склонился к Элизабет и понизил голос: – Ни разу? Я у тебя что, первый? Ты серьезно?
– Ну да. Мне же всего шестнадцать, – ответила она с хитринкой.
– Не шути так.
– А почему тебе это важно?
– Теперь я чувствую себя еще старше.
Она засмеялась. Джим отодвинул тарелку. Аппетита как не бывало. Он наблюдал, как жадно поглощает она свой завтрак. Лоретта покосилась на них из-за стойки, в ответ Джим обворожительно улыбнулся. В голове его снова жужжал рой разъяренных ос, а Элизабет выглядела все более насмешливой. Стыдливость первых дней знакомства уступило место откровенности, которая имела свою негативную сторону. Джим пропал окончательно, и он это знал.
В памяти всплыл образ ее стройных длинных ног, укутанных простынями, и сердце забилось быстрее. Внезапно его ослепило, будто вспышка: он представил, как срывает с девочки пышную юбку и овладевает ею прямо здесь, на столе. Он затряс головой и отхлебнул кофе. Тут он заметил, что Элизабет держит вилку с насаженным на нее оладушком, перепачканным в шоколаде, целясь прямо ему в лицо.
– Открой ротик. Твои – с клубничным сиропом, но мои вкуснее.
Джим машинально подчинился. Он проглотил вязкую массу и вытер губы салфеткой.
– Пока ты была скромницей, все было проще, – вздохнул он.
– Мне сложно завязывать дружеские отношения, к тому же недавно у меня умерла сестра. И все-таки я не дура. Когда я пришла к тебе в тот первый день, мне было ужасно неловко, но в первую очередь из-за страха, что ты меня прогонишь. Известный человек, кто знает, что у него за жизнь… Фотографии ничего не отражают. У тебя на них вечно самодовольный вид.
– Надо же. Спасибо, мисс.
– Но даже юная девушка типа меня кое о чем догадывается, – сказала она, подняла глаза и посмотрела на него жестким, злым взглядом. – Ты не из тех, кто умеет скрывать. Тебе известно про это?
Какая все-таки невероятная перемена! Когда же эта малышка истратит наконец все стрелы, заготовленные против него? Вызывающий взгляд, кокетливые ужимки, нежные слова и, разумеется, уверенность, которая с некоторых пор отличала ее поведение. Нет, дело не в Люсьене. Сейчас не было слышно никакой обволакивающей музыки, не было ничего колдовского или сверхъестественного, что могло бы повлиять на ее поведение. Просто Элизабет утратила всякий страх и стыд. Чистая Катрина, да и только.
– Знаешь? – повторила она. Джим машинально кивнул, представляя, как Элизабет сидит у него на коленях, и чувствуя сильнейшее возбуждение. – А, Джим?
– Да, разумеется. Мама мне часто про это говорила.
– Твоя мама? Надеюсь, мы с ней когда-нибудь познакомимся.
Джим допил кофе.
– Родители умерли, когда я был ребенком. Так что будет сложновато.
– Ого. Мне очень жаль.
Он был рад, что разговор – пусть и ненадолго – поменял русло. Элизабет поправила волосы и встала, собираясь в туалет. Джим искоса наблюдал, как качнулась ее пышная юбка, как красиво двигались узкие бедра, когда она пересекала помещение кафе. Заметил он также, что Лоретта следит за ними, как хищная птица. Подойдя к столику забрать грязные тарелки, она бросила на него испытующий взгляд и отвернулась. По правде сказать, Джима мало волновало, что подумает Лоретта про их разговор, если она вообще что-нибудь услышала. Куда больше заботило то, как скрыть явные признаки возбуждения, вызванные чередой сладострастных образов, наводнивших голову. Он заметил, что Элизабет возвращается, но даже не взглянул в ее сторону. Это была вынужденная мера. Он сосредоточенно уставился на панель телевизора, дожидаясь, пока она снова сядет за столик.
– Я хочу пойти с тобой, – начала она с ходу. – К тебе. «Нет» в качестве ответа меня не устраивает. И плевать на твое морализаторство, а заодно и на то, что скажет мама, если заметит, что нас нет дома.
Впервые за весь разговор она покраснела. Перед Джимом снова была невинная девочка, которая пряталась у нее внутри. Джим посмотрел на нее с любопытством. Перехватив его взгляд, она опустила глаза. Ее руки лежали на столе, а еще он заметил, как вздрогнула ее нога, повинуясь трепету тела. На мгновение он пожелал, чтобы Люсьен и вправду имел отношение к тому, что произошло, – тогда бы он мог спокойно обвинить его в собственном выборе, а также и в самых разнообразных глупостях, которые роились у него в голове…
– Ладно, – коротко ответил он.
Элизабет подняла голову, ее глаза блеснули. Она собиралась что-то ему сказать, но Джим попросил счет и поспешно поднялся.
– Идем, Катрина, – окликнул он ее. Он немедленно откроет ей всю правду, и пусть она сама принимает решение. Будет что будет. – А по дороге я тебе кое-что расскажу. Возможно, ты увидишь нашу ситуацию под другим углом.
– А если не увижу?
– Тогда я пропал. Уйду в монастырь. Мы, мужчины, слабы.
47
Было раннее утро, но Кэтрин уже проснулась. Лежа в кровати, она рассматривала узоры на потолке. В комнате стояли сумерки. Перед тем как лечь спать, она задернула занавески, и бледный осенний свет, сочившийся сквозь щель, позволял отчетливо видеть четыре опоры, на которых держался потолок, и цветочный орнамент, украшавший их вдоль всей длины. В глубине души она обожала эту кровать – старинную, благородную, Лоррейн говорила, на ней спала какая-то королева. Кэтрин обожала старину. Предметы девятнадцатого века в течение многих лет были для них с мужем настоящей страстью, и сейчас, в своем теперь уже одиноком жилище, она бережно хранила эти реликвии: кровать, обтянутые атласом стулья, зеркала в тяжелых рамах, классический фарфор, картины в изысканном обрамлении, перламутровые шкатулки, внутри которых хранилось совсем немного ценных вещиц.
Благородство, изящество изгибов, древесина каштана или черешни успокаивали Кэтрин, принося ощущение надежности и покоя. Она часто размышляла о том, что новое поколение не умеет ценить мелочи, отдает предпочтение минимализму – отсюда безликая атмосфера их домов, соответствующая поверхностному восприятию жизни. Она полагала, что в плане впечатлений мир не претерпел ни малейшей эволюции, скорее наоборот, а в своих мечтах и дремотных видениях видела себя рожденной в иную эпоху, когда деталям уделяли куда больше внимания, не говоря уже о неспешных беседах, пространных письмах или просто прогулках в тишине.