Льюис слышал это всегда, когда его звали играть, что, впрочем, бывало нечасто. Когда мальчик просился в игру, его выбирали в команду последним, а капитан, которому он доставался в подопечные, выдавал что-нибудь вроде: «Ну и что, мне обязательно его брать? Отбивать не умеет, до первой базы не доберется, подавать не умеет. Он даже бегать не умеет. Да ну его, лучше одного игрока не досчитаемся».
Говорили они чистую правду. Иногда капитаном команды становился какой-нибудь новенький или добрый мальчик, который выбирал Льюиса. Но стоило неспортивному однокласснику взяться за биту, как он первым же делом вылетал из игры, заработав три страйка от противников. Если Льюис бил по мячу, тот отскакивал обратно, и его ловил подающий. Или он отбивал мяч прямо в землю – и, не успев добежать до первой базы, опять же выбывал из игры. Когда команда начинала играть, Льюиса обычно ставили по правую руку от бьющего, потому что мяч редко оказывался на той стороне поля. Но когда такое случалось, Льюис пропускал его, если только пас не прилетал прямо в голову. Тогда горе-игрок вертелся туда-сюда, силясь увидеть, где находится отскочивший вверх мяч, но в таком положении у него начинала кружиться голова, он прикрывал лицо перчаткой и кричал: «Нет, нет!» – пока мячик падал на землю. Пара таких происшествий, и даже самые добрые товарищи старались не брать его в команду.
Однажды, когда бейсбольная трагедия в Нью-Зибиди снова разыгралась по старому сценарию, Льюис, не попав ни в одну команду, убежал с поля в слезах, остановившись на одной из баз, которую называют «дом», на никем не занятой в тот день площадке. Под ногами мальчик увидел биту, старую и толстую, с треснувшей ручкой, обмотанной черной изолентой, и мячик для софтбола или нечто похожее на него: черный липкий комок, напоминающий по форме яйцо и обмотанный веревкой. Льюис поднял мяч и биту. Подбросил мячик, замахнулся и промазал. Поднял его снова, опять бросил и опять промазал.
– Ты все не так делаешь, – услышал он вдруг, не успев подбросить мяч в третий раз.
Льюис обернулся и увидел худенького мальчика примерно своего возраста, сидевшего на корточках возле подставки для велосипеда. Солнцем освещалась пушистая рыжая шевелюра, правая рука с переломом покоилась на повязке. Мальчика звали Тарби.
В школе Тарби знали все. Даже Льюис, который прожил в Нью-Зибиди только два месяца. Тарби знал, наверное, каждый житель Нью-Зибиди и большинство жителей округа Капернаум. По крайней мере, Льюису казалось именно так. Тарби был самым популярным учеником в школе. Этот сорвиголова проезжал сквозь праздничные костры на велосипеде и висел на деревьях, удерживаясь за ветку согнутыми коленями. Он нравился всем девчонкам и регулярно дарил своей команде по софтболу[8] успешно выполненные хоум-раны[9]. В команду его выбирали первым так часто, что мальчики чаще назначали его капитаном, чтобы не повздорить из-за того, кому он достанется. А сейчас он сидел с подвязанной рукой и смотрел, как Льюис пытается попасть по мячу.
– Я говорю, ты все делаешь не так. Ноги должны стоять крепко. Тогда разворот пойдет от бедра. Давай покажу, как надо.
Тарби распрямился и подошел к Льюису. Он взял биту и поудобнее ухватил ее одной рукой, хоть она и была тяжеловата.
– Вот так вот, – сказал он. – Теперь вставай сюда и подавай. Кидай!
Льюис еще ни разу не видел, чтобы кто-то пытался попасть по мячу, держа биту одной рукой. Он боялся, что Тарби промажет, разозлится и уйдет домой. С нервной полуулыбкой на губах, он бросил мяч в сторону базы. Тарби замахнулся, и мячик отскочил от биты. Раздалось характерное звонкое «бряк!», которое издают треснувшие деревянные биты. Снаряд отлетел ровно в центр поля. В игре Тарби как раз успел бы добежать до первой базы до того, как мяч коснулся земли.
– Видишь? И это одной рукой. Уж ты-то двумя должен это суметь. Попробуй. Я буду подавать.
Льюис направился из круга питчера[10] в сторону Тарби, подошел и взял биту.
– Я не знал, что ты сломал руку, – несмело пробормотал он. – Как так получилось?
– Упал с дерева. Висел на ветке на согнутых коленках. Вниз головой. Как обезьяны в зоопарке. Да ничего, заживет.
Тарби направился на позицию подающего. Льюис постукивал битой об резиновую плиту базы и иногда помахивал ей, как Джордж Келл на стадионе в Детройте. Но когда Тарби бросил мяч, Льюис, по своему обыкновению, не попал.
В следующие две недели мальчики каждый день после школы шли тренироваться с битой и мячом. Медленно Льюис учился получше с ней управляться. Несколько раз у него даже получалось отбить мяч так, чтобы он полетел по совсем небольшой дуге, низко-низко над землей. Но за это время случилось кое-что гораздо более важное. Льюис и Тарби постепенно становились друзьями. Тарби нравились шутки Льюиса, а Льюис выяснил, что Тарби на дух не переносит тех же ребят, которых не любит он сам. Еще Льюису нравилось, как Тарби изображает миссис Фондрайтер, их строгую учительницу. Тарби нашел зеленую веточку и сделал на конце петлю – точь-в-точь монокль на палочке. Он подносил эту палочку к лицу, смотрел сквозь петлю, как через стекло и высоким голосом говорил: «Как смеешь ты мне такое говорить, Джерральд!».
Потом Льюис и Тарби сидели и придумывали, как бы проучить Кэрол Кэй Лэбердин, мерзкую шестиклассницу, которой все сходило с рук только потому, что ее отец входил в школьный совет. Прощались мальчики уже затемно и расходились по домам от почтового ящика в самом начале Хай-стрит.
Однажды, в первых числах октября, Льюис и Тарби играли на спортплощадке, отрабатывая броски и отбивание мяча. Льюис уже не так плохо играл и мог отправить мяч лететь куда надо и с нужной скоростью. Перелом Тарби еще не зажил, но мальчик без труда ловил мяч, лети он хоть по самой земле, то и дело энергично подпрыгивая, будто обе его руки в полном порядке.
Льюис стоял на поле. Уже темнело, и мяч было сложно разглядеть, к тому же мальчик заскучал. Постояв еще, Льюис задумался, а не «забить» ли, как говаривал Тарби.
Льюису хотелось сделать для нового друга что-нибудь хорошее. Впечатлить Тарби и сдружиться с ним еще крепче. Может, получится уговорить дядю Джонатана показать ему какой-нибудь фокус. Да, это хорошая идея. Льюис помялся в нерешительности, вспоминая, что Джонатан называл себя «салонным фокусником». То есть из тех, кто вытаскивает кроликов из шляпы или угадывает «твою» карту. Но ведь он говорил, что умеет кое-что поинтереснее…
Льюис поразмышлял еще немного. Ой, да конечно у дяди Джонатана получится. У того, кто может менять рисунок витражного окна, наверняка получится и то, что задумал Льюис. Кроме того, он слышал, как Джонатан сам говорил, что уже делал так, по крайней мере, однажды.
– Эй, Льюис, я тебе мяч кинул часов шесть назад. Ты там что, уснул?
Льюис поднял глаза:
– А? Ой, нет, извини. Слушай, Тарби, а ты не хочешь посмотреть, как мой дядя устраивает лунное затмение?
Тарби уставился на Льюиса.
– Что устраивает?
– Я говорю… Ох, Тарби, пойдем домой, в такой темноте и мяч уже не видно. Пойдем, расскажу тебе про дядю Джонатана. Он у меня настоящий волшебник.
Мальчики побрели по освещенной фонарями улице, перебрасываясь мячом. Льюис подробно рассказывал про магические силы дяди Джонатана, но видно было, что Тарби не очень-то верит.
– О да, готов поспорить, твой дядя может устроить затмение Луны. Прямо готов поспорить. Он такой сидит в своей комнате, попивает пиво, а потом выходит на задний двор, бросает взор на Луну, и потом такой вжух-вжух-х-х и она исчезает, – Тарби отшатнулся и закатил глаза.
Льюису захотелось его стукнуть, но он знал, что Тарби вполне может отмутузить его, поэтому просто повторил вопрос:
– Ты хочешь посмотреть?
– Ага, – с издевкой в голосе ответил Тарби. – Еще как хочу.
– Хорошо, – кивнул Льюис. – Сегодня попрошу его. Когда он будет готов, я тебе скажу.
– О, надеюсь, долго ждать не придется, – саркастически отозвался Тарби. – Так хочется посмотреть, как старый рыжий свинтус вызовет затмение Лу-у-у-у-ны-ы-ы, Лу-у-у-ны-ы-ы.
– Прекрати. Прекрати смеяться над моим дядей, – покраснев и едва не заплакав, выдавил Льюис.
– Заставь меня, – заявил Тарби.
– Не могу, и ты это знаешь, – ответил Льюис.
Тарби продолжал тянуть «Лу-у-у-ны-ы-ы» и «затме-е-ение», пока они не дошли до коричневатого почтового ящика в начале Хай-стрит. Когда пришло время расходиться в разные стороны, Льюис не стал прощаться с Тарби. Даже не помахал рукой. Но войдя во двор дома номер 100 по Хай-стрит, он уже почти не злился и направился прямиком к дяде. Тот играл в солитер за кухонным столом. Это был сложный вид игры под названием «Наполеон и Святая Елена», расклад занимал почти всю поверхность клеенчатой скатерти цвета слоновой кости. Джонатан поднял глаза, когда племянник зашел в комнату, и улыбнулся.
– Привет, Льюис! Как дела с бейсболом?
– Получше, наверное. Тарби очень мне помогает. Дядя Джонатан, а вот, скажем, можем ли мы как-то его порадовать? Мы с ним очень хорошие друзья.
– Конечно, можем. Давай пригласим его на ужин. Ты ведь что-то такое имеешь в виду?
Льюис смутился и покраснел.
– Ну… ну, да. Что-то вроде. А после ужина ты не можешь… устроить, в смысле, ты можешь… устроить лунное затмение?
Джонатан вперился взглядом в мальчика:
– А ты что, сказал ему, что могу?
– Да. Помнишь, однажды вечером ты похвастался, что… вы спорили с миссис Циммерманн о том, какая магия сильнее, луны или земли? И ты сказал, что лунный маг может затмить луну, когда захочет, а ты как раз лунный маг?
Джонатан улыбнулся и помотал головой.
– Я правда такое ляпнул? Ох, и болтун же я. Посмотрим-ка… Помню, однажды, в 32-м я как-то действительно устроил лунное затмение. Дело было на пикнике в парке Уайлд-Крик. Как помню, было 30 апреля, Вальпургиева ночь. В эту ночь ведьмы и колдуны собираются на вечеринку. А у нас было обычное собрание Общества волшебников округа Капернаум. Но некоторые из них настоящие маги. Однако, вернемся к вопросу…