– А почему было не попросить миссис Циммерманн?
– Потому что она разворчалась бы. Ей всегда нужно своими глазами видеть, что где делается. Да, вредина?
– Именно так. А сейчас я бы не отказалась увидеть своими глазами тарелочку печенья с шоколадной крошкой. Может, зайдем ко мне?
Так они и сделали. Льюис был рад, что ему выпал шанс похвастаться ее домом перед Тарби. Миссис Циммерманн жила не в роскошном особняке, а в простом двухэтажном домике с застекленным крыльцом. Но домик был полон странных вещей, по большей части фиолетового цвета. Миссис Циммерманн как-то особенно его любила. Ковры в комнатах и на лестнице, обои и мыло, даже туалетная бумага – все было фиолетовым. Как и огромная картина с драконом, висевшая в гостиной. Ее написал для миссис Циммерманн французский художник Одилон Редон.
Пока мальчики ходили по дому и рассматривали все, что в нем было фиолетового, жуя печенье и запивая его молоком, Льюис заметил, что Тарби очень уж молчалив. Когда настало время расходиться, юный гость пожал дяде Джонатану руку и, уставившись на ковер, неразборчиво пробурчал «Спасибо за печенье, миссис Циммерманн». Льюис проводил его до калитки. Он отметил про себя, что Тарби странно себя ведет: обычно он был шумным, нагловатым и не смущался даже при взрослых.
– Спасибо за волшебное представление, – серьезным голосом отчеканил Тарби, пожимая Льюису руку. – Было страшновато, но весело. Наверное, мне надо взять обратно все слова, которые я наговорил про твоего дядю. Ну что ж, увидимся, – и, кивнув, начал долгий спуск по холму.
Льюис нахмурился и напряженно посмотрел другу вслед. Он надеялся, что Тарби понравился этот вечер. Большинству людей не нравится ошибаться, даже если доказательства их заблуждения приносят им удовольствие. Тарби был популярен в школе и не привык оказываться неправым. А сейчас вышло, что он зря сомневался в магической силе дяди Джонатана. Как же он себя теперь поведет? Льюис совсем не хотел терять единственного друга.
Глава четвертая
Шла последняя неделя октября, и рука Тарби почти срослась. Льюис виделся с ним все реже и реже. Он ждал друга на бейсбольном поле каждый день, но Тарби то приходил, то нет.
Конечно, не стоило ожидать, что к концу года ему все так же будет интересно бить по мячу и тренировать подачи. Приближалось начало футбольного сезона. Льюис видел, что Тарби играет в футбол с другими мальчиками после школы. Надо ли говорить, что в своей команде Тарби был квотербеком[11]? Он исполнял длинные пасы, умел обходить линию защиты и выкидывал сложные финты вроде «Статуи свободы».
Льюис подумывал присоединиться к футбольной команде, но вспомнил, как играл в Висконсине. Если кто-то бежал на него, Льюис падал на землю и закрывал голову руками. Он не умел ловить мяч, а если старался хорошенько ударить, обычно пинал его коленом. Может, если он освоится с бейсболом, в следующем году Тарби поучит его играть в футбол.
Но бейсбольные навыки Льюиса вряд ли улучшатся без Тарби. Конечно, теперь он и с его помощью не многому учится: в те редкие дни, когда Тарби все же приходил после уроков, казалось, что он хочет побыстрее уйти. Льюис понимал, что они уже не так хорошо дружат, как раньше, но понятия не имел, как это исправить.
Однажды субботним днем, когда они вдвоем слонялись по кладбищу, Льюису в голову вдруг пришла идея.
Старое кладбище Нью-Зибиди располагалось на высоком холме сразу за городской чертой. На нем было много надгробий в виде статуй склонившихся над урнами плачущих женщин и ангелов, тушащих факелы. Над некоторыми могилами возвышались памятники-сломанные колонны, из которых в небо будто тянулись руки. Небольшие надгробия в виде ягнят отмечали могилки детей. Пропорции некоторых ягнят были нарушены – их вытянутые тела напоминали Льюису продолговатые куски мыла.
В тот день он вместе с Тарби долго разглядывал надгробия, отделанные узорами под дерево. На могилах лежали гранитные бревна с корой, кольцами и отметинами от сучков. Ограды были под стать могилам, а в середине возвышалась стела – каменное дерево. Каждое такое дерево неизменно оканчивалось голой острой верхушкой, будто опаленной молнией, и дятел долбил реалистично выполненный ствол своим каменным клювом. Льюис и Тарби сначала играли в этом каменном лесу, но потом притомились. Томатно-красное, как на витраже, солнце уже садилось между кривыми соснами. Льюису стало зябко, и он застегнул куртку.
– Пойдем ко мне, – предложил мальчик. – Миссис Циммерманн сделает нам какао, а я покажу тебе настоящее окаменевшее дерево. Мой дядя принес из западного леса дерево, которое превратилось в камень, – пояснил Льюис.
Тарби, судя по выражению лица, было скучно, к тому же, он разозлился:
– Да кому нужен дом твоего старика-дяди? Как по мне, сумасшедшее место. И почему миссис Циммерманн постоянно у вас? Она что, в него влюбилась, что ли?
Тарби обхватил ближайшее дерево и начал его расцеловывать с чмокающими звуками. Льюис чуть было не расплакался, но все же сумел взять себя в руки.
– Я… Мне кажется, ты думаешь, что мой дядя кроме лунных затмений ничего не умеет, – выдавил он. Прозвучало глупо. Но в голову больше ничего не шло.
Казалось, Тарби заинтересовался, но с каким-то скучающим видом.
– Ну… и что же он еще умеет? – спросил он.
Льюис не знал, что заставило его сказать следующие слова. Просто так получилось:
– Он может воскрешать мертвых.
Тарби разом перескочил одно из каменных бревен.
– Да, конечно уж, может, – хмыкнул он. – Знаешь что, твой дядя обычный обманщик. Той ночью он просто нас загипнотизировал, чтобы мы подумали, что у него получилось затмение. Мой отец говорит, что так, скорее всего, и было.
Льюис вперил взгляд в друга:
– Ты ведь говорил, что никому никогда про это не расскажешь. Помнишь? Я взял с тебя обещание.
Тарби смотрел куда-то вбок.
– Да, вроде бы взял. Извини.
Потом они долго просидели рядом, не сказав ни слова. Солнца уже давно не было видно – осталась только тонкая красная полоса над горизонтом. Наконец Льюис встал и заговорил. Голос его вырывался из самой груди.
– А что если я сам воскрешу умершего?
Тарби посмотрел на него. Хохотнул.
– Ох и весело же будет. Прямо так и вижу, как ты несешься по Мэйн-стрит, а за тобой летит привидение, – он встал и начал махать руками. – У-у-у-у-у! – подвывал он. – Я при-и-и-и-и-и-и-зрак. У-у-у-у!
Лицо Льюиса начало заливаться краской. Он повторил:
– Так хочешь, я это сделаю?
– Ну да, – сказал Тарби. – Хочу. Когда?
– Я предупрежу, – отчеканил Льюис, хотя понятия не имел, что ему теперь делать или когда, да и, собственно, как. Он знал только, что надо постараться ради того, чтобы не потерять своего единственного друга в Нью-Зибиди.
Всю неделю перед Хеллоуином Льюис просидел в кабинете дяди. Обычно ему разрешали читать книги из домашней библиотеки, но если бы дядя вдруг выяснил, что именно племянник читает сейчас, этот вид досуга ему бы точно запретили. Льюис это понимал, поэтому всегда дожидался, пока Джонатан уйдет в гости, займется уборкой листьев или начнет подвязывать кукурузу в огороде. Когда мальчик был уверен, что его не побеспокоят, он открывал филенчатые двери орехового дерева, пробирался на цыпочках в кабинет и пододвигал лесенку к полкам, на которых стояли книги заклинаний. Джонатан не разрешал Льюису брать их без спроса, и мальчику было очень стыдно за свой поступок. Ему было стыдно за все, что он наделал и наговорил. Но это его не остановило.
Льюис просматривал странные тома с пентаклями и пентаграммами, анаграммами и талисманами, невнятной абракадаброй и заговорами, начертанными староанглийскими буквами. Большую же часть времени он проводил с книгой под названием «Некромантия». Некромантия – это магия, благодаря которой можно возвращать мертвых. На форзаце был изображен доктор Джон Ди, личный астролог английской королевы Елизаветы I, и его ассистент Эдвард Келли в тот момент, когда они, стоя на погосте в полночь, вызывали дух мертвой женщины. Чернокнижники стояли внутри нарисованного мелом круга. По периметру располагались странные символы и слова. За пределами круга в воздухе висела фигура в длинной ночной сорочке. На голове у нее был чепчик с оборками, в которых в прошлом хоронили женщин. Льюис то и дело возвращался к этой картинке – она пугала его. Но он прочел всю книгу. Прочел и запомнил некоторые заклинания. Он даже перерисовал одну пентаграмму и записал заклятье, а листок убрал в карман.
День Хэллоуина выдался мрачным и ветреным. Льюис сидел у окна своей спальни и смотрел как порывы ветра лишают деревья последних жухлых коричневых листьев. Ему было грустно и страшно. Грустно, потому что он ослушался дяди, который относился к нему так по-доброму. А страшно, потому что договорился в полночь встретиться с Тарби на кладбище, чтобы вызвать дух умершего. Или попытаться. Льюис сомневался, что у него получится, и даже надеялся, что ничего не выйдет.
Мальчики уже выбрали подходящую могилу. Это был склеп на склоне кладбищенского холма. Ни Льюис ни Тарби не знали, кто в нем похоронен. Имени не было даже на двери. Но как бы ни звали усопшего, судя по всему, начиналось его имя на О – эта буква красовалась в большом треугольнике на своде старой массивной арки. Буква выглядела странновато: Ω.
За ужином Льюис почти все время молчал. Это было подозрительно: обычно мальчик болтал обо всем на свете, особенно о том, о чем понятия не имел. Джонатан даже спросил, все ли с ним в порядке, и Льюис ответил, что, конечно, да, и разве это не очевидно? Джонатан и миссис Циммерманн обеспокоенно переглянулись и посмотрели на Льюиса, который, опустив голову, увлеченно поглощал еду. Закончив с ужином, он задвинул стул и объявил, что в традиционный для Хеллоуина поход за конфетами не пойдет, потому что это занятие для маленьких.
– Значит, ты не придешь ко мне пить лимонад и есть пончики? – спросила миссис Циммерманн. – Если так, я объявлюсь у твоей кровати ровно в полночь в обличье зубастой Гризельды, воскресшего кадавра. Это страшное зрелище.