Форестье с сомнением взглянул на доктора.
– Может, вы больше боялись, что откроется истинная природа ваших отношений?
– Не понимаю, о чем вы.
– Напротив, мне кажется, вы прекрасно меня понимаете. Мадам Лафарг – кокаиновая наркоманка. Правда, многие в ее окружении употребляют подобные вещества, чтобы развлечься, но для нее это не развлечение и не временное удовольствие – она не может без наркотика, она больна. Именно вы снабжаете ее этим препаратом, как, должно быть, и других своих влиятельных пациентов.
Вотрен опустил голову как провинившийся ребенок – и во всем признался. Однажды мадам Лафарг пришла к нему на прием, хотя он знал ее только в лицо. Он понял, что она пришла, только чтобы получить запрещенные вещества. Он не нашел в себе храбрости ей отказать, потому что боялся потерять пациентов, которые дружили с ее мужем.
– Чушь! – воскликнул Форестье. – Хотите сказать, что, откажи вы ей, она побежала бы жаловаться дорогому супругу? С каких это пор врачи раздают дозы кокаина всем желающим? И речь не об опиатах или сиропах тебаи… Правда в том, что вы – уличный барыга, который продает наркотики праздным богачам. Вам наплевать на клятву Гиппократа!
Даже Кожоль, казалось, удивился такой пылкости. Пристыженный Вотрен опустился в кресло.
– Я не убивал графа!
Кожоль поднял руку, требуя тишины.
– Месье Вотрен, будет лучше, если вы больше не произнесете ни слова. Я не имею ни права, ни желания закрывать глаза на ваши дела. Я намерен провести расследование, чтобы выяснить, какие дозы вы давали своим пациентам – даже если в данном случае я предпочел бы называть их «клиентами».
Вотрен больше ничего не сказал.
Когда он ушел, полицейские удовлетворенно переглянулись.
– Как ты узнал об этой сладкой парочке? – спросил Кожоль.
– Ведь это ты подал мне мысль, помнишь? Когда предположил, что они могут быть сообщниками… Видишь ли, когда мадам Лафарг приехала вчера вечером, то заговорила вежливо со всеми гостями, кроме доктора, – к нему она отнеслась с подозрительной холодностью. К чему так неприязненно обращаться с незнакомым человеком? Потом у меня сложилось впечатление, что она старалась держаться от доктора на расстоянии, чтобы поменьше с ним общаться. Однако за вистом Вотрен себя выдал.
– Выдал?
– Когда игра началась, доктор произнес что-то вроде «ты такая же грозная, как всегда» – то есть он хорошо ее знал. Поскольку я тогда разговаривал с Монталабером, то не придал этому особого значения.
– В любом случае это многое меняет. Вотрен и Лафарг крепко связаны. И вполне могли провернуть это дело вместе.
Форестье помрачнел.
– Честно говоря, мне это кажется весьма сомнительным. Она выпила столько вина, не говоря уже о кокаине, что я не представляю, как она могла бы приложить руку к такому изощренному преступлению. Если только…
– Что?
– Если только она меня не обманула. Что, если она просто притворилась пьяной? А зрачки расширила специальными глазными каплями…
– Думаешь, она настолько коварна?
– Так она могла бы создать себе идеальное алиби. И она не выставляла это алиби напоказ, а просто ждала, пока мы его увидим…
Глава 19За фасадом
Ужинали рано. За столом все скучали. Не выспавшиеся предыдущей ночью гости выглядели измотанными, к тому же напряжение между собравшимися за столом ощущалось все отчетливее.
Когда подали кофе, Форестье и Кожоль уединились в кабинете.
– Этот сейф… Меня не оставляет ощущение, будто я что-то упустил! – воскликнул комиссар.
– Ты все еще надеешься найти шифр?
– Я поинтересовался у Анри, и он ответил, что граф менял его каждую неделю. С памятью у Монталабера в последнее время было плоховато, так что можно с уверенностью сказать, что он не пытался бы запомнить шифр и наверняка его записывал. Но в ящиках письменного стола я ничего похожего не обнаружил.
– В одном я совершенно уверен: если б я не мог запомнить шифр, то не стал бы его записывать – слишком велик риск, что на него случайно наткнутся.
– Но кабинет почти всегда был заперт!
– Неужели ты думаешь, что у дворецкого нет запасного ключа?
Форестье внимательно оглядел рабочий стол.
– Он должен был постоянно держать шифр перед глазами. Он где-то здесь.
– Но где? Я все осмотрел, очень тщательно, и ничего не нашел.
Взгляд суперинтенданта упал на позолоченные часы, украшенные херувимами. Он вспомнил о часах, которые Гийомен нашел на чердаке. На ум сразу же пришли слова лейтенанта: «Какой смысл держать в комнате часы, если они не показывают время?»
– Черт подери!
– Что?
– Часы… Они стоят – не работают.
Кожоль подошел.
– А это важно?
– Они показывают одиннадцать сорок две или двадцать три сорок две… Четыре цифры. Именно то, что нужно, – код к сейфу. Когда я впервые вошел в его кабинет, граф как раз переводил стрелки часов. Зачем устанавливать часы, если они не ходят?
– Ты хочешь сказать, что он просто изменил шифр и записал цифры с помощью циферблата?
– Скоро узнаем.
Форестье встал и снял большую картину. Попробовал первую комбинацию, но она не сработала. Снова повернул колесо, набрал номер 2342 – и сейф как по волшебству открылся.
– Невероятно, Луи!.. Тебе необходимо вернуться к работе.
– Нет, спасибо. Это будет мое последнее дело, клянусь.
Как и предполагал комиссар, внутри не оказалось ничего ценного. Они увидели лишь четыре тонкие папки разных цветов. На каждой было написано имя: «Катрин Лафарг» – «Поль Гранже» – «Жиль Вотрен» – «Адриан Моро».
– Что в них? – спросил Кожоль.
– Секреты, – ответил Форестье, широко улыбнувшись.
Не теряя времени, следователи приступили к изучению бумаг, в которых содержалась компрометирующая информация о гостях, собравшихся в «Трех вязах».
Из папки с именем Катрин Лафарг выпало несколько листов бумаги: копия свидетельства о рождении, протокол ареста и показания двух красоток из «Дворца роз», доказывающие, что она солгала о своем происхождении и торговала девичьими прелестями в парижском борделе.
Досье Вотрена состояло из отчета, предоставленного частным детективом, который расследовал его жизнь и обнаружил, что доктор занимался торговлей наркотиками, а его медицинская практика была не более чем прикрытием.
Но впереди их ожидало еще много интересного. Тот же самый детектив исследовал под лупой жизнь журналиста Моро. На первый взгляд не нашлось ничего удивительного, кроме того, что молодой человек вовсе не коллекционировал любовниц. О нет, известный журналист был постоянным посетителем подпольного салона, где встречались гомосексуалисты, адрес которого был известен только элитарному кругу лиц, вынужденных скрываться, чтобы избежать публичного порицания и гнева закона. Конечно, по сравнению с другими европейскими городами в Париже к проявлениям гомосексуализма относились достаточно терпимо, однако эта склонность считалась вне закона и каралась тюремным заключением.
Глаза Кожоля округлились и едва не вылезли из орбит.
– Я просто не могу в это поверить! Кто бы мог подумать, что такой парень, как Моро…
– Теперь я понимаю, почему такая прелестная девушка, как Луиза де Монталабер, не вызвала в нем ни капли чувства. Вчера вечером он устроил чертовски интересное представление с мадам Лафарг.
Форестье между тем продолжал перелистывать страницы отчета.
– Подожди, это еще не всё…
Детектив добрался до банковских счетов нашего журналиста. Обнаружилось, что Моро взял огромные кредиты в нескольких банках, чтобы вести роскошный образ жизни. А теперь он оказался в неприятной ситуации, поскольку его дохода едва хватает, чтобы оплачивать проценты.
– У него еще больше проблем, чем мы думали, – вздохнул комиссар.
– Как бы то ни было, граф проделал большую работу, – хмыкнул Кожоль, открывая папку с именем генерала, которую они приберегли напоследок. – Итак, давай посмотрим, что скрывает наш образец добродетели…
Досье генерала Гранже было самым взрывоопасным, но полицейские не сразу это поняли. В папке оказались статьи из газет о «Кагулярах», печально известной подпольной террористической организации, которая несла ответственность за несколько убийств и пыталась захватить власть в конце предыдущего года. Организация «Кагуляры», антикоммунистическая, антисемитская и близкая по взглядам к итальянскому фашизму, была частично ликвидирована, но не искоренена полностью.
Кроме статей, полицейские обнаружили список военных, которые предложили свою помощь и участие в попытке переворота. Форестье узнал несколько имен – ведь он расследовал взрывы на площади Этуаль, в результате которых погибли двое защитников правопорядка. Однако личности самых старших офицеров так и не были установлены. Один из них, известный под псевдонимом «Корде», предоставил крайне секретную информацию, чтобы помочь организовать переворот. Этот псевдоним был в списке. Рядом с ним граф вписал имя Поля Гранже.
– Вот это история! Ты веришь, что генерал был среди заговорщиков?
– «Кагуляры»… Гранже упоминал о них в нашем разговоре, в парке. И он не скрывает своего благодушного отношения к Муссолини и фюреру.
– Однако у Монталабера нет четких доказательств его причастности.
– Как насчет этого?
Форестье протянул коллеге письмо, которое только что нашел в конверте из плотной кремовой бумаги.
Друзья мои,
Мы не позволим коммунистам захватить власть. Мы сорвем повстанческое движение. Мы избавимся от предателей нашей страны раз и навсегда. Все будет готово к 15-му числу. Самое позднее – к 16-му.
Да здравствует Франция!
– Пятнадцатое и шестнадцатое ноября тридцать седьмого года, – пояснил Форестье. – Даты государственного переворота против правительства, который был призван предотвратить этот предполагаемый коммунистический мятеж.
– Ты уверен, что это почерк генерала?