На куполе медленно проносились огромные темные массы. Одни из них заполняли большие пространства на поверхности океана, другие, поменьше, глубоко опускали вниз свои подводные части. Порою казалось, что они вот-вот коснутся ими горбатой спины подводной лодки, но «Пионер» спокойно и уверенно проходил под ними, лишь изредка наклоняя нос и затем выравниваясь на заданной ему глубине в триста метров.
С запрокинутой головой океанограф спросил:
— На какой мы точно широте, Александр Леонидович?
— Пятьдесят восемь градусов сорок минут южной широты и восемьдесят градусов западной долготы от Гринвича, — ответил старший лейтенант.
— Какое множество айсбергов!
— Здесь уже зима, Иван Степанович.
— Да, конечно… Но для начала зимы их все-таки слишком много. Всего лишь десятое июля.
Наступило молчание. Через несколько минут оно было нарушено появлением зоолога и Павлика.
— Пожалуйста, Арсен Давидович!
— Ага! Льды! Это интересно! — воскликнул зоолог, взглянув на экран.
— Здесь они совсем иначе выглядят… — заметил Павлик. — Когда мы на «Диогене» встретились с айсбергом, я успел его рассмотреть. Он был гораздо выше «Диогена» и весь сверкал. И словно вырезной весь, в украшениях…
— Ничего удивительного, — проговорил Шелавин. — Тогда ты видел верхнюю, надводную часть, а сейчас перед нами подводные части айсбергов. Надводную часть разрушают солнечные лучи, теплые ветры, дожди, а подводная больше сохраняется, на нее действуют только теплые течения. Она гораздо больше надводной части. В пять-шесть, а иногда и в семь раз больше… Вот сейчас «Пионер» наклонился и нырнул глубже, чтобы обойти одну такую подводную часть айсберга. А ведь «Пионер» идет на глубине трехсот метров! Значит, этот айсберг погружен нижней частью в воду больше чем на триста метров. И его надводная часть, следовательно, поднимается над поверхностью океана больше чем на пятьдесят метров. Таким образом, общая высота айсберга равна, пожалуй, четыремстам метрам. Вот какая высота! Всего на двадцать метров ниже Дворца Советов в Москве! А ведь Дворец Советов — самое высокое здание мира. А знаете ли вы, позвольте вас, молодой человек, спросить, что встречаются айсберги общей высотой до шестисот-семисот метров?
— Ой-ой-ой! — ужаснулся Павлик. — Семьсот метров! Неужели море замерзает на такую глубину?
Океанограф даже крякнул от удивления и оторвал глаза от экрана. Потом с досадой пожал плечами и вновь поднял глаза к куполу.
— Как можно предполагать такие глупости, позвольте вас спросить?! Чтобы море промерзало на семьсот метров! В самые лютые зимы море покрывается льдом, который к лету достигает толщины не более трех-четырех метров. Кроме того, при таянии морской лед дает солоноватую воду, а айсберги состоят из пресного льда. Ясно, что они образуются не из морской воды, а из пресной. А такая вода находится только на поверхности земли. Значит, и айсберги образуются на земле…
— Как же… как же они здесь?.. — недоумевал Павлик. — Как же они очутились в море?
— Слыхали ли вы хоть что-нибудь о ледниках, позвольте вас спросить? — запальчиво воскликнул океанограф, которого, очевидно, раздражали слишком, по его мнению, наивные, «безграмотные» вопросы Павлика. — Чему вас учат там, в ваших гимназиях и колледжах?
— Да, я знаю… немножко… — робко возразил Павлик. — Ледники — это такие ледяные потоки на высоких горах, где очень холодно. Они спускаются вниз, где потеплее… Ну, и там тают и дают начало многим рекам.
— Ледяные потоки… гм… ледяные потоки… — ворчал океанограф. — Ну ладно, пусть потоки! А в северных и южных полярных областях лед покрывает не только вершины высоких гор, но и вся земля бывает целиком покрыта им. Он так и называется «материковым льдом». Почти вся Гренландия, величайший остров в мире, площадью в два миллиона сто тысяч квадратных километров, покрыта, за исключением узкой полосы южной части побережья, материковым льдом. Из года в год, столетие за столетием на его поверхности накоплялся снег, который постепенно под собственной тяжестью превращался в лед. Этот лед нарастал все выше и выше, и теперь на Гренландии лежит ледяной щит толщиной в два километра, а в некоторых местах даже больше! Примерно то же самое наблюдается и на южном полярном, Антарктическом, материке. От этих материковых льдов отделяются ледниковые языки, которые спускаются к морю, скользят сначала по его дну и наконец, когда дойдут до глубоких мест, всплывают. Ветер и волны расшатывают их, действует и собственная тяжесть, и наступает момент, когда конец ледникового языка отламывается в виде ледяной горы и уплывает в море. Вот если мы подойдем к берегу материка, нам, может быть, удастся увидеть это явление… Александр Леонидович, как далеко мы спустимся к югу?
— Как прикажет капитан, — последовал неопределенный ответ.
В этот момент в рубку вошел капитан. Он молча, кивком головы, поздоровался со всеми, быстро прошел в радиорубку и закрыл за собой дверь.
— Радиограммы из Политуправления еще нет? — задал он Плетневу свой обычный в последние дни вопрос.
— Есть, товарищ командир. Сейчас принял, — сказал Плетнев, подавая капитану листок, целиком заполненный строками цифр.
— Наконец-то… — проговорил капитан вполголоса, сложил листок, спрятал его во внутренний карман и вышел из радиорубки в центральный пост. Здесь он подошел к зоологу и спросил его: — Значит, завтра в восемь часов ваша первая станция в этих водах?
— Да, капитан.
— Сколько человек?
— Я, Иван Степанович, Сидлер, Цой и Павлик… Всего пять человек.
— Хорошо. Александр Леонидович, — обратился капитан к старшему лейтенанту, — завтра с утра ваша вахта?
— Так точно, товарищ командир!
— Выпустите партию в составе пяти человек, перечисленных Арсеном Давидовичем. Крейсируйте вокруг нее по радиусу километров в пятьдесят… Больше никого не выпускать.
— Слушаю, товарищ командир!
Капитан повернулся и вышел в коридор. В раскрывшуюся на минуту дверь ворвались приглушенные, в бешеном темпе звуки лезгинки.
— Уже! Скоро начнется! — закричал Павлик, хлопая в ладоши. — Идемте скорее в красный уголок! В красный уголок! — И громким шопотом, как бы под строжайшим секретом, сообщил: — Сегодня вечером команда встречает Скворешню. Скворешня выписывается из госпиталя!
Войдя в свою каюту, капитан запер за собой дверь, сел за письменный стол и достал из его потайного ящика книгу шифров. Он долго переводил строки цифр радиограммы в буквы и слова. Дойдя до конца, с выражением досады откинулся на спинку кресла, подумал и снова наклонился над столом, читая теперь радиограмму полностью, уже не отрываясь:
«Ответ задержан для проверки старых и получения новых материалов из Токио и Нагасаки.
Во время первой командировки в Нагасаки, пять лет назад, Горелов прекрасно выполнил задание, за что по возвращении был награжден орденом „Знак Почета“. За два года, проведенные в командировке, много работал, изредка ходил в театры, кино, музеи, буддийские храмы, знакомился с достопримечательностями страны. Часто проводил свободные часы в обществе членов советской колонии в Нагасаки и Токио.
В следующую командировку, в Токио, два года назад, встретился с Абросимовыми, отцом и дочерью, стал бывать у них все чаще. С дочерью, Анной Николаевной, часто посещал театры, первоклассные рестораны и кафе, аристократические дансинги. Жил довольно широко. Жалованье было у него немалое, однако вряд ли его хватало. В этот период времени с членами советской колонии встречался изредка. Его троюродный дядя, Николай Петрович Абросимов, — бывший царский генерал. Правительством Керенского был командирован в Японию для закупок и приемки военного снаряжения. Революция 1917 года застала его там, и в Советскую Россию он не вернулся. Дочь родилась в Японии. Жена умерла десять лет назад. Старик живет широко, источники доходов неизвестны. Говорят, играет на бирже. Имеет большое знакомство среди японских военных. Задание второй командировки Горелов выполнил также хорошо.
В третью командировку, в Токио, он вел примерно такой же образ жизни, часто бывал у Абросимовых. Говорили, что дочь Абросимова стала невестой Горелова, хотя огласки никакой не было. О каких-либо деловых или секретных взаимоотношениях Горелова с Абросимовым-отцом подозрительных сведений не имеется».
Капитан задумчиво играл карандашом, потом бросил его на радиограмму и встал.
— Вот и изволь делать заключения, — пробормотал он и принялся ходить по каюте, заложив по привычке руки за спину.
Он ходил все быстрей и быстрей, часто останавливался и вновь возобновлял хождение.
Генерал… Да, да… Этот генерал был ему подозрителен… И тут же красавица-дочь… Самая подходящая завязка, чорт побери! Но как могла бы осуществляться связь? Ведь радиостанции-то нет! Да еще дальнего действия… И все-таки… все-таки кто-то как-то сообщал о маршруте! Внимание, капитан! Будьте осторожны, капитан! Обыск? Но почему же именно у него, у Горелова? Из двадцати шести человек именно у него? А хотя бы по тому одному, что только у него одного такое подозрительное… ну, не подозрительное, пусть просто сомнительное место в биографии… Орденоносец… Обида… (Капитан почувствовал смущение, неловкость.) Ведь, в сущности, нет никаких оснований, никакого повода… Ну и что же? Лучше маленькая обида одному человеку, чем риск огромного несчастья с двадцатью шестью людьми, с подлодкой… Несчастья для всей страны! Для родины! Для родины несчастье!
И с сжатыми кулаками, с глазами, полными решимости, капитан направился к письменному столу.
Красный уголок был полон народу. В дальнем углу небольшой джаз-оркестр играл непрерывно. Веселье было в полном разгаре.
Младший механик Козырев и физик Сидлер, лучшие танцоры в команде, лихо отплясывали «русскую», выделывая необыкновенные па, выбрасывая такие коленца, что то и дело вызывали аплодисменты и крики восторга. Но среди этого веселья многие время от времени нетерпеливо поглядывали на дверь. И все же дверь раздвинулась неожиданно для всех, в момент, когда Сидлер, присев, завертелся волчком на одной ноге и уже не оркестр вел танцора, но сам едва поспевал за ним. Стук двери привел всех в себя, оркестр оборвал на полуноте, сразу наступила тишина.