Лайтингер сказал, что ждёт доклада к шести вечера. Но уже в обед, когда пленникам принесли немудрёную еду, он распорядился доставить Одинцова к себе, в хозяйские апартаменты на втором этаже, и спросил:
– Ну, как дела? Есть что-то новенькое?
За нарочито безразличным тоном скрывалось нетерпение. Лайтингер очень хотел узнать о первых результатах и убедиться в том, что не зря последовал совету Броуди. А Одинцов порадовался этому вызову наверх, поскольку ему стало известно, где сидит Лайтингер и как у «дворняг» организована охрана.
Под присмотром двух новых телохранителей Одинцов сдержанно похвастал успехами. Мол, постепенно вырисовывается связь Джона Ди с камнями Урим и Туммим. Основной акцент он сделал именно на учёном, скрыв свою догадку насчёт зеркала. Джона Ди за столом упоминали часто, и как знать, не пытается ли Лайтингер переводить эти разговоры хотя бы в общих чертах?
Знатоков русского языка среди «дворняг» быть не могло. Срочно искать переводчика и везти его среди ночи в особняк Лайтингер тоже не стал бы: это значило позволить постороннему узнать о похищении и познакомить с их секретной работой, да ещё подпустить к тайне убийства Броуди. Но Лайтингеру никто не мешал записывать разговоры Одинцова с компанией, а потом переводить записи с помощью компьютера. Такой перевод получился бы далёким от совершенства, но вполне достаточным для общего представления. Одинцов держал это в уме, и его первые объяснения вполне устроили Лайтингера. Не проблема – в считаных словах обмолвиться с компаньонами о границах информации, которую можно выдавать. Если Лайтингер захочет проверить у Евы или Мунина рассказ Одинцова, он услышит примерно то же самое.
– О’кей, последний вопрос, и можешь идти к своим, – сказал Лайтингер. – Сейчас твоя команда работает на меня. Это понятно: положение безвыходное, вам надо спасать свои жизни. А почему вы стали работать на моего деда? Старик вам не угрожал, но вы собрались и дело делали. Почему?
Углубляться в подробности точно не стоило, и Одинцов дал самый простой ответ:
– Он предложил деньги. Много денег. Мистер Вейнтрауб знал, что мы умеем то, чего не умеет никто другой. Он щедро платил и создавал идеальные условия, а мы оправдывали его надежды. Кстати, – нахально прибавил Одинцов, – от тебя мы ждём того же. Денег и условий. Согласись, что думать с пистолетом у виска некомфортно, а работа за еду неэффективна. Тебе ведь нужен не процесс, а результат…
Лайтингер криво усмехнулся.
– Я могу поверить, что твои приятели любят деньги. Но ты?!
– А почему тебя это удивляет? – не понял Одинцов.
– У тебя другое воспитание. Ты солдат, а не наёмник. И полжизни прожил при коммунистах.
Теперь настала очередь Одинцова усмехаться. Он ответил шуткой времён своей молодости:
– Человека спрашивают: «Зачем ты копишь деньги? Скоро придёт коммунизм, и денег не будет!» А он отвечает: «Ни у кого не будет, а у меня будут»…
Конвоиры вернули Одинцова к работе, и троица вслед за прорывной догадкой насчёт зеркала задалась двумя вопросами: при чём здесь Философский камень – и как работал коммуникатор Урим и Туммим?
Ответ на первый вопрос в общих чертах выглядел просто: к нему вело множество подсказок.
Ева начала с напоминания о том, что говорила Жюстина, когда Вейнтрауб в своём хранилище показал картину «Леда и лебедь». Всё же экс-президент Интерпола до начала полицейской карьеры получила диплом искусствоведа в Сорбонне и знала предмет не понаслышке.
– Леонардо зашифровал предопределённость событий, – рассуждала Ева. – Направленную эволюцию, которая исправляет ошибки теории Дарвина, только не в биологии, а в истории. Что мы видели, глядя на картину? Женщину в обнимку с птицей – и детей, которые вылупились из яиц…
– Ну, неправда, – возразил обиженный Мунин. – Я сразу вспомнил про Троянскую войну.
– О’кей, ты знал греческий миф, не в этом дело. Ты знал чуть-чуть больше, мы чуть-чуть меньше. А надо знать базовый принцип. Тогда можно читать картину не на поверхности, а в глубину…
Ева продолжала рассуждать, и Мунин постепенно увлёкся, расцвечивая её построения историческими справками. Речь пошла о том, что Зевс у Леонардо знает о последствиях своей страсти на много столетий вперёд. Он добивается Леды, она рожает детей. Одна из девочек вырастает в Елену Прекрасную. Из-за неё начинается Троянская война, которая круто поворачивает жизнь тогдашнего человечества. Вожди многих народов гибнут. Карта мира перекроена. Бронзовый век сменяется железным. Из древних цивилизаций Восточного Средиземноморья и Ближнего Востока начинает складываться новая цивилизация, которая со временем придёт к нынешней европейской.
Одинцов не отставал от компаньонов. Ему была хорошо знакома «История бриттов» Гальфрида Монмутского, читанная благодаря Вараксе. Там говорилось, что Британию первыми колонизировали потомки побеждённых троянцев, которые ушли из греческого плена так же, как евреи – от египтян.
– Вот-вот! – подхватил Мунин. – Исход из Египта и падение Трои – это примерно три тысячи триста лет назад. Некоторые мои коллеги считают, что это вообще одно и то же событие, только разные авторы рассказали о нём по-разному. В любом случае Гальфрид составлял свою «Историю» через две тысячи лет после Трои. То есть Леда, рожая от Зевса, запустила последовательность событий, предопределённых на две тысячи лет…
– …и если ты знаешь эту последовательность, ты смотришь на картину другими глазами, – продолжила Ева. – Ты видишь не только женщину с птицей и детей, а всю историю до своего времени. То же самое должно было происходить, когда посвящённый смотрел в чёрное зеркало. Он видел не маленькую деталь ответа на вопрос, а весь ответ целиком, от самого начала до самого конца.
Тут Одинцову пришлось опять вспомнить Вейнтрауба: можно совать пальцы в розетку или нельзя? Общий ответ – нельзя! – не годится. Предположим, это единственный способ, чтобы подключить аппарат искусственной вентиляции лёгких и спасти больного. Тогда от правильного ответа зависит человеческая жизнь. Даже две жизни: ведь если розетка под напряжением, погибнут двое – и тот, кто сунул в неё пальцы, и больной, оставшийся без помощи. Значит, на вопрос Вейнтрауба существуют как минимум два ответа. Если тока в розетке нет – пальцы совать можно. Если ток есть – нельзя; придётся ждать, когда его не будет. А как узнать правильный ответ?
– Ковчег Завета обеспечивает доступ к знанию обо всём, – говорила Ева. – То есть к абсолютному знанию. Скажем, в Британской библиотеке больше ста миллионов книг на любую тему. Кажется, чтобы разобраться с розеткой, нужна всего одна книга – справочник по электротехнике. Если ты не понимаешь, какую книгу взять, тебе не найти ответ. Но даже если понимаешь и прочтёшь справочник, ты всё равно не будешь знать – есть ли в розетке ток именно в эту секунду. Потому что части правильного ответа лежат за пределами Британской библиотеки. Надо убедиться, что к розетке подведены провода, – эта информация есть в документах строителей. Что трансформатор сейчас не на ремонте – это в документах электрической компании. Что линия электропередачи работает. Что подстанция вырабатывает ток. И даже всё это не гарантирует, что розетка под напряжением. Потому что электричество могли отключить, если ты за него не заплатил…
Ева вела к тому, что для ответа даже на очень простой с виду вопрос могут понадобиться знания из самых разных областей, которые трудно себе представить и ещё труднее собрать. Но абсолютное знание потому так и называется, что содержит ответы абсолютно на все вопросы. Этих ответов – бесконечное число. Урим и Туммим позволяет выбрать из них один правильный.
Чёрное зеркало с помощью Ковчега Завета обращалось к абсолютному знанию и отвечало, как исцелять от смертельных болезней, как продлевать жизнь, как превращать свинец в золото… Словом, как делать всё то, на что, по легендам, способен Философский камень. «Кто владеет информацией, тот владеет миром», – цитировал одного из Ротшильдов бедняга Броуди. Теперь троица могла добавить: абсолютно точной информацией владеет тот, кто владеет чёрным зеркалом – и умеет им пользоваться.
Когда Одинцов по требованию Евы устанавливал в квартире зеркало, Мунин говорил, что раньше зеркала считали окнами в потусторонний мир, через которое могут утащить душу. Это суеверие могло быть отголоском памяти про путь к Абсолюту, непостижимому для человека.
Рихтер надоумил троицу: истории про шамир у разных народов звучат по-разному и сильно разнятся в деталях, но имеют две общих составляющих – упоминания про птицу и стекло. Слушая археолога, Мунин самонадеянно заявил, что разгадает смысл этих символов. Теперь обещание сбывалось. Птица едва ли не в любой мифологии означает душу, человеческую сущность, а стекло наводит на мысль о зеркале.
– Обсидиан – это вулканическое стекло, застывшая лава, – согласился Одинцов, и Мунин добавил:
– То, что шамир в Торе противопоставлен металлу, может быть лишним указанием на то, что зеркало не металлическое. В древности зеркала делали из полированной бронзы. Стеклянные научились отливать только в тринадцатом веке. Но тут же речь про лаву, а её знали с незапамятных времён…
– Шамир упоминали как нечто совсем маленькое, – говорила Ева. – Но дело не в его реальных размерах. Это знак: в малом содержится великое…
– Нам же Броуди рассказывал майсу, – подал голос Одинцов. – Когда первый еврей, чтобы всех спасти, шёл в особое место, разводил особый костёр и читал особую молитву, а последний знал только историю про первого еврея, но этого было достаточно…
Мунин напомнил про китайского монаха Сяньшоу и огромный зеркальный потолок, отражавший бриллиант, в котором отражались эти зеркала. Напомнил про ожерелье Индры из бесконечного числа драгоценных бусин, где в каждой бусине видны отражения остальных…
– Холономная теория Бома, – сказала Ева. – Рыбы в аквариуме как будто две, а на самом деле одна. Всё связано со всем, только связи не всегда очевидны.