Мунин и Жюстина ещё не привыкли к американскому времени. После ужина с вином их одолела зевота; Ева без компьютера не могла ни сама покопаться в документах, ни показать их Мунину, поэтому довольно рано все разошлись по спальням…
…а на следующее утро Одинцов позвонил Еве и сказал:
– Раз вы уже у Вейнтрауба и он так меня ждёт, пусть поможет быстрее до вас добраться. Я в Сан-Диего.
– Как в Сан-Диего?! – ахнула Ева. – Почему?
– Соскучился.
– Миленький мой… Тут же самолётов полно, подожди минутку, я посмотрю, когда ближайший рейс…
– Самолётом никак, у меня с документами не всё в порядке. Угонять машину без особой нужды тоже не хотелось бы, а на товарняках и автобусах я ещё двое суток до Майами пилить буду.
– Кошка Шрёдингера, – горестно вздохнула Ева, и Одинцов не понял:
– Что?
– Ничего-ничего, я побежала к старику!
В Сан-Диего у Вейнтрауба нашёлся доверенный порученец. Меньше чем через час на лимузине с тонированными стёклами он подобрал Одинцова у водохранилища Свитуотер и доставил в гигантский ангар на частном аэродроме. Там наготове уже стоял небольшой самолёт, похожий на красивую хищную рыбу: Вейнтрауб нанял для единственного пассажира десятиместный суперлюксовый бизнес-джет Gulfstream G550.
В перелёте с Западного побережья Штатов на Восточное Одинцов не терял времени. Первым делом он принял душ и окончательно привёл себя в порядок. Ссадину на скуле удалось заклеить силиконовым пластырем так, что её почти не было видно. Затем пришло время хирургической операции.
По пути в аэропорт Одинцов немного покомандовал порученцем Вейнтрауба и распорядился снабдить себя всем необходимым. Он рассудил, что не стоит рисковать и лишних несколько часов мириться с металлом в левом предплечье: только заражения крови сейчас не хватало.
Салон самолёта, отделанный кожей и деревом, был выдержан в бежевых тонах и сиял идеальной чистотой. Не запачкать бы, подумал Одинцов. Он велел стюарду не появляться до тех пор, пока сам не позовёт; застелил стол стерильными салфетками, разложил на них инструменты и принялся за дело. Дезинфекция, противовоспалительный укол, местная анестезия… Одинцов давно не практиковался, а действовать приходилось одной рукой, но операция не представляла особой сложности, так что после получасовой возни из мышц были выковыряны четыре омеднённых картечины. Похоже, они срикошетили от бронежилета: окровавленные шарики сплющились, хотя кость не задели. Одинцов старался бережно обходиться со своими ранами, поэтому крови потерял немного. Удовлетворившись работой, он сделал аккуратную тугую повязку, прибрал на столе и вызвал стюарда.
Завтрак пришёлся кстати – последний раз Одинцов ел больше полусуток назад и ограничился колбасками чоризо с кукурузным пивом в Текате. На марше по горам он только пил воду и разок перекусил орешками, зато в бизнес-джете его угостили по высшему разряду.
Не спеша насладившись трапезой, Одинцов позволил себе двойную порцию коньяку и с удовольствием выкурил сигарету – когда ещё выпадет возможность подымить в салоне самолёта?! После такого букета удовольствий Одинцов совсем осоловел, завалился на длинный кожаный диван и кемарил остаток пути до Майами.
У Вейнтрауба его ждал самый сердечный приём. Обитатели виллы высыпали на лужайку перед домом. Последним вышел сам старик, позади которого маячил неотлучный Штерн.
Старинная традиция троекратного лобзания давно забыта. Сейчас в России при встрече целуются один раз; во Франции, как и в остальной Европе, – дважды, но Жюстина после второго поцелуя потребовала:
– Quatre! – и снова чмокнула Одинцова в обе щеки. Несмотря на много лет работы в Лионе, она целовалась четыре раза, как истинная парижанка.
Ева ревниво наблюдала за экс-президентом Интерпола, но повела себя более сдержанно. Не хотелось показывать Вейнтраубу и Жюстине, что с Одинцовым её связывают не только дружба и взаимная симпатия. Впрочем, прижимаясь к щеке своего мужчины, Ева всё-таки успела шепнуть:
– Ты скучал по мне или по ней?
– Я очень по всем по вам соскучился! – тут же во всеуслышание с улыбкой объявил Одинцов и до хруста обнял Мунина.
Обниматься с Вейнтраубом ему бы в голову не пришло; миллиардер на это и не претендовал. Стоя чуть в стороне, он коснулся пальцами козырька бейсболки, словно это был котелок или цилиндр, со словами:
– Добро пожаловать, мистер Одинцов. Полагаю, в самолёте вас накормили, и вы не голодны. Надеюсь, ваша рана не представляет опасности. Но тем не менее просил бы вас уделить немного времени моему врачу. Он вас осмотрит.
Порученец в Сан-Диего, конечно же, доложил Вейнтраубу о покупке хирургических инструментов, бинтов и лекарств. У Жюстины в глазах появился профессиональный полицейский блеск; она впилась взглядом в Одинцова, а Ева взволнованно спросила:
– Какая рана? Ты ранен?!
– Да ну… Руку слегка поцарапал, – отмахнулся Одинцов, но старик повторил:
– Очень прошу вас. Врач уже ждёт.
Пришлось Одинцову потратить ещё полчаса на общение с врачом. Тот осмотрел раны; проверил, вся ли картечь удалена, похвалил Одинцова и, поколдовав ещё немного, отпустил с миром и рукой на перевязи.
Компания ждала в шезлонгах у бассейна. Жюстина пыталась выяснить, где и почему ранен Одинцов: до этого была речь про то, что он скоро приедет; были шутки про его тягу к опасностям, а про реальную угрозу для жизни никто не говорил. В ответ все поклялись Жюстине, что ничего не знают и ждут объяснений от самого Одинцова. Но когда он пришёл, слово взял Вейнтрауб.
– Что ж, леди и джентльмены, мы наконец-то в сборе, – начал старик, поднимаясь из шезлонга, и гости тоже встали. – Поверьте, я очень рад вас видеть. Вы даже не догадываетесь, насколько рад. И ещё я рад, что вы сумели собраться так быстро, а мне для этого почти не пришлось прилагать усилий. Это говорит о многом… Да, не удивляйтесь моим словам. Сейчас они могут показаться странными, но скоро вы поймёте, чтó я имею в виду. Пусть эта милая домашняя обстановка, – он небрежно указал в сторону бассейна, – не вводит вас в заблуждение. Настал исключительно торжественный и важный момент. Причём важный не только для меня и для каждого из вас, но и для всего человечества. Патетично звучит, не правда ли? Мне хотелось сказать вам что-то подобное ещё весной, однако вы лишили меня такой возможности…
Жюстина подняла указательный палец, прося слова, но Вейнтрауб покачал головой:
– Не возражайте, мадам де Габриак. Если тогда я, признаться, был очень зол на всех вас, то сейчас я благодарен, что с Ковчегом Завета всё случилось именно так, а не иначе. Вы трое, – взгляд старика скользнул по Еве, Одинцову и Мунину, – лучше, чем кто-либо на свете, знаете, что надо делать. Вы не отдаёте себе в этом отчёта, но каждый раз поступаете правильно. Вами руководит алгоритм, который позволяет из множества вероятных шагов безошибочно выбрать лучший… Ева, мы с тобой обсуждали это на днях.
Ева кивнула; Одинцов покосился на неё с интересом.
– Мне остаётся только следить за вашими действиями, не пытаясь на них повлиять, – продолжал Вейнтрауб. – Я вынужден под вас подстраиваться – помните наш разговор, мистер Мунин?.. По этой причине я не торопил встречу с мистером Одинцовым: она должна была произойти естественным образом. Так и случилось. Мы видим, что наш друг сменил привычную для себя суперпозицию на более спокойное состояние. Можно сказать, ящик открыт, кошка жива и практически здорова… Чуть позже вам объяснят, о чём я говорю, – сказал он Одинцову. – А пока будем считать вводную часть оконченной. Перейдём к делу.
Старик прокашлялся и отхлебнул чаю со льдом, который в эти жаркие дни держал под рукой.
– Леди и джентльмены! – проскрипел он. – Позвольте теперь уже официально заявить, что я основал культурный фонд. Его главой мне хотелось бы видеть мадам де Габриак. Она пока не дала своего согласия, но полагаю, это дело ближайшего времени. Дело в том, что я передаю в распоряжение фонда личную коллекцию произведений искусства. Уникальных и бесценных. Большинство из них считаются утраченными, человечество с ними давно попрощалось. Но сегодня начнётся их возвращение. Это ли не важный и торжественный момент?! Обращаю ваше внимание: никто в мире не видел мою коллекцию целиком. Ни одна живая душа! Вам выпала честь быть первыми. Прошу оставить здесь смартфоны и следовать за мной.
Вейнтрауб провёл гостей через просторную гостиную вглубь дома – к лифту. Компания вошла в просторную кабину. Старик вставил ключ в отверстие под нумерованными кнопками на панели управления и нажал несколько кнопок. Двери закрылись, лифт едва ощутимо качнулся, но было не понять, в какую сторону он поехал и насколько быстро. В специальном окошке вместо номеров этажей бежали по кругу лучики, похожие на индикатор загрузки файла на мониторе компьютера.
Когда двери лифта снова разъехались, Вейнтрауб просил своих спутников обождать, а сам вышел в небольшой освещённый тамбур и поманипулировал у стальной двери, которая закрывала вход в хранилище. Отключив сигнализацию, он отпер замки, сделал приглашающий жест и повёл гостей внутрь. За дверью располагалась анфилада зальчиков; в мёртвой тишине с потолка светили тусклые лампы, по стенам были опущены противопожарные жалюзи. Зальчики выглядели пустыми.
Жюстина посмотрела на часы и, заметив недоумение Евы, пояснила:
– Засекаю момент исторического события.
– Двадцать шестое июля; шесть вечера для ровного счёта, – с готовностью сказал Мунин.
– Это по восточному времени; на Западном побережье ещё трёх нет, – возразил Одинцов. – А дома уже двадцать седьмое, два часа ночи… С путаницы начинаем.
Вейнтрауб не обратил внимания на ироничный тон разговора у себя за спиной. Из крепления, прикрученного к стене, старик вынул планшетный компьютер и потыкал пальцем в дисплей. Зальчики наполнились шуршанием: все жалюзи разом поползли вверх, открывая в стенах освещённые ниши с сокровищами коллекции.
Жюстина ахнула, увидав первую же картину. На вертикальной доске под лаком была изображена во весь рост молодая обнажённая женщина. Тщательно выписанные формы и феноменальная проработка деталей создавали впечатление эротической фотографии. Рыжеволосая красавица кокетливо смотрела в сторону, но при этом обнимала огромного белого лебедя. Птица, привстав на лапах, льнула к женщине: изящная длинная шея повторяла изгибы человеческого тела, а мощные крылья были распахнуты в ответном объятии. Лебедь заглядывал в лицо женщине совсем не птичьими глазами с поволокой, а необычно изогнутый клюв напоминал усмешку соблазнителя. У ног любовников копошились четверо младенцев, которые только что вылупились из непомерно больших яиц. Позади темнел грот в скалах, поросших деревцами; фоном служила долина с аккуратными средневековыми домиками и полями, на горизонте возвышались горы.