– Вы снова не о том думаете. – Вейнтрауб перевёл взгляд на чётки в здоровой руке собеседника. – Красивая вещь… Всё те же, что и раньше? Память о вашем друге?.. Мистер Одинцов, ни вы, ни я ничего не смыслим в генетике. Чтó я могу вам сказать? Чтó вы хотите от меня услышать? Ева и Мунин родственники по результатам анализов, а не по моей прихоти. Узнав об этом, я лишь получил подтверждение некоторым своим соображениям, не более того. Хотите разобраться? Разбирайтесь, но не в ущерб делу. Я не могу вам ничего запретить, но прошу и требую не отвлекаться до тех пор, пока не будет решена основная задача. Работайте, мистер Одинцов! Идите и работайте. Ваши друзья вас ждут.
Мунин времени даром не терял; к старым сведениям он стремительно прибавлял новые, и при появлении Одинцова обрушил на них с Евой лавину информации.
– Что мы знаем про Бориса Михайловича Зубакина? – тоном лектора рассуждал историк. – Он был поэтом-импровизатором и скульптором. Поэзия на уровне графомании, скульптура тоже… м-м… художественная самодеятельность. Это нам не интересно. А интересно то, что со времён учёбы в петербургской гимназии он увлекался мистикой и в восемнадцать лет уже создал масонскую ложу «Звёздный свет». Вскоре Зубакин познакомился с главой ложи розенкрейцеров Александром Кордигом, который подобрал ему преподавателей из числа видных математиков, эзотериков и знатоков Каббалы. При этом Кордиг был чехом – давайте не забывать, откуда Вейнтраубу привезли Урим и Туммим…
Мунин прохаживался взад-вперёд по кабинету и говорил о том, как Зубакин после Петербурга учился в Гельсиндорфе, Киеве и Кёнигсберге. Он защитил диссертацию по философии религии, экстерном окончил Московский археологический институт и стал его профессором… То есть Зубакин был прекрасно образован, знал передовых учёных России и Европы, и вообще людей мыслящих, которые относились к нему с уважением. Неудивительно, что на волне революционных перемен в России двадцатишестилетний профессор сумел объединить масонов и розенкрейцеров, создал Философский институт и стал его руководителем.
– Сотрудники института работали во многих направлениях, – говорил Мунин. – Но для нас интересно повышенное внимание Зубакина к алхимии. Также давайте не забывать, что Зубакин происходил от шотландцев. А ближайшим соратником Петра Первого был потомок шотландских королей Яков Брюс, первый русский масон и придворный алхимик…
– Да, он опыты ставил в Сухаревой башне. Про это жуткие слухи по Москве ходили, мы помним, – сказал Одинцов, и Мунин подхватил:
– Тогда, наверное, вы помните, что Сухареву башню охраняли больше двухсот лет, при всех императорах и даже при советской власти. А разобрали её в тридцать четвёртом году по личному указанию Сталина. Не снесли, а именно разобрали – по кирпичику, как будто искали что-то… Держим это в голове и движемся дальше. Пост придворного алхимика сохранялся до Февральской революции семнадцатого года…
– Зачем? – удивилась Ева. – Для ритуалов?
– Просто забыли отменить, – предположил Одинцов.
– Ничего подобного! – Довольный Мунин потирал руки. – Последним придворным алхимиком Российской империи был граф Александр Толстой. Начинал он с попыток получить золото из свинца. Построил неподалёку от Бухары солнечную печь с параболическим зеркалом, испарял металлы… Там были какие-то мизерные успехи; я в детали не вникал, это несущественно. А вот когда Толстой переключился на превращение углерода в алмазы, дело сразу пошло на лад. В тысяча девятьсот пятнадцатом году он изготовил алмаз в двадцать два карата…
Ева изумлённо распахнула глаза.
– Сколько?! Это же… как орех! Три миллиона долларов или четыре, я не знаю…
– Как же так? Знать надо такие вещи, – с притворной укоризной сказал Одинцов и тут же об этом пожалел, потому что Ева метнула на него уничтожающий взгляд и заявила:
– Когда подаришь, буду знать.
– Милые бранятся – только тешатся, – заметил Мунин. – Я могу продолжать?.. Так вот, этот алмаз Толстой поднёс императрице Александре Фёдоровне, а она продала камень с аукциона и пожертвовала деньги на устройство госпиталей, потому что уже вовсю шла Первая мировая война. За следующие два года, до того, как империя рухнула и всё пошло прахом, граф изготовил алмазов на пятьдесят миллионов рублей золотом. Эти деньги тоже пошли на военные нужды. Осенью семнадцатого года, когда Толстой вёз в Петроград очередную партию камней, большевики ограбили его и собирались расстрелять, но в итоге несколько лет мурыжили по тюрьмам, и в конце концов он оказался – где?
– У Зубакина, – пробурчала Ева, которая ещё сердилась на Одинцова.
Мунин снова потёр руки.
– Это было бы слишком просто. Тем более, Зубакина в то время тоже сперва посадили в тюрьму, а потом сослали в Архангельск… Пойдёмте к бассейну, а? Чего взаперти сидеть? Окунёмся разок и продолжим.
Ева с Одинцовым не возражали. Майами – почти рай, особенно летом, и работать под ласковым солнышком у бассейна куда веселее, чем в кабинете, – даже таком комфортабельном, как у Вейнтрауба.
Мунин и Ева с удовольствием нырнули в прохладную воду. Одинцов плавать не мог – мешала повязка на руке, – но тоже с удовольствием освежился. Он был уверен, что люди Вейнтрауба прослушивают кабинет. Слушать разговоры в бассейне сложнее. Одинцов использовал удобный случай и, когда Ева проплывала мимо, спросил:
– Ты знаешь, как можно связаться с Борисом?
Ева встала на дно бассейна и взглянула на него с недоумением.
– Знаю, конечно. Зачем тебе нужен Борис?
– Дело есть, – уклончиво сказал Одинцов. – Хочу с ним поговорить, но так, чтобы старик не узнал. Подумай, как это устроить, ладно?
– Пока не скажешь, зачем, не шевельну пальцем. – Ева для наглядности показала палец.
– Да ничего такого. Ты говорила, он сделал запись убийства Салтаханова. Старик наверняка забрал у него все файлы в обмен на безопасность. Но вряд ли Борис такой дурак, что не сделал копию… Хотя, судя по тому, что он тебя упустил, – дурак полный!
С этими словами Одинцов ловко подхватил Еву здоровой рукой и закружил в воде. Раненую руку в повязке он держал на отлёте, вытянутой вверх.
– Эй, – крикнул Мунин, убирая с глаз мокрые волосы, – кончайте этот балет! Я тоже живой человек. У вас вся ночь впереди, а мне что прикажете делать?
Когда все трое выбрались из бассейна и заняли места в тени на шезлонгах, Одинцов сказал:
– Кажется, я начинаю любить нашу работу.
– Прекрасно, – откликнулся Мунин. – Идём дальше… Так вот, к тому времени, как Толстой уже достаточно насиделся, при НКВД создали ОГПУ, это двадцать третий год… Ева, ты знаешь, что такое НКВД и ОГПУ?
– Когда не знаю, спрошу. Не останавливайся, – велела Ева.
– Ага, хорошо. Значит, появилось ОГПУ, а в нём – секретный отдел, который занимался паранормальными явлениями. И вот как раз туда определили графа Толстого. Ему дали возможность спокойно жить на свободе, а он за это делился своими знаниями. Всё-таки придворный алхимик наследовал своим предшественникам и знал уйму всякой всячины. Умниц вроде Толстого в отделе было несколько человек. Они работали головой. А были ещё сотрудники… как бы сказать…
– Вроде меня, – помог историку Одинцов. – У нас ведь та же схема. Вы с Евой думаете, а я кулаками машу.
Мунин смутился.
– Ну, не то чтобы прямо вот так… Давайте называть их оперативными сотрудниками. А главным среди них был Яков Блюмкин.
– Блюмкин, Блюмкин… Это который посла германского в Москве взорвал? Террорист? – припомнил Одинцов.
– Террорист, и ещё какой! – согласился Мунин. – Он вообще много дел натворил, только я сейчас про другое. Помните мумию в хранилище? Думаю, она у Вейнтрауба неспроста. Гепеушники что-то узнали у Толстого и его коллег. Что-то такое, из-за чего в двадцать пятом году снарядили экспедицию на Тибет – внимание! – за сто тысяч рублей золотом. Представляете?! Это в нищей, полуразрушенной стране, которая ещё до конца в себя не пришла после мировой и Гражданской войны… Экспедицию возглавлял как раз Блюмкин под видом монгольского ламы.
– Он был монгол? – с сомнением сказала Ева. – Странная фамилия.
– Он был еврей. Просто щурился, наверное, – успокоил её Одинцов, а Мунин огрызнулся:
– Вечно вы со своими дурацкими шуточками… Он не щурился! Просто документы были такие. Блюмкин привёз мандат и секретное письмо к далай-ламе. Пообещал от имени советского правительства гарантии независимости, помощь с золотым кредитом и поставки оружия. Тибет очень тогда боялся нападения китайцев…
– Ты Зубакина не потерял? – поинтересовался Одинцов. – Что-то я про него давно не слышал.
– И не услышите, если будете перебивать, – пробурчал насупленный историк, а Ева предложила ему:
– Не обращай внимания. Рассказывай мне. Сто тысяч рублей золотом. Гарантии правительства. Ещё золото в кредит. Оружие. За что?
Мунин тут же расцвёл.
– Вот именно: за что? А неизвестно, за что!
– Приехали, – сказал Одинцов. – Пойду я, наверное, искупаюсь.
20. Про жизнь дачную
В бассейне Одинцов лёг на спину и неторопливо поплыл, держа перевязанную руку над водой. Его мысли занимал сейчас не Мунин со своим рассказом, а Борис. Как связаться с программистом втайне от Вейнтрауба? В доме к троице присматриваются и прислушиваются, не укроешься. Электронная почта под контролем, и от неё мало толку – надо звонить. А поскольку Борис не знаком с Одинцовым, начать разговор должна Ева. Значит, Одинцову с Евой надо выбраться с виллы на волю хотя бы ненадолго. Но так, чтобы не возникло проблем с Вейнтраубом: старик держит на крючке обоих. Ева напугана убийством Салтаханова и возможными проблемами с российской полицией. Одинцов попал в Штаты нелегально и тоже, можно сказать, в бегах. В такой ситуации сердить Вейнтрауба ни к чему – себе дороже выйдет.
Единственное, что приходило в голову Одинцову, – поездка в магазин. Обзавестись кое-каким гардеробом действительно не мешает: несолидно взрослому человеку путешествовать по другому континенту с единственными штанами в багаже. Старик об этом обмолвился в день встречи. Надо ему напомнить о прозе жизни и отпроситься на часок-другой. Ева поедет за компанию с Одинцовым – одежду мужчине должна выбирать женщина. Для страховки от их побега Вейнтрауб наверняка оставит историка при себе, и это даже лучше: Мунин для переговоров с Борисом не нужен. Нет сомнений, что в магазин с Одинцовым и Евой старик отправит своих людей. Тоже не проблема: задача конвоиров – следить, чтобы парочка не сбежала, поэтому звонок из кабинки для переодевания или туалета они наверняка проморгают.