Мунин покивал в ответ – мол, конечно, придётся! – и гости вслед за археологом подошли к обломку серой каменной плиты с глубоким рельефом. Вытесанный на ней мускулистый мужчина был изображён боком к зрителям в хозяйской позе, уперев одну руку в бок, – в другой он держал фигурный жезл. Волосы его, перехваченные повязкой, лежали буклями на лбу и висках; длинные косы спускались до груди, аккуратно подстриженная борода воинственно торчала вперёд острым клином.
– Меркурий? – предположил осмелевший Одинцов.
Жезл, увенчанный подобием крылышек и оплетённый змеями, напомнил ему римского бога торговли.
– Гермес, – поправил Мунин.
Рельеф явно изготовили в Древнем Риме, но бородач не походил на римлянина. Видимо, это был предшественник Меркурия – древнегреческий покровитель удачи, который вдобавок сопровождал души умерших в подземное царство.
– Гермес Трисмеги́ст, – сказала Ева.
– Для математика вы на удивление хорошо в этом разбираетесь, – похвалил её Рихтер: он не мог знать о давнем сотрудничестве Евы с розенкрейцерами.
Гермес Трисмегист был древним египетским мудрецом, которого менее древние греки стали считать богом, а розенкрейцеры называли своим духовным учителем.
– Трисмегист – значит трижды величайший, – продолжал Рихтер. – Ни в его величии, ни в его существовании сомневаться не принято, но по-прежнему неизвестно, когда жил Гермес. Задолго до Платона – слишком расплывчатая датировка. Некоторые историки полагают его современником библейского Моисея, это примерно тысяча лет до Платона. Некоторые считают, что Гермес не так стар, и в одно время с Моисеем жил его прапрадед – великий астролог…
– А ты как считаешь? – спросил Одинцов, и Рихтер хитро вывернулся:
– А я не историк, я археолог. Моё дело – работать с реальными находками. Например, говорят, что Гермес Трисмегист изготовил Изумрудную скрижаль. То есть выгравировал на изумруде краткий рецепт изготовления Философского камня. Если бы я нашёл эту скрижаль, я бы мог сказать про неё что-то определённое. Но мне удалось купить для музея только две средневековые рукописи с переводами рецепта – латинскую и арабскую. Поэтому я могу судить лишь о том, кто перевёл, когда перевёл, на каком материале сделана запись… А догадками пусть занимаются историки.
Мунин пропустил мимо ушей выпад в свой адрес и снова переглянулся с компаньонами. Рихтер как нарочно продолжал ходить вокруг да около того, что привело к нему троицу. Изумрудная скрижаль была упомянута в документах группы «Андроген». Записанный Зубакиным «Примерный план последовательности проведения опытов по алхимии для получения лабораторным способом так называемого Философского камня» представлял собой более подробное, развёрнутое на много страниц описание краткой формулы, которую оставил потомкам Гермес Трисмегист.
Об этом и пошёл разговор, когда после экскурсии все снова вернулись в пропахший одеколоном директорский кабинет. Компаньоны ещё утром решили посвятить Рихтера в рабочие файлы группы Зубакина до того, как показывать Урим и Туммим.
– Если мы начнём с камней, он сразу в них вцепится, а файлы даже смотреть не станет, – сказала Ева, и мужчины с ней согласились.
В кабинете Рихтер получил флешку. Кроме злополучных файлов туда были скопированы переводы, наскоро сделанные Евой для Жюстины. Археолог сдержанно поблагодарил за это и обмолвился, что у него хватает специальных программ, которые облегчают чтение на других языках.
Ответным подарком Рихтера стало роскошное издание рукописей латинского и арабского переводов Изумрудной скрижали с комментариями на немецком и английском. Лакированную обложку альбома украшал снимок плиты с портретом Гермеса Трисмегиста, которая была выставлена в музее.
– Друзья! Предлагаю всё же чтением заняться позже, – объявил Рихтер. – Давайте начнём со свободного обмена информацией. Я постараюсь ответить на ваши вопросы, а сперва охотно послушаю, каким образом этот ваш Зубакин связывал Урим и Туммим с Философским камнем.
Мунин поймал обращённые к нему взгляды Евы и Одинцова, кашлянул в кулак и начал:
– Я не археолог, я историк и работаю не с предметами, а с документами… – Дав понять Рихтеру, что всё же заметил его выпад, он продолжил: – Ты наверняка знаешь «Пир» Платона. Там есть описание изначального человека, самого первого на свете. Платон считал, что это было существо сферической формы и бесполое, то есть андрогин. А Зубакин выбрал для своей группы название «Андроген», и мы предположили…
Рихтер морщился от головной боли, но со вниманием слушал обстоятельный рассказ. Одинцов помалкивал – Мунину помогала Ева; они говорили про свои умозаключения, про интерес Вейнтрауба к продлению жизни, про купленные за золото и проданные за доллары секреты тибетских лам, про связь между исследованиями Зубакина и германского института «Аненербе» – про всё, что занимало мысли троицы последнюю неделю.
Рассказ вышел длинным и продолжился в кафе. Сам Рихтер после вчерашнего на еду смотреть не мог, но из прагматических соображений снова пригласил гостей туда, где по музейным ваучерам кормили в полцены.
– Я курить буду, – с этими словами Одинцов сел на уличной террасе отдельно от спутников. Ева с Муниным уносились мыслями в заоблачную высь, а он занялся решением приземлённых задач.
Рихтер назначил конференцию со своими коллегами на послезавтра, пятое августа. До тех пор Одинцову предстояло, во-первых, выбрать в Кёльне удобное место встречи с Борисом – якобы для передачи денег. Во-вторых, информацию про это место надо было поскорее сообщить офицерам из международной следственной группы и через Жюстину – чеченцам: у тех и у других времени на подготовку почти не оставалось. В-третьих, Одинцов собирался подстраховаться на случай, если охотники сумеют ускользнуть.
Он спешил сделать все три дела сегодня, чтобы завтра позвонить Борису и договориться насчёт встречи, а послезавтра, наконец, разделаться с охотниками.
Одинцов предусмотрительно захватил с собой макбук и за едой углубился в карту Кёльна. Он изучал схемы улиц, виды из космоса, снимки проездов и отдельных зданий, описания на туристических сайтах, отзывы путешественников… Умение быстро сориентироваться в малознакомом городе – обязательная часть страховки от неожиданностей. Выбор для встречи правильного места – только полдела. Когда охотники узнают, где Одинцов хочет ждать Бориса, они точно так же станут смотреть карты – и не должны ничего заподозрить.
Конечно, эти предосторожности не понадобятся, если чеченцы или следователи перехватят охотников ещё в аэропорту или по пути к месту встречи. А если нет? Если ни те, ни другие не успеют с подготовкой? Если не решатся на операцию или не посчитают её необходимой? Если проворонят или помешают друг другу? Если захотят проследить за Борисом и охотниками, чтобы накрыть всех участников встречи?..
Пока Одинцов подыскивал место с хорошим обзором и безопасными путями отхода, Ева с Муниным пытались вовлечь Рихтера в диалог и получить полезную информацию в ответ на свои рассказы. Разговор не клеился до тех пор, пока Мунин не предложил изнурённому похмельем археологу выпить рюмку шнапса и тут же следом – чашку горячего бульона.
– Одну-единственную рюмку, но залпом, – настаивал он, вспоминая науку Одинцова. – Надо проглотить и удержать в себе.
Историка поддерживала Ева, но, несмотря на всё её очарование, Рихтер упрямился. В конце концов Мунин чуть ли не силой заставил его проглотить шнапс, Ева поднесла куриный бульон – и чудесное превращение началось.
Сперва несчастного археолога прошибла испарина. Кадык его запрыгал вверх-вниз, во взгляде появился испуг, лицо сморщилось в страдальческой гримасе и брови встали домиком. Правой рукой Рихтер сжал грудь напротив сердца; слабо подрагивающими пальцами левой он вытягивал из настольного контейнера салфетку за салфеткой и собирал со лба крупные капли пота. При этом его землистым щекам стал возвращаться румянец, а морщины постепенно разглаживались.
– Другое дело, – с видом знатока сказал Мунин по-русски, обращаясь к Еве. – Вроде бы взрослый человек, а от похмелья одеколоном лечится, как барышня от мигрени. Смешно! Хотя он из Кёльна, так что удивляться нечему…
Рихтер на время выпал из разговора, и Мунин скоротал паузу рассказом про Eau de Cologne – кёльнскую воду, которая за три столетия завоевала мир.
– Одеколон – удивительно интернациональная штука, – говорил он. – Название французское, но изобретатель – итальянец, который работал у немцев и придумал средство, чтобы люди вкусно пахли, несмотря на то, что редко моются. Это же было самое начало восемнадцатого века всё-таки… А лет через пятьдесят Кёльн захватили французы. Им тоже хотелось вкусно пахнуть, и кёльнскую воду привезли в Париж.
Спиртовая настойка на бергамоте, лимоне и цветах апельсина стоила недорого, поэтому её использовали простолюдины и солдаты, говорил Мунин. Но в России – другое дело. Екатерина Вторая получила одеколон в подарок от прусского короля, и парфюмерную новинку взяли на вооружение петербургские аристократы. Широкого распространения она не получила.
– По-настоящему всё завертелось благодаря Наполеону, – сказал Мунин. – Он расходовал каждый день полтора-два литра одеколона. И ванны с ним принимал, и вещи свои пропитывал, и пил, разбавляя вином…
– Пил одеколон?! – поморщилась Ева.
– Угу. Ален Делон не пил, а Наполеон пил и генералов своих приучал. Говорил, что от этого лёгкость в мыслях необыкновенная. Когда его на остров сослали, кёльнскую воду брать стало неоткуда, так он сам её делал. Правда, запах получался не таким стойким. Пришлось назвать продукт скромнее – Eau de Toilette – туалетная вода…
– Но это было позже, – продолжал Мунин. – А в пору великих побед Наполеон возил с собой внушительный запас одеколона. И армия возила. С этим добром французы летом 1812 года нагрянули в Россию. Когда по осени их начали громить и захватывать обозы, одеколон использовали по двойному назначению. Русских офицеров интересовали в первую очередь его парфюмерные свойства, а солдатам полюбилась крепость спирта: пахнет по-благородному, но в голову шибает, как родная водка. Словом, одеколон в России начали пить давно и пили многие. Дёшево и сердито, – заключил историк.